Евгений Федоров - Демидовы
Заводчик Демидов остановился на монастырском подворье. Монашеская братия сманила измученного дорогой Никиту в баню, жарко испарила. Поглядывая с горячего полка на сытых монахов, туляк морщил переносье:
«Разъелись! Чреслами да волосами, окаянные, на баб схожи. Тьфу, грех один!»
Монахи хлестались вениками на славу; распаренные чернецы выпили не одну корчагу холодного квасу; от горячих тучных телес чернецов валил пар. Отходил мясоед, и братия в предбаннике услаждала чрево холодной телятиной, жирными колбасами да грибочками. Ели страшно — за семерых один. Никита Демидов от еды в бане отказался, про себя укорил монахов: «Чревоугодники!»
После доброй бани и крепкого сна Демидов поехал в кремль к воеводе. На кремлевской площади перед судной избой на глаголях повешены два мужика в лаптях. Ветер раскачивал их трупы.
«Мятежники», — подумал Никита про висельников.
Прохожий стрелец, оскалив зубы, весело крикнул Демидову:
— Доглядывай, как холопы портянки сушат!
На зеленых крышах башен погасал отсвет заката. В дальние кремлевские ворота проехали конные рейтары.
В покоях воеводы жарко натоплено; боярин с породистым лицом, румян, доволен; встретил он Демидова приветливо. У воеводы гостил архиерей. На владыке — шелковая ряса и золоченый наперсный крест. Оба уговаривали заводчика:
— Куда собрался, Демидыч? На дорогах шибко опасно: народишко заворовался.
Никита засунул руку за пояс, тряхнул головой:
— Ничего, побьем заворуев.
Владыка скрестил на чреве пухлые руки, вздохнул:
— Я и то благословляю князя, да отсрочивает. Норовит без того миром поладить.
Воевода, обутый в меховые чулки, ходил тихим, неслышным шагом: руки он заложил за спину и на речь архиерея откликнулся спокойно:
— Время ноне военное — свей наседают; народишко сердить опасно!
Демидов поморщился:
— Так! А коли они нас прирежут?
Владыка смежил веки, зевнул, перекрестил рот:
— Ой, страхи!
Боярин присел на скамью, скинул с головы бархатную мурмолку — волосы поблескивали серебром.
— Супротивника на сговор будем брать. На то царская воля. Ноне шлю толмача да татаришек для разговоров с ворами…
Демидов подошел к изразцовой печи и прислонился к ней широченной костистой спиной. За слюдяным окном темнело; погасли синие сумерки. Померещились Никите завьюженные заводы, горы; он неожиданно попросил воеводу:
— Доброе дело ты удумал, князь. Разреши с тем толмачом да татаришками ехать мне за соглядатая. Ей-ей, князь, сгожусь.
Воевода от изумления раскрыл рот, глаза округлились:
— Да ты, Демидыч, спусту болтнул, знать?
— Пошто спусту? В самом деле поеду! Ты не гляди, князь, что годов мне много, силы у меня еще немало. — Демидов шевельнул плечами, грудь крепкая, мускулистая.
— Старик, а молодец! — похвалил владыка. — Пусть едет. Голова разумная, и толк будет!
Воевода махнул рукой:
— Там увидим; а не испить ли чего, владыка?
Архиерей сладко прищурил глаза:
— Под гусятинку или под поросеночка, хозяин?
Воевода, поддерживая под локоть владыку, отвел гостей в столовую горницу. На столе горели свечи, освещали обильную еду и сулеи. В них поблескивали меды, наливки, настоянные на травах. Владыка благословил пищу, чмокнул губами:
— Ох, голубь!..
Среди деревянных и оловянных блюд лежал жареный поросенок с румяной корочкой. Никита плотоядно посмотрел на яства и сел за стол.
— С богом, гостюшки! — пригласил воевода, и все навалились на еду.
Никита Демидов надел нагольный тулуп, баранью шапку, обулся в теплые пимы. За пояс хозяин заткнул острый топор, взобрался на кряжистого коня. На бороду всадника и конскую шерсть осел густой иней. Мороз сдавал. На звонницах отзванивали колокола, день был праздничный — сретенье. С мутного неба падал сухой снежок. Демидов, укрепляясь на спине коня, пророчил:
— На сретенье снежок — весной дожжок. Так!
У ворот Демидова поджидали конные ясачные татары и толмач Махмет-выкрест. Высокий черноусый толмач оглядел Никиту, недовольно качнул головой:
— Чижало едет, бачка…
Демидов не ответил толмачу, сидел на коне важно, осанисто, хотя и ныла слегка больная нога. Выехал вперед ватаги и гаркнул:
— Эй, молодцы, слушай меня!.. Поехали!
