Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
Брат Гийом перекрестился по-католически — слева направо. Петер последовал его примеру, благо, что людей вблизи не было, и никто не смог бы разоблачить в них лазутчиков Рима.
— Мне кажется, ты что-то не договариваешь, — произнёс Петер.
Брат Гийом усмехнулся:
— Ты проницателен, терциарий. Это хорошо. Действительно, за три года я приобрёл много полезных знаний и умений. Я могу ночевать в зимнем лесу, не разводя костра, могу совершать дальние пешие переходы, и, думаю, в этом я сильнее тебя, хотя ты младше более чем на тридцать лет. Я умею мгновенно засыпать и просыпаться в нужное время, оставаться благоразумным во время всеобщей сумятицы. И многое другое, о чём сейчас и не вспомнишь, но эти знания сами всплывают в памяти, когда в них возникает необходимость. И, хотя этому меня научили языческие колдуны, я использую это во славу божью и Святой церкви.
Повисла тишина. Петер сглотнул набежавшую в рот слюну:
— Ты ведь… научишь меня всему этому, правда?
— Конечно, юноша, но лишь при одном условии.
— При каком же?
— Если ты не будешь ничего бояться и всё твоё естество, все твои помыслы будут направлены на достижение одной цели — величия нашей Святой церкви, — торжественно произнёс коадъютор.
— Иначе я не оказался бы здесь, брат Гийом.
— Верю, верю, Петер. Поэтому делай то, что должен, и свершится, чему суждено[95]. Я уже после возвращения от северных дикарей изучил язык московитов, потому что мне предстояло нести им свет католической веры. И теперь знаю его настолько совершенно, что они видят во мне своего. И это в течение одного года. Всё во славу божью, и ты тоже сможешь совершить невозможное, если очень захочешь!
Брат Гийом сделал глубокий вдох и шумно выдохнул, закрыв глаза.
— Итак, Петер, мы с тобой говорили о том, что скоро в Москву приедет твой помощник. Ты запомнил его имя?
— Да, брат Гийом, — спокойно ответил Петер, — это Сеорас Макдугал. Я всё помню.
— Хорошо. Ты знакомства с ним не скрывай, но и к царскому двору не приводи. Будто приехал он по тем же делам, что и ты — налаживать торговые связи. И знай: как бы ни было тебе трудно, я всегда рядом и приду на помощь. Но лучше, если такой необходимости не возникнет. Прощаться не будем, просто каждый пойдёт туда, куда ему надо.
Брат Гийом и Петер, не прощаясь и не говоря больше ни слова, разошлись в разные стороны.
Глава 11
ТАЙНОПИСЬ
Москва, весна 1572 года
Однажды утром Егорка застал в приказе Ивана Трофимовича читающим какой-то свиток. Тот так увлёкся, что, кажется, не замечал ничего вокруг. С тех пор как Егорка научился читать, у него при виде любого свитка или книги прямо зуд начинался: до ужаса хотелось узнать, что там написано. Ему уже не раз доставалось от окольничего за неуместное любопытство, и даже степенный Глеб как-то раз отвесил звонкий щелчок в лоб, но ничего поделать с собой Егорка не мог.
Вот и сейчас, видя, что окольничий весь погрузился в чтение, подошёл неслышно и заглянул в свиток. И его лицо тут же разочарованно вытянулось: понять, что написано, было совершенно невозможно. Письмо оказалось не русским и не немецким, а непонятно каким. Егорка даже засомневался — а буквами ли оно написано? На первый взгляд казалось, что это просто какие-то каракули, вроде как ребёнок бездумно водил пером по бумаге. Не оборачиваясь, окольничий спросил:
— Что, непонятно?
Зря, выходит, Егорка думал, что тот его не заметил. Получается, заметил и нарочно дал заглянуть в свиток.
— Не понятно.
— А вот чтобы не лез, куда не просят, подставляй лоб.
Вздохнув, Егорка наклонил голову: что ж поделаешь, виноват, так виноват. Но Иван Трофимович щёлкать его по лбу не стал и лишь сказал:
— Иногда неуместное любопытство человеку жизни стоит. Помни об этом.
Спокойно так сказал, но почему-то проняло Егорку на этот раз лучше, чем любой, даже самый сильный щелчок. Видно, понял Иван Трофимович, что щелбаны и даже розги не помогут унять ребячье любопытство. И произнёс эти слова как-то по-особенному, доходчиво.
— В послании этом нет ничего тайного, — продолжил окольничий, — да и не понял бы ты ничего, даже если бы день над ним просидел, потому как написано оно по-особому. Как раз, чтобы такие, как ты, любопытные, не лезли.
— А если нет ничего тайного, зачем его по-особому писать?
— Верно, незачем. Сейчас незачем. Но я требую, чтобы все послания писали тайнописью. А то ведь вдруг отправитель считает, что ничего заслуживающего внимания в письме нет, а на самом деле есть.
— Как так может быть?
— Очень просто, Егор. Человек на своём месте видит как бы маленький кусочек картинки, и ему кажется, что там ничего особенного. Другой на своём месте — то же самое. А когда все эти кусочки собрать воедино, то и получается целая картинка. И видит её только тот, кто собрал все кусочки. Понятно?
— Не очень.
— Ну тогда слушай дальше, — вздохнул окольничий, — вот, к слову, зрячий человек привёл трём слепым лося и велел сказать, что это такое. Один ощупал морду и сказал, что это лошадь, второй ощупал рога и сказал, что это соха, а третий…
Тут Иван Трофимович задумался.
— Э-э-э… третий ощупал… ну, скажем, хвост, и сказал, что это баран. А на самом деле это не то, не другое и не третье. Это лось.
— Разве у барана и лося похожие хвосты?
— Не спорь. Немного похожи. Но не в этом дело. Я думаю, ты понял.
— Ну, понял.
— Так вот и я как зрячий из этой притчи. Вижу лося целиком. И хочу, чтобы те, кто перехватит послание, оставались слепыми. Чтобы не видели даже малого кусочка всей картины. Для того и пишут мне всегда тайнописью.
— Я понял. Больше не буду смотреть.
— Вот как раз сейчас ты и будешь смотреть, — сказал окольничий, — но не всё, а только то, что я покажу. А для этого надо… Что для этого надо, Егор?
— Для этого мне надо научиться понимать тайнопись.
— Верно. Сегодня и начнём. Пора тебе полезным делом заняться, довольно пол мести вместе с этими бездельниками.
Он кивнул головой в сторону входящих в помещение приказа писцов.
— Сейчас, только ответ напишу, сразу и займёмся.
Егорка присел на
