Евгений Федоров - Демидовы
На сибирской дороге он заночевал в глухом умете[21]. В грязной избе на лавке и на полатях, а то просто на полу отдыхало много народу. Бородатые люди недружелюбно поглядывали на Демидова.
Стояла темная, беззвездная ночь. В горнице потрескивала лучина; перед ней сидел старик и ковырял лапоть. Два молодых мужика свесили с полатей лохматые головы, внимательно слушая деда. Раздавался храп усталых, измученных дальней дорогой людей. Заводчик покосился на спящих.
«Осподи, твоя воля, должно быть все беглые да каторжные, — с опаской подумал он. — Ноне все заворуи разбеглись по дорогам…»
Никита скинул простой мужицкий армяк и полез на полати.
— Подвиньтесь, братцы, дайте местечко дорожному человеку.
— Да ты кто такой, цыган? — поднял лохматую голову мужик. — Отколь тебя черт несет?
Демидов поскреб плешь, пожаловался:
— Утекаю из-под Казани, а чего — сам знаешь…
Ночлежники потеснились, дали Никите место. Демидов покряхтел. «Эх бы, в баньку!» — тоскливо подумал он и попробовал уснуть.
Старик говорил ровным голосом; заводчик невольно прислушался к его мерной речи.
— Есть-таки молитовки, да известны они только удальцам одним…
Лохматый мужик откликнулся густым басом:
— Э, дед, нет такой молитовки. Не развернешь каменны стены!
Старик жарко перебил:
— Ой, мил-друг, есть такой наговор-молитовка. Удалец-то наш, Сокол, таку молитовку знат. Ты чуешь?
— Чую…
Демидов закашлялся, повернулся на бок, навострил уши. Дед продолжал:
— На Нейве-реке свирепы и кровожадны Демиды-заводчики. Слышь-ко, сотни людей засекли до смерти. Одного и боялись Сеньку Сокола, помету за народ он вел[22], а поймать нельзя. Слово наговорное да заветное он имел. Раз, слышь-ко, его в лесу накрыли, заковали в железа да в каменный подвал кинули.
— И что же? — не утерпел Никита, поднял голову, глаза его сверкали.
— А то ж, наутро, слышь-ко, нашли в узилище кандалы да шапку, а решетка в окне выворочена.
— Их ты! — засиял мужик. — А молитовка при чем? Тут — сила!
Над избой ударил и раскатился гром; стены задрожали. Демидов сердито крикнул старику:
— Брешешь, дед; не могло этого быть!
— А ты, цыган, слушай, да помалкивай. — Мужик присел на полатях; был он жилист и широкоплеч, лицо скуластое. — Говори дале, дед.
Бычий пузырь в окне позеленел: на дворе полыхнула молния; опять ударил и раскатился гром. По крыше зачастил дождь…
— Гроза! Ох, господи! — Старик перекрестился. — Ну, слушай дале. Сокол храбер и пригож, он молодую бабу у Демида уволок. Слюбились…
У Никиты заклокотало на сердце. Еле удержал себя.
— Ну и залютовал тут Демид, — продолжал дед, — не приведи бог, народу тыщи согнал, облаву на Сокола затеял. Две недели шарили по лесам да по горам, народишко изголодался, не спали ночей. Хозяин с лица спал, одичал. Волосье на голове повылезло, вроде как у тебя, цыган, а в бороде — побелело снегом.
— Ну и что ж? — не утерпев, спросил Демидов.
— А то: опять не нашли. На завод вернулись ни с чем, а там пожар: головешки да дымок. Вон как!
Никита сухо кашлянул и, сдерживая дрожь в голосе, сказал:
— Лих был молодец, да попал ноне.
Старик присвистнул, отложил лапоть:
— Их, мил-друг, вспомнил-вспохватился! Да Соколик-то наш убег!
— Не может того быть! — В горле Никиты пересохло.
— А ты погоди, не заскакивай, цыган, — перебил мужик. — Досказывай, дед.
Старик оправил лучину.
— А что досказывать? Вот еще что случилось. Предали-то тарханы Сеньку да Султанку, дружка его. Слышь-ко, поймали да в каменный мешок посадили. Тутко и окошечка вовсе не было. Он ослабел и попросил напиться, и подают ему ковш с водой. Сокол перекрестился, нырнул в воду и — поминай как звали. А вынырнул он, слышь-ко, уже версты на три ниже завода из речки да скрылся в горах. Вон как!
— Молодец! — тряхнул головой мужик. — Гоже! Так и не поймали?
— Поймай! Воевода войско стребовал. Стража три дня по лесу плутала, ночью их, слышь-ко, леший напугал… Так и не нашли…
Дед замолчал; сердце Демидова тревожно билось. Над уметом гремела гроза, шумел ливень…
Никита уткнулся носом в армяк, сделал вид, что уснул. А мысли тревожили.
