Бернард Корнуэлл - Бледный всадник

Мы миновали речку поменьше, потом — длинный пруд, рассеченный тростником, и оттуда я уже мог видеть холм на дальнем берегу Педредана, где нас когда-то осаждал Убба. Я рассказал Исеулт о той битве, пока гнал шестом плоскодонку через неглубокие воды.

Мы дважды садились на мель, и мне приходилось сталкивать суденышко на глубину, пока наконец я не понял, что прилив быстро спадает. Тогда я привязал лодку к гниющему столбу, и мы двинулись пешком к Педредану через высыхающие грязевые пустоши, поросшие розмарином.

Я очутился на суше дальше от реки, чем хотел, поэтому пришлось долго идти навстречу холодному ветру, но мы увидели все, что нужно, едва достигли крутого речного берега. Датчане тоже могли нас видеть. Я был не в кольчуге, но с мечами, так что встречные, заметив меня, поспешно прошли дальше, в глубь суши, и принялись выкрикивать вслед мне оскорбления через бурлящую воду.

Я не обращал на это внимания. Я считал корабли — и увидел на полоске земли, где год назад мы победили Уббу, целых двадцать четыре судна, украшенные головами чудовищ. Сожженные корабли Уббы все еще были там, их черные ребра наполовину погрузились в песок, как раз там и обосновались дразнившие меня люди.

— Сколько человек ты видишь? — спросил я Исеулт.

На полуразрушенных руинах монастыря, где Свейн убил монахов, я видел нескольких датчан, но большинство из них находились на борту кораблей.

— Считать только мужчин? — уточнила она.

— Забудь про женщин и детей, — велел я.

Там было множество женщин, в основном из маленькой деревушки чуть выше по течению. Исеулт не знала английских слов, обозначающих большие числа, поэтому изложила мне свои подсчеты, шесть раз открыв и снова сжав пальцы обеих рук.

— Шестьдесят? — спросил я.

Она кивнула.

— Почти семьдесят. И двадцать четыре корабля.

Исеулт нахмурилась, не понимая, к чему я клоню.

— Там двадцать четыре корабля — представляешь, какую армию они привезли? Сотен восемь или даже девять мужчин! Итак, эти шестьдесят — семьдесят человек охраняют суда. А остальные? Где же тогда остальные?

Я задал этот вопрос самому себе, наблюдая, как пятеро датчан тащат маленькую лодку к берегу реки. Они явно собирались взять нас в плен, но я не намеревался оставаться здесь так долго.

— А остальные, — ответил я сам на свой вопрос, — ушлина юг. Они оставили тут женщин и отправились в набег. Датчане жгут, убивают и богатеют. Они грабят Дефнаскир.

— Смотри, эти люди направляются к нам, — сказала Исеулт, наблюдая, как те пятеро забрались в маленькую лодку.

— Хочешь, чтобы я их убил?

— А ты сможешь? — Она с надеждой посмотрела на меня.

— Нет, — ответил я, — поэтому пойдем скорее!

Мы двинулись обратно через обширные пространства грязи и песка, с виду гладкие, но на самом деле прорезанные канавами. А отлив уже превратился в прилив, и море катилось обратно на берег с удивительной быстротой. Солнце садилось, запутываясь в черных облаках, ветер гнал воду из Сэфернского моря, вода булькала и дрожала, наполняя маленькие ручьи.

Я повернулся и увидел, что пятеро датчан не захотели отправляться в погоню и вернулись на западный берег, где на фоне вечернего меркнущего света слабо горели их костры.

— Я не вижу лодки, — сказала Исеулт.

— Вон там, — ответил я, но и сам не был уверен, правильно ли показал, потому что свет угасал, а наша плоскодонка была привязана рядом с зарослями тростника.

Нам уже приходилось прыгать с одного сухого местечка на другое, а прилив все продолжал прибывать, и суши оставалось все меньше, она словно съеживалась. И вот мы уже шлепали по воде, а конца приливу не было видно.

Во время прилива вода в Сэфернском море поднимается очень высоко. Если построить во время отлива дом, то во время высшей точки прилива дом этот может запросто исчезнуть в волнах. Острова здесь появляются во время отлива и возвышаются на тридцать футов над водой, а в прилив полностью уходят под воду.

И сейчас, когда прилив подгонялся ветром, вода прибывала очень быстро и была холодной. Исеулт начала спотыкаться, поэтому я поднял ее и понес, как ребенка.

Я боролся с водой и ветром, а солнце тем временем уже опустилось за горизонт, и теперь казалось, что я иду вброд по бесконечному ледяному морю. Но потом — может быть, потому, что Ходер, слепой бог ночи, смилостивился надо мной — я увидел нашу плоскодонку, натянувшую кожаную привязь. Я уронил Исеулт в лодку, сам перебрался через низкий борт, перерезал веревку и рухнул на дно, замерзший, испуганный и мокрый, позволив плоскодонке плыть туда, куда ее нес прилив.

