Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Во-первых, сегодня шабат. Он меня учил, что в субботу не говорят о печальных вестях. Во-вторых, у него и своих забот хватает…  – Бергер упрямо отказывался посещать по субботам мастерскую трудотерапии:

– Я объяснил, что соблюдаю заповеди, – хмуро сказал бывший зэка, – они поставили очередную галочку в моей истории болезни…  – психиатрическая экспертиза обещала затянуться. Решение комиссии Бергеру обещали только к декабрю, к Хануке:

– Если меня отпустят, я поеду в Киев, – добавил он, принимая передачу, – но в городе мне не поселиться, придется опять болтаться по окраинам. Но я, хотя бы, буду рядом с Фейгеле и малышами…  – Бергер покраснел.

Павел подумал, что Фаина Яковлевна, скорее всего, опять ждет ребенка.

Размахивая опустевшей авоськой, он шел мимо Бекетовского пруда к трамвайной остановке:

– Я ничего не сказал Ане, – остановившись, подросток закурил, – но она и сама все поняла. Она резкая, даже суровая, но у нее есть чувства…  – в ванной, обняв его, сестра зашептала:

– Ерунда, милый мой. Ты наш брат, так будет всегда. У нас одна мама. Не думай о нем…  – Аня дернула головой в сторону двери, – о Котове. Ты ему не нужен, как не нужны ему мы. И вообще, его давно расстреляли, он не пережил падения Сталина…  – у Павла защемило сердце:

– У Ани с Надей есть отец. Они упорные, они добьются своего и найдут доктора Гольдберга. Они дочери героя…  – в аннотации под снимком упоминалось, что врач, под кличкой Монах, руководил движением Сопротивления в Бельгии, – а я сын гэбиста, державшего маму в заключении на зоне. То есть на вилле, но все равно на зоне…  – Павел не мог думать об отце без ярости. Подросток утешал себя тем, что может не иметь никакого отношения к Котову:

– Я совершенно на него не похож, хотя и на маму тоже. Близняшки ничего не помнят, им тогда было всего три года. Может быть, я приемный сын мамы, но тогда почему Котов от меня не избавился…  – Павел не питал иллюзий касательно гэбиста, как он думал о Котове:

– Он мог меня сунуть в дом ребенка на зоне, но почему-то оставил в живых. Наверное, я все-таки его ребенок…  – Павел зашел в прокуренную телефонную будку:

– Аня поехала в Лефортово, в госпиталь…  – ему стало тоскливо, – сегодня суббота, может быть, Данута звонила в мастерскую Неизвестного…  – он хотел побыть с кем-то рядом:

– Дануте я тоже ничего не могу рассказать, – понял подросток, – но мне станет легче, если я ее увижу…  – он услышал хрипловатый басок мэтра:

– Твоя барышня звонила пару часов назад. Обещала перезвонить после обеда…  – Павел обрадовался:

– Надо куда-то с ней сходить. Деньги у меня есть, паспорт Бергера в порядке…  – он вспомнил разговоры ребят в училище о ресторане-поплавке, пришвартованном на Канаве:

– В заведении играют джаз и даже рок, когда поблизости нет комсомольского патруля…  – выкинув окурок в разбитое стекло будки, Павел попросил:

– Передайте, что я жду ее в девять вечера на выходе из метро «Новокузнецкая»…  – положив трубку, он понял, что улыбается:

– Аня ночует в госпитале, ей ставят койку в палате. После ресторана можно поехать с Данутой на арбатскую квартиру. Надо купить цветы, забежать в парикмахерскую, зайти в ГУМ, то есть в тамошний туалет, за презервативами…

На Загородном зазвенел трамвай. Щурясь от яркого солнца, Павел вприпрыжку побежал к остановке.

