Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
Разрезав тушку на два пласта, она потянулась и поцеловала соседку: «Ну, что ты расстраиваешься? После Покрова вон, сколько свадеб будет, одна не останешься».
Василиса, покраснев, зашептала что-то Федосье в ухо.
— Погоди, — спокойно сказала та, потянувшись за еще одной рыбиной. «Третий месяц, как замужем, и хочешь, чтобы вот так сразу все случилось. Оно ж, Василиса, как Господь решит, так и будет».
Та улыбнулась: «Да уж скорей бы!»
Федосья подтолкнула ее: «Да погуляй пока, тебе ж только семнадцатый год идет, успеешь с чадами-то насидеться».
Василиса засыпала уложенную в берестяной туесок рыбу солью и тихо сказала: «Хоть бы Волк с отрядом ушел, а то стыдно ему в глаза смотреть».
— А чего это тебе стыдно? — Федосья принялась развешивать рыбу на деревянном шесте с прибитыми к нему плашками. «Ты ж по любви венчалась, а, что Волк злится — то дело его, не твое».
— По любви, конечно, — вскинув голову, проговорила девушка. «Он у меня добрый, — она вдруг зарделась, и, добавила: «Хорошо с ним».
— Да видно, — ласково сказала Федосья. «Ты ж вон — сияешь вся, как на него смотришь. Ну, пошли, — она подняла испачканные чешуей руки, — помоемся, да сети чинить надо».
Ермак высунулся в окошко и поглядел на играющий над берегом Туры закат.
— А все равно, — он пробормотал, — ночи-то зябкие, от реки ветерком тянет. Наливай, Михайло.
Волк разлил водку и тихо сказал: «Ну, нет моих сил, Ермак Тимофеевич, тут быть. Отправьте меня куда, хоша одного. Я ж каждый день их вижу — так бы голову ему и снес, однако то дело греховное».
— Один ты никуда не пойдешь, на то и дружина, чтобы вместе воевать, — коротко ответил атаман. «В этот раз свезло тебе, Михайло, поди, вон, свечку за сие в церкви поставь. Как вернусь я с Вагая, на Москву отправлюсь, тогда собирай отряд, иди, куда хочется тебе, а пока — тут будь, под рукой. Мало ли что, — Ермак чуть помрачнел.
— Давай, — он порезал кинжалом вяленую оленину, — рассказывай, что ты там видел, на юге. И вот, — атаман поднялся и принес из поставца лист бумаги, — бери уголь, рисуй, я Федосье Петровне потом отдам, она перебелит».
— Умеет она? — заинтересованно спросил Волк, набрасывая контуры рек.
— Она и читать умеет, и писать, не то, что ты, — хмуро ответил атаман, следя за длинными, красивыми пальцами мужчины.
— Завтра к батюшке пойду, — краснея, ответил тот. «Я тем годом еще думал научиться, так вот вышло…»
— Ну, вот и сиди, занимайся, раз ты здесь пока, — кисло заметил атаман. «Взрослый мужик, а имя свое подписать не можешь».
— Золота там, в горах, много, — сказал Волк, пережевывая крепкими зубами мясо. «Что я принес, — то мелочь, там его лопатой грести можно».
— Однако же, — атаман взглянул на карту, — чтобы туда добраться, надо чрез Кучума пройти — он в тех степях отирается, мерзавец. Говорю же, Волк, — свезло тебе.
— Кончать с Кучумом надо, — вздохнул Михайло.
— Ну, вот и покончим к Успению, с Божьей помощью, — Ермак зевнул и перекрестил рот.
«Давай спать, а то я сегодня до рассвета встал, да еще греб против течения сколько».
Волк поднялся, и, уже на пороге, сказал: «К Федосье Петровне схожу».
— Не надо, Михайло, — предостерегающе проговорил атаман. «Зачем? Умер Иван Иванович, и умер, зачем ей раны бередить, зачем знать сие?».
— Затем, что иначе я в глаза ей смотреть не смогу, — ответил мужчина, и закрыл за собой дверь.
Федосья, привалившись к бревенчатой стене своей боковуши, сидя с ногами на покрытой шкурами лавке, писала при неверном, мерцающем огоньке свечи.
— Заяц, — она покусала перо, и нарисовала животное. «Эх, сюда бы Федю!», — вздохнула девушка. «Он бы все быстро обделал, и красиво тако же, не то что, я». «Чевэр» — написала Федосья с правой стороны тетради и продолжила: «Волк…»
— Я тут, — раздался смешливый голос с порога.
— Михайло Данилович! — ахнула девушка, быстро завязывая платок. «Заходите, милости прошу, может, поесть чего хотите?»
— Я с атаманом трапезничал, благодарствую, Федосья Петровна, — Волк протянул ей свернутый лист бумаги. «Вот, я тут карту нарисовал тех мест, где бродил, но как она есть кривая, так Ермак Тимофеевич просил ее перебелить».
— Хорошо, — она поднялась. «Да вы садитесь, Михайло Данилович, — указала Федосья на лавку у маленького стола. «Тут я облачение для батюшки Никифора чиню, сдвиньте его просто».
Волк сел, бросив на стол большие руки, и сказал, не отводя от нее взгляда: «Федосья Петровна, я мужа вашего убил».
Михайло внезапно подумал, смотря в зеленые, мерцающие глаза, что не стоит говорить, каким они с Ермаком нашли атамана, но Федосья, чуть вздохнув, прервала его: «Я же знаю все, Михайло Данилович, я просила их, плакала…, - девушка помолчала и решительно закончила: «Сие вы Ивану Ивановичу милость сделали, спасибо вам. Хоша недолго он мучился».
— Все равно, — жестко сказал Волк, — я кровь безоружного человека пролил. Сие грех, Федосья Петровна.
— Я видела, как глаза ему выкалывали, как пальцы отрубали, — девушка внезапно поднялась и Волк — тоже встал. «Как увозили меня, слышала — он смерти просил. Я вам, Михайло Данилович, желаю, чтобы, коли нужда придет — так с вами рядом такой человек, как вы, оказался.
— Страшные вещи вы говорите, Федосья Петровна, — он заметил, как застыли ее смуглые скулы.
Девушка вздохнула и тихо ответила: «Это потому, что я, Михайло Данилович, теперь знаю, что люди делать-то могут».
— То не люди были, — кратко проговорил Волк и чуть склонил голову: «Почивайте спокойно, Федосья Петровна».
Она, было, взяла в руки тетрадь, но отложила, прислушиваясь к звуку его шагов во дворе.
Внизу, на реке, плеснула какая-то рыбина, лениво перекликались дозорные, и Федосья, распахнув ставни, увидела лунную дорожку на темной воде Туры.
Она набросила на плечи оленью шкуру и, зевнув, подумала: «А далее что? Матушка, в Лондоне, доберусь я туда. Ну, замуж выйду, наверное. Не хочу я уезжать. Тут земли много, просторно, батюшка тако же рядом — хоша и далеко он сейчас, но сказал, что навещать меня будет. Не уеду, — она тряхнула головой, и вдруг услышала девичий смех на косогоре.
— Эй, полуночники, спать идите, — крикнули с вышки.
— Вода такая теплая — томно сказала Василиса, — ровно как молоко оленье на морозе, да, Гриша?
Григорий Никитич сказал что-то, — неразборчиво, — и жена расхохоталась.
— Они счастливые, — Федосья вытянулась на лавке, устроившись на бочок, как в детстве, положив голову на руку. «Вот бы и мне так, хоша когда-нибудь».
— Ну вот, — Григорий Никитич отступил на шаг. «Вот вам мялица для крапивы, трепало, щипцы и гребень, как и просили. Прялку и стан ткацкий налажу, как высушится она».
Федосья закинула голову и посмотрела на стены амбара, увешанные собранными стеблями.
— То не конец, — сказала она кисло Василисе, — потом еще раз вымачивать надо, опять высушивать, а уж после этого — треста получится. Из нее прясть и будем. Но это потом, а сейчас пошли, травы буду тебе показывать, коими недуги лечат».
— Федосья, — спросила девушка, когда они углубились в лес, — а чего ты замуж не вышла, как с батюшкой своим кочевала? Под ним воинов сильных много, охотников хороших. Тяжело же одной тебе.
— Да не сильно тяжело, Василисушка, — Федосья наклонилась и сорвала цветок. «Да и замуж выходить по любви надо, сама же знаешь. Конечно, бывает так, — девушка чуть покраснела, — что и потом любовь приходит, но все равно — лучше уж я одна буду, чем так венчаться, — она махнула рукой.
— Тихо, — Василиса прислушалась, — едет кто, спрячемся, давай.
— Да кто тут может ехать-то, окромя наших? — подняла бровь Федосья, но все же положила пальцы на рукоять ножа.
Всадник, с привешенной к седлу коня связкой уток, улыбнулся: «Гуляете, Федосья Петровна?».
— Травы целебные сбираем, Михайло Данилович, — сухо сказала Феодосия и добавила: «А что это вы с Василисой Николаевной не здороваетесь, а она рядом со мной стоит?».
Волк, молча, смерил Василису взглядом — от маленьких, обутых в сапожки оленьей кожи ног, до алого платочка на голове, — и проехал мимо.
— Говорила я тебе, — прошептала Василиса и тихо заплакала. «И Грише говорила — давай к батюшке уйдем, в стойбище, Волк все равно нам тут жить не даст, изведет. Гриша мастер, какой, разве ж атаман его отпустит?».
— Ерунду порешь, — сочно сказала старшая девушка. «Никто никуда уходить не будет, а Волк ваш — дурак просто. Моя матушка вона одиннадцать лет думала, что отчима моего в живых уже нет, двоих детей родила, а как встретились они — и стали вместе жить, как положено. А ведь они с отчимом моим повенчаны были, не то, что вы с Волком. Слезы утри и слушай меня, когда уеду я — у тебя все травы будут, на случай чего».
— А с Волком, — загадочно улыбнулась Федосья, когда они, стоя на коленях, выкапывали корни, — сие дело поправимое.