— Лучше бы ты правил на огни, — пожурила меня Исеулт.

Теперь я жалел, что не взял с собой жителя болотной деревни, потому что мне пришлось самому искать путь через топь — и то было долгое путешествие при последних отсветах холодного угасающего дня.

Мы оба замерзли. Исеулт скорчилась рядом со мной, пристально глядя вдаль, туда, где на востоке поднимался крутой зеленый холм.

— Энфлэд говорит, что этот холм и есть тот самый Авалон, — произнесла она благоговейно.

— Какой еще Авалон?

— Ну, место, где похоронен король Артур.

— Да ты никак веришь, что он просто спит?

— Он и вправду спит! — горячо воскликнула Исеулт. — Он спит в могиле со своими воинами.

Она смотрела на далекий холм, который словно сиял, озаренный последними случайными лучами солнца, падающими на него из-за горнила пылающих облаков на западе.

— Артур, — шепотом проговорила Исеулт. — Он был величайшим королем из всех, когда-либо живших на Земле. У него был волшебный меч.

Она принялась рассказывать мне истории о короле Артуре, о том, как он вытащил свой меч из камня, как повел на битву самых могучих воинов, а я думал, что то были наши враги, враги англосаксов. Однако теперь Авалон находился в Англии, и я гадал, призовут ли саксы через несколько лет, когда нами будут править датчане, на помощь своих потерянных королей и будут ли они рассказывать, что те были великими.

Солнце исчезло, и тогда Исеулт тихо запела на своем языке. Она объяснила мне, что это песня о короле Артуре, о том, как он прислонил к луне лестницу и сплел сеть из звезд, чтобы сделать плащ для своей королевы Гвиневеры. Голос Исеулт несся над сумеречной водой, скользил между тростниками, а у нас за спиной тускло горели в сгущающейся тьме костры датчан, охраняющих корабли. Где-то далеко выла собака, ветер дышал холодом и моросящим дождем, ерошившим черную водную гладь.

Исеулт перестала петь, когда перед нами встал Брант.

— Здесь будет великая битва, — негромко проговорила она, и ее слова застали меня врасплох.

Я решил, что она все еще думает об Артуре и представляет себе, как спящий король вырвется однажды из своей земляной постели.

— Разразится великая битва за холм, — продолжала она, — за этот крутой холм, и там будет белая лошадь, и по склону потечет кровь, и датчане побегут от сахсов.

Сахсами она называла нас, саксов.

— Ты видела это во сне? — спросил я.

— Да, видела, — ответила Исеулт.

— Значит, так и будет?

— От судьбы не уйдешь, — сказала она, и я ей поверил.

Тут нос плоскодонки царапнул по суше — мы причалили к острову. Уже стояла кромешная тьма, но на берегу горели костры, над которыми коптилась рыба, и в их неярком свете мы отыскали путь к дому Элвид, сложенному из стволов ольхи и покрытому тростниковой крышей. Я нашел Альфреда возле очага: король с отсутствующим видом смотрел на огонь. Элвид, двое воинов и сопровождавший нас местный житель чистили угрей в дальнем углу хижины; там же трое детей вдовы плели из ивовой лозы верши, а четвертый потрошил большую щуку.

Я присел у огня и стал ждать, пока его тепло оживит мои замерзшие ноги.

Альфред часто заморгал, будто удивился, увидев меня.

— Ну, что датчане? — спросил он.

— Ушли в глубь страны, — ответил я. — Остались только шестьдесят или семьдесят человек — охранять корабли.

Я скорчился у огня. До чего же холодно: неужели я когда - нибудь снова согреюсь.

— Там есть еда, — туманно сказал Альфред.

— Вот и прекрасно, — ответил я, — потому что мы с Исеулт умираем с голоду.

— Нет, я имею в виду, что на болотах есть еда. Ее хватит, чтобы прокормить целую армию. Мы сможем совершить на датчан налет, Утред, собрать людей и напасть. Но этого недостаточно. Я тут думал. Весь день думал.

Теперь он выглядел лучше, боль явно отпустила его. Я подозревал, что Альфреду требовалось время, чтобы подумать в тишине и покое, и он нашел все это в вонючей хижине.

— Я не собираюсь убегать, — твердо проговорил он. — Я не отправлюсь во Франкию.

— Хорошо, — сказал я, хотя мне было так холодно, что я почти не слушал его.

— Мы останемся здесь, — продолжал король, — соберем армию и отвоюем Уэссекс обратно.