Генрих понятия не имел, что за цифры получили другие курсанты разведывательной школы. Преподаватель раздал каждому аккуратно вырезанный из фотокопии столбец с рядом пятизначных чисел. Юноша незаметно оглядел унылый класс, деревянные столы, карту СССР и портрет Дзержинского на стене:

– Видно, что дело срочное. Нас вызвали сюда по телефону, несмотря на вечер субботы…  – Генрих намеревался сходить с ребятами на «Полосатый рейс». Комедию хвалили, парни хотели потом заглянуть на танцы:

– Но не со своими самоварами…  – расхохотался кто-то в предбаннике общежитской душевой, – в университетском доме культуры можно подцепить кадры другого полета…  – по слухам, каждые выходные в ДК МГУ на улице Герцена играл самодеятельный джаз-оркестр:

– Кадры другого полета и не взглянут на штукатуров и каменщиков…  – скептически отозвался еще один рабочий, – зачем мы им нужны…  – Генриха похлопали по плечу:

– Ничего, у нас есть тайное оружие, наш иностранец…  – ребята всегда отправляли Генриха в разведку, как они выражались:

– Ты коротышка, – весело говорили парни, – но обаятельный, язык у тебя подвешен отлично. Девушки тобой интересуются, а потом в дело вступаем мы…

На танцах Генриха часто принимали за выходца из Прибалтики. Юноша склонился над чистым блокнотом:

– Из-за моего акцента. Но я не успел и галстук завязать, как меня позвали к телефону на посте вахтеров…  – вместо «Полосатого рейса» Генрих оказался в неприметном здании на задворках улицы Кирова, неподалеку от гранитного бастиона Лубянки:

– Перед вами дело чрезвычайной важности, – сухо сказал преподаватель, невысокий человек в штатском, – мы должны взломать шифр…  – он постучал пальцем по фотокопии, – как можно быстрее…  – Генрих понял, что в аудитории собрали только отличающихся способностями к математике:

– Мы каждую неделю проходим испытания, – хмыкнул он, – по математике, по языкам…  – весь последний год, проведенный в восточногерманской армии, Генрих делал вид, что занимается английским и испанским языками:

– Я их знаю, как и латынь, но я автомеханик, выросший в подвале, – хмуро подумал он, – я не могу просто так выйти к доске и заговорить по-английски…  – преподаватели языков на Лубянке хвалили его усердие в самоподготовке. Генриху опять пришлось вернуться к нарочитым ошибкам в домашних заданиях:

– Английский у меня родной, испанским я владею неплохо, но отсутствие ошибок вызовет подозрения…  – в языковых классах с ним сидела и фальшивая Света:

– У нее отличный английский, – подумал Генрих, – по-испански она тоже бойко объясняется. Интересно откуда она родом? В СССР до войны приезжали негры, коммунисты из США. Может быть, она из такой семьи…

Юноша понимал, что думает о Свете, чтобы не возвращаться глазами к столбцу цифр. Света его, разумеется, не волновала. Гораздо больше мысли Генриха занимала неизвестная девушка, проехавшая вчера мимо него на эскалаторе станции «Дзержинская»:

– На «Охотном ряду» она была одета бедно…  – он упорно смотрел мимо столбца цифр, – но вчера носила пальто с мехом. Неужели за мной следят, пустили хвост, как выражается мама…  – мать объясняла, что одежда сильно меняет человека. Генрих и сам замечал, что в рабочем комбинезоне каменщика он выглядит по-другому, чем в костюме:

– Филеры…  – он вспомнил старое слово, – переодеваются, чтобы сбить с толку объект, если говорить языком Лубянки. Но я ничего подозрительного не делал, в Нескучном Саду я давно не появляюсь…  – Генрих подавил желание опустить голову в руки:

– Но если меня подозревают, вряд ли меня бы вызвали для помощи с шифром…  – по словам преподавателя, шифром сейчас занимался весь штат его отдела:

– Но десяток голов лучше, чем одна…  – он покачал пальцем, – у вас хорошо обстоят дела с математикой, похожие шифры мы изучали на занятиях…  – Генрих узнал комбинации цифр:

– Мне ничего не надо взламывать, – бессильно понял он, – шифр писала мама…  – мать объяснила, что показывает ему шифр на всякий случай:

– Учитывая, что ты будешь посылать открытки в Западный Берлин, вряд ли он тебе пригодится…  – Марта помолчала, – код используют только в очень срочных случаях. В посольствах его знают, мы разослали шифр и ключ…  – в столбце Генриха говорилось, что британское представительство в Москве, в ночь с субботы на воскресенье должно ожидать гостей с реки:

– То есть очень скоро, – он бросил взгляд на часы, – сейчас семь вечера…  – он не представлял, откуда шифровка попала в Комитет:

– Но ясно, что в посольстве записка не прочтут. Кто бы не пытался прорваться туда с воды, тоже не ожидает засады…  – Генрих не сомневался в возможностях шифровального отдела: