Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874—1883
– И как?
– Хвастовство в крови у молодых людей, ничего не совершивших в жизни, а так хочется показать, что они чего—то стоят.
– Через…
– Да, да, через смазливую дочку хозяина мясной лавки, расположенной по соседству. Два—три слова и она выложила не только адрес, куда ее приглашал молодой человек, но и колечко, которым он ее одарил.
– Когда ты всё успел?
Миша понурил голову. Спрятав лукавую улыбку.
– Успеваю, Иван Дмитрич, у меня очень хороший учитель.
– Что ж, остаётся только поговорить с Казимиром Вячеславовичем.
– В сыскное или?
– В сыскное, здесь он будет нагл и не очень словоохочив, – Путилин сощурил глаза, – там. Миша, бери двух полицейских посолиднее видом, я думаю, Николай Петрович нам в этом посодействует. Не так ли?
– Само собой.
– Так вот, с двумя полицейскими поезжай в дом к Тржцинским, надевай на Казимира наручники и в сыскное, главное побольше шума.
– С превеликим удовольствием, – Жуков не мог скрыть лукавой улыбки.
– Да, вот ещё, – остановил помощника Путилин, – сажай в камеру на Большой Морской и пока не пребуду никаких объяснений с ним.
– Само собой разумеется.
Вечером, часу в десятом Путилин распорядился привести в кабинет Тржцинского—младшего. Казимир оказался высоким юношей с полоской намечающихся под носом усов. Серые глаза насторожено смотрели на Ивана Дмитриевича, но следов страха не было.
– Подозреваемый по вашему приказу, – начал сопровождающий, но осёкся, когда начальник сыска махнул рукой.
– Можете быть свободны, – и только после этого Путилин поднял глаза и пристально окинул взглядом стройную фигуру с поникшими плечами.
– На каком основании, – начал Казимир, но остановился, увидев скривившиеся губы сидящего за столом начальника.
– Присаживайтесь, господин Тржцинский, – спокойно произнёс Иван Дмитриевич, указал рукой на стул, – нам предстоит долгая беседа.
– Я не понимаю, – но вновь остановился.
– Михаил Силантьич, записывайте. – Путилин обратился к Жукову, который за столом в углу приготовился писать допросный лист. – Ваше имя.
– Моё? – растерялся Казимир.
– Да, ваше, надо же соблюсти формальную сторону дела.
– Пожалуйста, Казимир Вячеславович Тржцинский.
– Ваше звание.
– Из дворян.
– Какой губернии, уезда?
– Санкт—Петербурской.
– Вероисповедание.
– Католик.
– Число, месяц, год рождения.
– Девятнадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят первый.
– Знаменательная дата, – Иван Дмитриевич смотрел в глаза юноше.
– Я не понимаю.
– Род ваших занятий.
– Пока не определился. В чём собственно дело?
– Ранее находились под судом?
– Нет, – почти крикнул Казимир, – на чьё имя я могу написать жалобу?
– Не будем спешить, господин Тржцинский, – за окном прекрасный вечер, потом наступит не менее прекрасная ночь. Нам же с вами ведь спешить некуда?
– Ничего не понимаю, приезжают домой хватают, как, как, – он подбирал слово, – как какого—то каторжника.
– Ваша сестрица Анна Вячеславовна замужем за господином Котельниковым? Так?
– Так, но какое касательство имеет она ко всему этому? – Казимир указал руками на кабинет.
– Господин Тржцинский, не будем спешить. Я не буду повторять вопроса, видимо, вы его помните?
– Да, моя сестра Анна, урождённая Тржцинская, – сквозь зубы сказал юноша, – теперь носит фамилию мужа – Котельникова.
– Прекрасно, вы не нервничайте, а просто отвечайте на вопросы. Котельниковы проживают по улице Песочной, в доме номер сорок восемь. Так?
– Да так.
– Прекрасно. Как часто вы бываете у них в доме?
С губ Казимира была готова сорваться дерзость, но он осадил себя и немного успокоился.
– Каждый день я у них обедаю.
– Каковы у вас отношения с господином Котельниковым?
– Как у родственников, – процедил Казимир.
– Можно записать – превосходные? – Иван Дмитриевич играл роль недалёкого чиновника.
– Записывайте, как хотите, – отмахнулся юноша.
– Нет, так никак невозможно. Я не могу писать в допросном листе свои слова, мне нужны ваши ответы.
– Пишите превосходные.
– С каких пор вы ежедневно бываете в доме Котельникова?
– Зачем вам? – Грубо сказал юноша. – Извините, не поинтересовался, с кем, собственно, имею честь, – он выделил слово «честь», – беседовать.
– О простите великодушно, – взгляд Путилина не изменился, а так же открыто смотрел в глаза Казимира, – можно меня именовать Иваном Дмитричем, если по должности, то я – начальник сыскной полиции, если по чину, так действительный статский советник. Называйте меня, как вам сподручнее, только в кузовок не сажайте.
– Что? – не понял слов Путилина юноша.
– Ничего, не обращайте внимания, это я по—стариковски ворчу. Так с каких пор?
– Не помню.
– Так значит, для поддержания родственных отношений бываете у сестрицы?
– Да.
– Помогает ли она вам?
– В каком смысле?
– Вы нигде не служите, не учитесь, по вашим же словам, ищите себя в жизни. Вы располагаете средствами?
– Нет, – Казимир закусил губу, сказанного не воротишь. Тут же быстро добавил, – мой отец имеет капитал.
– Понятно, он оплачивает все ваши расходы.
– Разумеется, – юноша откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, демонстративно фыркнул и посмотрел на руки.
– И подарки, – Путилин поднял со стола бумагу, медленно надел очки, прочитал, – Варваре Григорьевне Чупрынниковой?
– Кому? – Казимир густо покраснел, на висках выступили капли пота.
– Варваре Григорьевне Чупрынниковой, проживающей, – Путилин вновь поднял лист бумаги и назвал адрес.
– Я, – и умолк.
– Вы же сказали, что ваш батюшка статский советник Тржцинский оплачивает ваши счета?
Юноша молчал.
– Значит, и квартиру, которую вы снимаете для тайных встреч, – прозвучал новый адрес, – кстати, об этом поведал хозяин, что вы лично ему платили, потом дворник, продолжать?
– Не надо, – кадык резко опустился и поднялся.
– Так ваш батюшка плачивал? Мне жаль ваших молодых лет, – Иван Дмитриевич достал из ящика шёлковый платок, развернул его, лучи лампы заиграли на драгоценных камнях, – вам ещё предстоит разговор не только с сестрой, но главное, с зятем. А сейчас ничего не желаете мне рассказать?
Роковое наследство. 1878 год
13 августа, когда полуденное солнце скрывало свой облик за бегущими по небу перистыми облаками, в гостиницу «Европейская, что на Невском проспекте вошел молодой человек с нервным дергающимся лицом но так, как он шел уверенной походкой, на него никто не обратил внимания.
Вошедший поднялся на второй этаж. Подошел к массивной дубовой двери и дернул за витой шелковый шнур с золоченой кистью. В глубине трехкомнатного нумера раздался звон колокольца и дверь отворила молодая женщина в коричневом платье с белоснежным передником и таким же белоснежным чепцом. Она приветливо улыбалась.
– Добрый день! – произнёсла она приветливым голосом с нотами какой—то нежности.
Гость в знак приветствия приподнял край шляпы.
– Я хотел бы видеть господина Ильина.
– Как доложить?
– Э—э, – на лице человека промелькнула тень смущения, но мгновенно исчезла, словно и не затронула красивое лицо нежданным чувством.
Девушка улыбалась и смотрела карими глазами.
– Я сугубо по личному делу и хотелось поговорить тет—а—тет.
– Подождите в коридоре, – девушка пригласила войти гостя, – сию минуту доложу, – а сама прошла в сторону кабинета, где в это время писал письмо хозяин номера.
Вошедший открыл закрытую служанкой на замок входную дверь и сунул руку в боковой карман пиджака.
Через некоторое время вышел господин Ильин в синем бархатном халате, перевязанном поясом.
– А это ты! – на его лице появилась гримаса разочарования.– Что угодно?
– Я… Вы – подлец, – негромко прошипел гость и выхватил из кармана пистолет. Ильин отпрянул, но почувствовал спиною холодную стену. – Не бывать Вашим планам, не бывать.
В маленьком коридоре громко прозвучали шесть глухих выстрелов.
Господин Ильин схватился руками за грудь и опустился на пол, гость с пистолетом в руке побежал к выходу из гостиницы, где стояла коляска в ожидании седока.
– Гони, – он ударил по плечу извозчика и назвал адрес.
Дежурный чиновник выскочил на крыльцо и затем подбежал к коляске, на которой приехал Путилин.
– Иван Дмитрич, – подбежавший старался привести дыхание к спокойному состоянию, но ничего не получилось и он, тяжело дыша, произнёс, – в «Еропейской» постоялец убит. Просили Вас прибыть.
– Слышал, – сказал Путилин извозчику, поудобнее устроившись в кресле и добавил, – поехали.
Ехать пришлось недолго, с Офицерской свернули на Вознесенский проспект, с него на Мойку и по набережной до Невского, а там через Казанский мост Екатериниского канала.
