Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
Наконец ему принесли первую пару. Тогда он велел заложить дрожки, разрядился в пух и прах, вдел в петлю сюртука, которую Сарра не забыл проделать, огромную розетку и с торжествующим видом выехал из дому. Он заехал к Баллэ и купил хорошенькую бонбоньерку, причем так торговался, что продававшая ему француженка под конец рассердилась, несколько раз объясняя ему, что у них prix fixe [40].
Надо заметить, что Кокушка, несмотря на всю свою любовь к франтовству и «шику», был очень скуп и уж особенно на подарки.
Он явился в квартиру князя совсем с видом победителя. И отец и дочь были дома. Князь уже знал о приезде молодых Горбатовых и даже начинал тревожиться, находя, что Кокушка чересчур долго не показывается.
Он принял его как родного сына, нашел, что он необыкновенно похорошел с их последней встречи, объявил ему, что он еще не встречал молодого человека, который бы умел так хорошо и изящно одеваться. Расхвалил его сюртук, брюки, даже перчатки, даже сапоги. И наконец обратил внимание на розетку.
— А это что? Орден! Si jeune et si décoré! [41]
Кокушка сиял. Но он нашел, что первый визит не должен быть продолжителен, и скоро уехал, совсем счастливый, и обещая на этих же днях вернуться.
Он сдержал свое обещание и стал появляться на Знаменской все чаще и чаще.
Но странное дело — у себя дома он в последнее время никому, даже Владимиру, не только не заикался об этих частых посещениях, но даже вдруг объявил, что «ш князем Янычевым ражшорилшя — дудки!» Дело в том, что он окончательно сблизился с князем, был уже с ним на «ты», и тот с каждым разом все больше и больше забирал его в руки.
Изучить Кокушку ему не было, конечно, трудно, и он теперь знал его наизусть. Он вооружал его против семьи и пуще всего против брата Владимира, уверяя его, что брат только притворяется, что его любит, но что, в сущности, он желает его гибели.
Кокушка сначала не верил. Но князь кончил тем, что совсем убедил его. Он объяснил ему, что у Владимира самые коварные цели и что если Кокушка не вырвется из дому, не освободится, то Владимир завладеет всем его состоянием, а его засадит в сумасшедший дом. И при этом князь рассказывал ему самые ужасные истории в этом роде, какие, по его словам, случались с такими же прекрасными молодыми людьми, как Кокушка. Этими рассказами князь доводил несчастного юношу до ужаса, до панического страха.
— Я… я… не поеду домой! — визжал он.
— Этого нельзя, — говорил князь, — тебя силой заставят вернуться. Скажут: вот и видно, что сумасшедший — из дому бегает… Сейчас на тебя горячечную рубашку — и конец!..
При этом князь делал такое ужасное лицо, так наглядно представлял, как будут надевать горячечную рубашку, что Кокушку начинала бить лихорадка.
— Так что… что же… что же я бу-бу-буду делать? — плаксиво заикался он. — Так я по-поеду к нему и шкажу ему, что он мне не бра-брат!.. Я по-поеду к оберполиц-мейстеру, я-я — на него пожалуюшь!
— Боже тебя сохрани и упаси! — перебил князь. — Тебя здесь кто знает? Никто. А его все знают. Да он и не один, а это целый заговор против тебя. Ему поверят, а тебе нет — и опять горячечную рубашку…
Кокушка как угорелый заметался по комнате.
— Так что же… что… же мне де-делать? — вопил он.
— Я тебя научу, что делать: надо быть умным и провести их всех так, чтобы никто ни к чему не мог придраться… Будь дома по-прежнему, как будто ничего не знаешь, будь со всеми ласков, а пуще всего с братом. Только ничего не говори — слышишь, ничего не говори, что ты у нас часто бываешь. Хочешь ты жениться на Елене?
— Ты знаешь, что хо-хо-хо-чу, ешли ты дашь тришта тышач! А без трехшот тышач — дудки!
— Ну, хорошо, я тебе дам триста тысяч.
— Чештное шлово?!
— Честное слово.
— То-то же, шмотри, ве-ве-дь т-т-ты шкупой, княжь; у тебя я думаю, денег куры не клюют, а вон шмотри — как у тебя га-га-дко в доме!
И Кокушка показывал князю на старый ковер, на кресло с обломанной ручкой, на вылинявшие портьеры.
— Ведь я тебе сказал, что дам триста тысяч. Ну и вот, если ты будешь умен, сумеешь дома молчать и втихомолку женишься на Елене, тогда, конечно, тебя уже никто не тронет. Тогда Елена будет твоей женой, я твоим тестем — и мы тебя не дадим в обиду. А пока ты не женился — мы ничего не можем сделать. Нам скажут: чего вы вмешиваетесь? По какому праву? Вы чужие… Ну, а тогда другое дело. И мы заставим Владимира выдать тебе все твои деньги — понял?
Кокушка остановился, задумался, засопел, стал кусать ногти. Он понял.
Князь тоже понимал, что этим решительным разговором окончательно двинул дело; в том, что Кокушка не проболтается, он был уверен. Он чересчур напуган, и теперь только следует постоянно поддерживать и усиливать этот страх. Надо спешить, надо ковать железо пока горячо.
Но тут явилось нежданное препятствие: княжна, всегда покорная отцу, вдруг заупрямилась.
Она перестала выходить к Кокушке и даже просто убегала из дому, когда он являлся.
Князь, однако, ничуть не сомневался в успехе. Он пока оставлял дочь в стороне, решив, что прежде нужно закончить с Кокушкой.
Прошла еще неделя — и Кокушка был совсем готов. Дома он имел странный и растерянный вид, как-то дико на всех посматривал, всех избегал, запирался у себя.
Но сестры вообще мало на него обращали внимания, а потому ничего не заметили. Владимир был тоже очень рассеян, поглощенный своими мучительными отношениями с Груней.
Князь решил приступить к окончательному объяснению с дочерью.
Он позвал ее к себе в кабинет, запер двери и устремил на нее свой пристальный взгляд, от которого сейчас же ее стало бросать то в жар, то в холод.
— Что же ты, Елена, еще долго будешь ломаться?
— Как ломаться, папа? — робко прошептала она.
— Сама знаешь. С ним у меня уже все решено и улажено. Согласна ты быть госпожой Горбатовой или нет?
Княжна сжала руки так, что даже хрустнули пальцы.
— Папа, да неужели ты в самом деле решил это?
Он взглянул на нее еще пристальнее.
У нее захватило дыхание.
— А ты неужели так глупа, что могла считать это не серьезным!
— Что же я девчонка, что ли, такая, как ты и твои кузины, чтобы с ним забавляться?
Но он вдруг переменил тон, его раздраженный голос понизился, он заговорил ласково:
— Елена, пойми, мое положение безвыходно… Я бился как рыба об лед и теперь для меня нет никакого спасения, у меня больше шестидесяти тысяч долгу… денег достать как есть неоткуда… понимаешь, совсем неоткуда!.. В кармане несколько сот рублей, и это все — месяц жизни, а затем нищета!.. Пойми, нищета и скандал, больше ничего! Всю эту рухлядь опишут, все до последней нитки, и что же мне — идти милостыню просить или в кондуктора наняться!..
Он все глядел ей прямо в глаза. Она схватилась за голову.
— Папа! — простонала она. — Замуж за него? Да ведь я с ума сойду… с ним можно забавляться… но он такой… такой… противный…
Она зарыдала.
— Ах, какой ты ребенок! — воскликнул князь. — Неужели мне надо еще объяснять тебе, что если он тебе противен, так никто не станет заставлять тебя с ним и обниматься… Все это от тебя самой зависит… Пойми!..
Княжна молчала, удерживая рыдания и нервно вздрагивая.
— Да что же говорить об этом! — ухватилась она за последнюю надежду. — Если бы я даже и согласилась, его родные никогда не допустят этого.
Князь усмехнулся.
— Конечно, не допустят, еще бы они добровольно отказались от лакомого куска! Я все и без них устрою…
Она совсем побледнела.
— Так ведь на нас пальцами будут показывать, ведь это срам, позор! И меня и вас никто к себе в дом пускать не станет!..
Князь весело рассмеялся.
— Это вот теперь, когда мы нищие, нас действительно никуда пускать не станут. А раз у нас в руках будут деньги — еще как с нами начнут обниматься! То ли бывает…
И он принялся рассказывать ей всякие истории, из которых, как дважды два четыре, выходило, что все дело в деньгах, что деньги побеждают все. Он рассказывал красноречиво, убедительно и был совсем искренен. Он замечал, что слова его действуют на дочь.
Она уже не рыдала и не ломала руки. Она слушала его молча и внимательно. На щеках ее то вспыхивал, то пропадал румянец…
— Раз дело будет сделано и все устроено ловко, — говорил он, — сами же Горбатовы придут к тебе… Что ж ты думаешь, они захотят скандала? Напротив, постараются все тихо уладить… Если же ты упустишь Кокушку, представь себе свою будущность! О себе уж я не говорю… ну, нищим буду ходить по Невскому… Ну, пулю себе пущу в лоб!.. А тебя-то что ожидает — не далее как через месяц, когда выйдут эти сотни рублей, которые у меня теперь в кармане? Уедешь ты к какой-нибудь тетке с Нетти, будешь жить из милости и чувствовать, что тебе и твоей сестре в рот смотрят, не съела бы ты лишнего куска чужого хлеба… Что же ты, княжна Янычева, в гувернантки, что ли, пойдешь? Да и гувернанткой не можешь быть — диплома не имеешь… В телеграфистки? Еще если бы у тебя какой-нибудь талант был особенный… Ну, голос там большой, что ли… А то ведь, сама знаешь, талантов у тебя никаких нет… Так скажи, что ты станешь делать? Замуж — кто же тебя, нищую, возьмет?.. Или ты не знаешь нынешних женихов?