«Сказку дед баил, сказку, — утешал он себя. — Тому не сбыться, чтобы человек из каменного мешка сбежал…»
Но тут же из глубины души поднялось сомнение. Разве не он, Демидов, кинул Сеньку в потайной подвал? Разве не он приковал Сеньку к чугунному столбу, а что было?
Лукавый голос нашептывал Никите:
«А ежели и не сбег Сенька, то не все ли равно? Вон сколька Сенек! Может, сейчас на умете среди этого беглого народа не один Сенька Сокол укрывается».
— Ох, горе! — тихо вздохнул Никита.
Всю ночь гремела гроза. Демидов не спал: досаждали тревожные думы.
Еще затемно он тихо слез с полатей и уехал с умета.
В июне на знакомой дороге Демидов издали заметил дымки завода и облегченно вздохнул. Навстречу хозяину в гору поднимался обоз: везли невьянское литье к Чусовой. Впереди обоза ехал сам Акинфий. Завидев батю, сынок соскочил с коня и подошел к возку:
— Батюшка…
Демидов сидел, как коршун. Блеснув глазами, батька вместо приветствия крикнул:
— Ну, как завод? Идет?
— Идет! — Акинфий поклонился отцу.
Никита поторопил сына:
— Езжай, езжай, чего стал? Царь-то пушки давненько поджидает.
Скрипя под тяжелой кладью, мимо проплыл бесконечный обоз. Подводчики, завидев хозяина, издали снимали шапки, угрюмо кланялись в пояс.
— То-то, — удовлетворенно вздыхал Никита, — победокурили, пора и честь знать. Эй, гони коней к заводу! — крикнул он ямщику.
Кони побежали резво; под дугой распевали веселые погремки-бубенцы.
Однако на душе Демидова было неспокойно.
«Побили, разогнали смутьянов, — горько думал он. — А на сердце отчего тревога?»
Из-за шихана вырастали заплоты и башни Невьянска…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Утихло башкирское волнение; на демидовских заводах снова закипела работа: дымили домны, стучали молоты. Демидов выплавлял сотни тысяч пудов знатного железа; поставлял в казну боевые припасы: пушки, ружья, ядра. Несказанно богатели Демидовы, входили в большую силу.
Настроил Демидов на волжских и камских берегах пристани и амбары для склада железа да на Москве завел торговые дворы.
Старел Никита Демидов, но ум и жадность крепли. Хитрил старик: никто толком не знал, сколько работного люда обретается на его заводах и откуда взялся этот народ. Ходили темные слухи, что среди него немало беглых и клейменых каторжников. Но кто это узнает: не так ли? Никто еще не подсчитал, сколько металла выплавлено Демидовым, сколько продано.
Жили Демидовы далеко, скупо и замкнуто. Вот и узнай тут!
Однако и до них дотянулись цепкие руки прибыльщиков. Постучалась к Демидовым беда.
Война со шведами продолжалась и требовала больших средств, а казна опустела. С недавней поры царь Петр Алексеевич учредил по всем краям и уездам «око государево» — прибыльщиков. Должны были они радеть о приумножении государственного достояния, тайно и явно разузнавать о кражах казны, утайках и злодеяниях казенных и вольных лиц, а равно не упускать прибыли от торговых и промышленных людей. Не было заводчикам печали, так прибавилось!
Демидов думал сердито: «У семи нянек дите без глазу».
И без прибыльщиков туго приходилось Демидову от крапивного семени да поборов. Горными делами ведал Рудный приказ, но на месте во все вмешивались воеводы. Каждый борзописец да приказный лез в глаза Демидову, докучал волокитством, ждал кормежки.
— Осподи, — сокрушался Никита. — Чистый разор! Как комарье и гнида, к телу льнут. Ох, ты!
Заводчики платили в казну немалые сборы и пошлины. По сговору с царем при отдаче Невьянского завода взялся Демидов сдавать в доход казны десятую часть чугуна и железа. Кроме этого, платили Демидовы таможенные пошлины, перекупные, весовые, мостовщину, причальные и отчальные, а ныне еще прибыльщики завелись, вынюхивают, чем оплошал заводчик, да норовят в денежную кису залезть.
— Ох, беда! — вздыхал с сокрушением Никита.
В злую осеннюю непогодь добирался он до Москвы. От студеных надоедливых ветров и беспрестанной мокроты ныли натруженные кости. Сидел Никита в телеге на ворохе соломы, укрыв ноги полстью. Крепко сжав челюсти, он утомленно глядел на проселок. Дорога шла ухабистая, заплыла грязью, колеса по ступицу уходили в топь; кони с трудом вытаскивали копыта из вязкой глины. Часто лопались постромки; ямщик нехотя слезал в грязь и, чертыхаясь, ладил ремни; от потных, усталых коней валил пар.
Не доезжая полсотни верст до Москвы, на околице одного сельца старое колесо застряло в колдобине, не выдержало и обломилось. Демидова легонько знобило, посинели губы; он, проклиная злую непогодь, слез с телеги.
