Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина
Рим теперь казался далеким, увядшим на солнце воспоминанием, а до славного Миклаграда, куда вела нас золотая нить судьбы, было еще далеко. Побратимам наскучило жариться под палящим солнцем, все ходили с кислым видом. Нам не сиделось на месте. И, как тот пес, о котором говорил Бодвар, мы не устояли перед мясными яствами. Искру пустил Вардан, хворостом стала наша жажда серебра, а мясом – арабская галера. За три дня до того, как все случилось, мы поймали порывистый восточный ветер, который промчал нас по бескрайней глади Эгейского моря, а потом нацелили носы кораблей на север, держась близ засушливой, скалистой оконечности Никифоровой империи. Заря расплавленным железом растекалась по синей кромке неба. Мы отчаливали от пустынного острова у берегов Эфеса. Улаф и Вардан, как обычно, поддевали друг друга от нечего делать. Эти двое не ладили, как кольчуга и дождь. На этот раз Вардан говорил, что хоть мы, скандинавы, и храбрые воины, все же хитростью и военным умением им, грекам, уступаем. Проглотивший наживку Улаф ответил, что в словах грека правды быть не может, и спросил, как такой хитрый и умелый воин, как Вардан, допустил, что задницу императора при нем спихнули с трона. Сигурд и Никифор обычно не вмешивались в эти перепалки, но, когда зашел спор о кораблях, не выдержали. Может, ярлу и базилевсу тоже было скучно… В общем, когда Рольф с «Морской стрелы» указал нам на север, где в горячем мареве виднелся парус, я сразу понял, что сейчас будет.
– На корабле базилевса мы бы эту арабскую галеру в два счета нагнали, – покачал головой Вардан.
– Ха! Думаешь, ваши корабли быстрее наших? – вскричал Улаф и переглянулся с Сигурдом.
– Мой народ бороздил эти моря задолго до того, как ученики Христа забрасывали сети в Галилее, – ответил Никифор, гордо вскинув подбородок, потом встал на корме «Змея», держась за борт двумя руками. – Такие вот галеры топят наши корабли, Сигурд. Эти арабы – как чума.
– Она барахтается, что свинья в грязи, – ответил Сигурд, кисло скривившись. – Бьюсь об заклад, что мы берем гораздо круче к ветру.
Ярл был прав: даже за это время галера, меняя галс [48], показала нам борт во всю длину.
– А я готов поспорить, что вам ее не поймать, – сказал Вардан, приглаживая намасленную бородку.
– Слыхал, Сигурд? – возмутился Улаф на норвежском, заткнув пальцы за пояс. – Эта хитрая греческая выдра хочет нам еще деньжат проиграть. Мало, что ли, уже отвалил?
– Кто мы такие, чтоб от императорских щедрот отказываться, Дядя? – ответил Сигурд и кивнул Вардану, принимая вызов.
Тот слегка побледнел – серебра на кону было больше, чем можно награбить за четыре-пять набегов.
Он старался не смотреть на своего господина, но если б посмотрел, увидел бы, что базилевс неодобрительно качает головой. Однако Никифор промолчал, понимая, что не стоит вставать на пути у гордого военачальника, особенно сейчас, когда сам он далеко от власти и от собственного трона.
Остен протрубил в боевой рог, сообщая остальным кораблям о начале охоты. В ответ Рольф на «Морской стреле» протрубил трижды. Оказалось, датчане просят у ярла позволения напасть на галеру первыми, подобно тому как вожак волчьей стаи вгрызается в ногу оленя. Сигурд сказал, что на кону серебро, но датчанам не терпелось показать себя в бою да с новым оружием – у них теперь были и кольчуги, и прочные шлемы, и жаждущие крови клинки.
– Мы глаз с вас не спустим, как ревнивая жена, – предупредил его Сигурд.
– Не волнуйся, Сигурд, – прокричал в ответ Рольф, – оставим мы вам, чем поживиться!
На всех четырех кораблях поднялся шум: кто тянул канаты, кто разворачивал паруса, чтобы на крыльях ветра устремиться в погоню и показать грекам, на что способны драконы. «Морская стрела» оправдывала свое имя – словно выпущенная из лука, она стремительно неслась по сверкающему морю, а те, кто был на ней, напоминали злых псов, рвущихся с цепи. Я содрогнулся, вспомнив бой с синелицыми, когда датчане свирепствовали, словно ульфхеднары [49], наводя ужас даже на бывалых воинов.
Я спешно натягивал кольчугу, жалея, что не подержал ее подольше в сундуке, – раскалившиеся на солнце кольца обжигали.
– А кто со мною на носу встанет? – недоуменно обратился к Сигурду Свейн Рыжий, внезапно осознав, что Брама больше нет рядом.
Перед боем два самых могучих воина встают по обе стороны от дракона – и врага устрашают, и бьют первыми. Острее всех потерю ощущал Свейн, ведь они с Брамом были как братья. Силач стоял сжимая в руках секиру. Его шлем и огромный панцирь сверкали на солнце, а с рыжей бороды уже капал пот от нестерпимого зноя.
Сигурд какое-то время колебался. Как и всем нам, ему казалось, что сейчас, разрезая толпу словно горячий нож – масло, вперед вальяжно выйдет Брам и займет свое привычное место.
– Пенда, ну-ка тащи свою английскую задницу к Йормунганду! – наконец приказал он.
Уэссексец ухмыльнулся, словно тролль, попавший в женский монастырь. Я хлопнул его по спине – он уже давно заслужил честь стоять рядом со Свейном. Тот кивнул, довольный решением ярла, хотя в толпе послышались голоса тех, кто считал Пенду недостаточно могучим для этой роли. Но ропот быстро утих: как ни крути, а стоять у дракона – значит первым идти в бой, а это все равно что голым вымазаться в меду и залезть к медведю в берлогу. Да и знали все, что уэссексец – отличный воин, а уж вместе со Свейном им не будет равных.
– Тем, кто на галере, лучше за борт прыгнуть, пока не поздно, – бросил Бьярни, завязывая ремешок шлема и кривясь – нагревшееся на солнце железо жгло кожу.
– Да уж, пожалеют, что не прыгнули, когда датчане до них доберутся, – ответил я, затыкая топорик за пояс. В бою на корабле, когда со всех сторон напирают, удобнее сражаться именно топориком, а не копьем и даже не мечом.
Галера приближалась. На арабах были тюрбаны и белые балахоны, скрывающие оружие. Мы тоже накинули плащи – так и кольчугу не видно, и нагревается она на солнце меньше. Я глубоко вдохнул, но душный застоялый воздух не принес облегчения. Шрам на боку ныл, как старые кости перед дождем. Неожиданно я испугался, что меня снова ранят, вспомнил холодный клинок, пронзающий плоть, обжигающую боль, однако сказал себе, что датчане расправятся с врагами, прежде чем мы закинем крюки, или же арабы сдадутся без боя.
– А быстрый у тебя корабль, Сигурд, – признал Вардан, привязывая к ногам железные поножи.
Мы все уставились на его золотую кольчугу под алым плащом. Каждое ее колечко сверкало, что маленькое солнце. Наверное, такая была у Бальдра – прекрасноликого сына Одина.
– Думаешь, спасет от меча? – пробормотал Виглаф. Лицо его по-прежнему было красным от солнца, хотя у остальных лица уже побронзовели.
– Скорее ослепит до того, как к нему подберешься, – ответил я, отворачиваясь от Вардана и снова глядя на «Морскую стрелу», которая уже подобралась к галере сзади ближе чем на два полета стрелы.
– Ни дать ни взять чертовы золотые рыбы, – процедил Бальдред сквозь густую черную бороду – на Никифоре тоже была чешуйчатая кольчуга, золотые поножи и железный шлем с золотым крестом.
На корме галеры стояли лучники, натягивающие тетиву. Умбоны щитов блестели на солнце, которое взбиралось на небо справа по борту и начинало немилосердно палить, а бой еще не начался.
– Давай, Рольф, разорви этих сукиных сынов, – прошипел Бьярни, сжимая в руке копье.
Лишние щиты развесили вдоль бортов – корабли арабов были выше «Змея». С галеры в нас уже летели стрелы – черные древки прочерчивали в голубом небе дугу и устремлялись вниз, как скворцы на жнивье.
– Глупцы, слишком рано начали, – прорычал Улаф и с усмешкой добавил: – И что их так напугало?
Арабы развернулись и теперь шли по ветру к восточному берегу, надеясь скрыться на суше, потому что на море им было от нас не удрать. Рольф разгадал маневр синелицых. «Морская стрела» резко взяла на восток, поймала в парус ветер и накренилась так, что палубу едва не лизнули голодные волны, потом выровнялась, и датчане тоже начали пускать стрелы, стуча мечами о щиты и выкрикивая угрозы и проклятия синелицым. Я видел, как Бейнир и Горм под дружные крики товарищей бросают крюки, и слышал, как «железные когти» мертвой хваткой вцепляются в дерево. Датчане ухватились за канаты, но один канат синелицые перерезали, и смельчаки покатились обратно на скамьи.
«Змей» тоже развернулся. Мы неслись к берегу – и пьяница не успел бы нужду справить, как мы ударили бы галеру в корму. Я стоял между Флоки Черным и Бьярни, низко надвинув шлем и сжав в руках копье и щит. Воздух был наполнен густым запахом пота, железа и кожаного облачения. Позади меня кто натягивал тетиву, кто готовился метнуть копье. Другие держали в руках канаты с крюками и длинные копья с «крылатыми» наконечниками – цеплять и подтягивать к себе корабль врага. На корме Эгфрит, преклонив колени, молился своему богу, а Кинетрит успокаивала Сколла – зверь дрожал, как пес, которому грозит взбучка; уши его были прижаты к голове, а глаза стали круглыми, как монеты.