Конное посольство тронулось из Казани по Арской дороге. На полях лежал глубокий снег, на дорогах встречались редкие подводы: они сворачивали в сторону. Встречные с любопытством разглядывали конников. В деревеньках толмач расспрашивал про неспокойных башкиров, но угрюмые татары отмалчивались. От студеных ветров стыло тело, хотелось есть. Татары ели махан, уговаривали Демидова; тот не польстился.
Ехали два дня и ночь и в восьмидесяти верстах от Казани встретили невиданное воинство. В долине, в большом татарском селе, несметно копошился народ, дымили костры… Навстречу казанцам на быстрых коньках мчались башкиры. Демидов издали заметил: у кого — казацкие пики, у кого — просто палки.
«Эх, и воинство!» — с презрением подумал Никита и, быстро вытащив из-за пазухи полотенце, повязал его через плечо. То же сделали и сопровождавшие Никиту ясачные татары.
Две ватажки сблизились. Из толпы повстанцев выехал башкир с серьгой в ухе; толмач ткнул локтем Демидова: «Сам Султан!» Никита узнал противника. Однако он и виду не подал, что не впервые видит Султана. Башкирский полководец высок, усы редки, глаза непроницаемы. Конь под ним — чистокровный скакун; держа горделиво лебединую шею, он взбил копытом снег. Демидов хмуро сдвинул брови и бросил:
— Ну!
Рядом с башкирами играл золотистый конь; на морозном ветре из ноздрей коня валил пар. Конник с русой бородкой сидел молодецки, натянул повод; позвякивали удила. Все еще глядя на башкира, Демидов подумал: «И у тех толмач. Так!»
Демидов перевел жгучие глаза на башкирского толмача; разом обожгло сердце.
— Что, признал, хозяин? — насмешливо спросил Сенька Сокол. — Вот где довелось свидеться…
Синие глаза Сенькины глядели на Демидова дерзко; мороз разрумянил его обветренное лицо. Демидов скрипнул зубами, но сдержался.
Башкир Султан поднял на заводчика черные глаза:
— Что скажешь, бачка?
Демидов сжал рукоятку плети; рукоять хрустнула. Сдерживая гнев, Демидов подбоченился и спросил строго:
— Старшой?
Башкир кивнул головой и показал в лог:
— Наше войско…
Никита смолчал, разгладил бороду, от нее пошел парок. Видел Демидов в логу большие скопища народу. Кабы не народ, дал бы он волю своей ярости. Топором покрушил бы головы супостатам, а Сеньке — первому. Но что поделаешь? Наказ царя строг, притом умен. Унял Демидов свое разгоряченное сердце, построжал и сказал Султану:
— Народишко вижу, а воинства что-то нет… Може, головешки за пики почитаешь?
— Не балуй, хозяин. Ежели бы ты не посол, жихнул бы тебя по башке! — звякнул саблей Сенька.
— Но-о! — насмешливо удивился Демидов. — Безрукой, а чем потчует. Твою-то рученьку псы изглодали…
Сокол дернул повод; скакун взвился; Султан схватил Сенькиного скакуна за повод, осадил. Башкирский вожак сказал холодно:
— Говори, бачка…
Трудно было Демидову сдержаться, но оставался он невозмутим и сказал грозно:
— Слушай, воры, пошто вы великому государю изменили и в Казанском уезде да во многих местах села и деревни и церкви божий выжгли, а людей порубили и покололи?
Башкир поднял злое лицо:
— Мы не воры, мы — честный народ. От обид и утеснения подняли мы меч на вас…
Демидов запустил руку в бороду, теребил ее. Терпеливо слушал. Башкир перевел глаза на Сеньку:
— Скажи ему нашу думку!
Сокол вскинул голову и, дерзко глядя в глаза Демидову, сказал:
— Доведи великому государю, что учинилось, да ведает он. Наперед сего к нему, государю, к Москве, на прибыльщиков о всяких своих нуждах посылали мы свою братью, ясачных людей челобитчиков, и те наши челобитчики были переиманы и биты кнутьем, а иные перевешаны, и отповеди им никакие не учинены…
— Так, — шумно вздохнул Никита и глянул на башкира.
Султан внимательно следил за Сенькой и Демидовым, в ухе башкира поблескивала серьга; скакун переминался с ноги на ногу.
— А еще что скажешь? — спросил Демидов.
Сокол поправил лисий треух на голове; Султан снова кивнул ему головой. Сокол сказал:
— Еще доведи до великого государя, чтобы он, великий государь, пожаловал, велел с башкирцев, вотяков и черемисов ради их скудости облегчить кабалу, и они отступят и пойдут в домы свои…
— Так! — Демидов оглянулся на сопровождавших ясачных татар. Они и толмач Махмет любовались башкирскими скакунами. — А еще чего скажешь?
Сокол, не глядя на Султана, добавил:
— А еще холопьев на волю пусть великий государь отпустит, а ежели то не будет, дворян да заводчиков резать будем…
— Стало быть, русские холопы заодно с нехристями? — зло сказал Никита.
