Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
— Новое рассказать да о новом узнать, — вставил боярин.
— Ну, коли так, то давайте вечерком и свидимся. Писцы мои как уйдут, здесь и посидим, и поговорим.
— Это можно, — ответил отец Алексий, — возвращаюсь в обитель я завтра поутру, а вечерком можно и посидеть.
— Велю слугам принести наливочек, — сказал боярин, — да закусок всяких.
— Так ведь Великий пост идёт, Михаил, — напомнил ему отец Алексий.
— Ах да, — спохватился боярин, — тогда прикажу сбитня сварить да каши гречневой.
Тут его взгляд упал на Егорку:
— Что-то мне рожа твоя знакома. Кто таков будешь?
— Здравствуй, Егор, — улыбнулся отец Алексий, — я тебя сразу приметил. Ты, я вижу, у Ерпыля нашего на особом счету.
— Без твоего слова не взял бы к себе, — ответил за Егорку окольничий, — а взял и не жалею. Работящий растёт да разумный.
— А-а-а-а, — протянул боярин, — так это я тебя из Сергиевой обители прошлой осенью привёз. Так?
— Так, боярин, — ответил Егорка.
— Так я ж тебя к кузнецу определил. Как здесь оказался? Ушлый ты, я смотрю.
— Он у Никиты и дня не проработал, — ответил за Егорку окольничий, — крица на руку упала, кость раздробила. Ему лекарь наш, Данил, срастил руку-то, а потом и от отца Алексия послание подоспело. Вот он и здесь. Пусть к моему ремеслу привыкает. Не дурнее других, чай.
— Ну, ты говорливый какой, — ухмыльнулся Микулинский, — а двадцать с лишком лет назад под Казанью ловко только саблей махал. Помнишь, отец Алексий, нашего Ерпыля двадцать лет назад?
Священник смиренно кивнул головой, но Егорка видел, что в глазах его прыгали весёлые огоньки.
— Ступай, Егор, — сказал окольничий, — чем заняться, ты знаешь. Завтра утром придёшь, спрошу. На вот бумагу.
Он протянул два листа — один наполовину исписанный и второй — чистый. Уже выходя, Егорка услышал, как окольничий спросил:
— Что это за послание вы мне передали? Ничего непонятно.
Отец Алексий молча улыбнулся в бороду, а боярин рассмеялся:
— Это мы хорошо придумали, зная любовь твою к мудрствованию. Изрядно повеселились, наблюдая, как ты силишься разобрать эти каракули.
— Так там ничего не написано?
— Нет.
— Вот же шутники!
Егорка захлопнул за собой дверь. До вечера он был свободен. Задание Ивана Трофимовича он, конечно, выполнит, это недолго и нетрудно. Но думал он сейчас совсем не об этом. Оказывается, сварливый и всезнающий окольничий Иван Челяднин, важный боярин Михаил Микулинский и добрый отец Алексий — давние и хорошие знакомые. Но собрались они сегодня не только для того, чтобы вспомнить дни былые, но и ещё для чего-то. И ему ой как хотелось узнать — для чего именно? А как это сделать? На ум ему ничего не шло. Прокрасться в приказ, спрятаться там и подслушать? Так ведь там и спрятаться негде. Да и как, на глазах у всех туда вернуться, если Иван Трофимович отослал его в каморку осваивать монокондил и скоропись?
Егорка вспомнил, как он однажды помогал писцам Земского приказа таскать старые, ненужные свитки в хранилище. Кое-кто хотел их отправить в печь, но окольничий сказал: "Пусть лежат, авось пригодятся". Вот и выносили они из приказа старую переписку с царскими воеводами да наместниками. А много накопилось — за двадцать-то лет.
Но не это было главным. Выносили не через ту дверь, через которую все входят, а через другую, что в дальнем углу. Там такой узенький проход, ещё одна дверь, потом комната, из которой было три хода. По одному из них и таскали книги в хранилища. Один из оставшихся вёл неизвестно куда, наверное, в царские палаты, а последний выходил на улицу. И там, кажется, не было охраны. Или всё же была?
Егорка отнёс в каморку бумагу и решил разведать, точно ли можно незаметно подобраться к той двери, через которую они носили старые свитки. Спустившись из своего жилища вниз, он подошёл к двери, которая вела в хранилище старых свитков, и попробовал её открыть. Дверь отворилась легко, и даже петли не заскрипели. И — о чудо — при них не было охраны!
Стараясь ступать бесшумно, он прошёл по проходу и попал в ту самую комнату с тремя выходами. По какому же идти? Вот этот, точно, в хранилище, значит, ему не туда. Другой поворачивал направо. Он осторожно подкрался к повороту и, присев, выглянул из-за угла. И чуть не вскрикнул от неожиданности. Проход за поворотом поднимался вверх и там, на ступеньках, саженях в семи от него стояли двое стрельцов во всём вооружении. И бердыши, и пищали, и даже, кажется, сабли.
Егорка на какое-то время аж дышать перестал. Хорошо ещё, стрельцы не смотрели в его сторону, а о чём-то негромко разговаривали. Наверное, мягкости его шагов сейчас позавидовали бы и кошки. Медленно, осторожно он отошёл от угла и направился по последнему проходу.
И это оказалось то, что ему было нужно. Пройдя саженей десять и повернув два раза, он упёрся в низенькую дверь, за которой был Земский приказ. Обрадованный, Егорка уже собирался уходить, чтобы вернуться вечером, но тут послышался стук двери, а потом затопали чьи-то сапоги, и громкий голос спросил:
— Почему на входе никого нет и дверь не заперта?
"Наверное, стрелецкий десятник, — мелькнула мысль, — теперь не выбраться".
Он прижался к стене, стараясь слиться с ней. Если его сейчас найдут, не оправдаешься, что зашёл только из любопытства. Царь опасается заговоров, а про Малюту[98] ходят слухи — один страшнее другого. Прав, ой как прав был окольничий, когда говорил, что неуместное любопытство может стоить жизни!
Где-то вдалеке лязгнул засов — закрывали наружную дверь, потом снова послышались шаги, и вскоре всё стихло. Но выбираться сейчас, когда стрельцы настороже, не стоило. Попадёшь в лапы Малюты — и тогда уж точно пропал!
Егорка решил затаиться, а что дальше — там видно будет. Он не раз уже замечал за собой такое: в первый момент пугаешься, даже трясучка начинается, а потом привыкаешь и начинаешь себя вести совершенно спокойно. Чувство опасности не проходит, но голова ясная-ясная, а совершать скорые и глупые поступки совершенно не хочется.
Вот так и сейчас. Егорка решил держаться подальше от стрельцов, поэтому пробрался к самой двери, что вела в Земский приказ, и присел возле неё. В проходе было почти совсем темно, и лишь с той стороны, где был вход в царские палаты, виднелось светлое пятно. То ли окно там, то ли свечи палят или лучину. Нет, у царя лучину не палят. Наверно, и свечи ради
