Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Реку переплывала змея с желтыми пятнами. Как лодка приблизилась, она резко повернула и заструилась обратно.
– Не уристань, анжь[243], – окликнул змею Хорт.
И змея, еще немного проплыв к берегу, стала поворачивать – и снова устремилась к нужному берегу.
Хорт улыбался. А Сычонок поеживался. Он помнил рассказы бабы Белухи про царя змей с золотой короною. А на этом и желтели пятна золотом, как на Тугарине Змеевиче, что сожирал по целой корове и выпивал бочку вина зеленого да так ревел, что желуди по дубравам со стуком летели.
– Не слыхал про кашу из змеи? – вдруг вопросил Хорт.
Сычонок помотал головой.
И Хорт поведал про полоняника в степи половецкой, робил он у ведуна тамошнего, травника, и как-то половец тот посвистал, и сбежались к нему гадюки, он бросил их в котел, семь раз воду менял, и земля кругом почернела, а потом пшена сыпанул и сварил кашу, наелся. А полонянику велел котел помыть, токмо остатков не исть. Полоняник отпробовал все же, и тут-то уши его отверзлись для речей трав, зверей и птах. И полоняник пустился наутек, травы и звери с птицами ему помогали, добежал до моря, сел в лодку и отплыл. А половец за ним гонится. И крикнул с берега, мол, как дома-то будешь, свари кореньев чернобыльника, ишшо более того познаешь. Тот так и поступил…
– И почто он сице содеял? – вопросил Хорт.
Мальчик не ведал.
– Зело жаден бысть, – сказал Хорт. – Яко и всяк человек. И на то вельми ухыщрение надобно, дабы на волоске остановиться, удержатися. На волоске от туги[244]. В велий жадности и туга велия. Чуешь?..
Хорт еще некоторое время греб и ничего не говорил.
Затем молвил:
– И тот богач слуханья враз стал лишеником. Все позабыл, что слышал, покудова не убежал, а новых глаголаний птиц и трав не разумел более. Так-то.
Сычонок смотрел на волхва, ждал, что он еще поведает, но тот молчал, греб.
А потом вдруг как будто вспомнил:
– А дружок твой горазд на голоса, будто тоже каши гадючной отведал, и конем ржать, и сычом посвистывать.
Плескалась вода.
Плыли дальше.
И Сычонок не стерпел да и сложил губы дудочкой и заунывно, чарующе засвистел. Волхв даже и грести перестал.
– У-у-у, сице твоя речь?.. Знатно!.. – Он снова греб. – Кто исхитрил тебя, малый?..
Сычонок пожал плечами и ткнул себя пальцем в грудь.
– Сам?.. Али каши гадючной отведал? – вопросил Хорт и показал в улыбке сильные белые зубы.
Мальчик поежился снова. Не мог он взять нужный лад с этим человеком. И боялся его, и не верил, что в лодке с ним плывет, и не ведал, что будет дальше.
2
Уже поздно вечером Хорт направил лодку в устье какой-то малой речушки, причалил, велел мальчику вылезать и сам вышел на песчаный берег, вытащил лодку, разогнулся, расправил плечи, морщась. Устал. Они и до этого четыре раза уже выходили на берег то водицы испить из родниковых ручейков, поесть щавеля и еще каких-то кислых и сочных кореньев, что вырывал Хорт из земли, то справить нужду.
Они поднялись выше. Здесь тоже лес был сведен и зеленели луга и болотинки, меж которых белели березняки и трепетали листвой осинники.
А впереди лежал холм, червленый от каких-то цветов. К нему мальчик и Хорт и пошли неторопливо. Дневной зной спал. Но еще было очень тепло. Во всех далях куковали кукушки, раздвигая окоем. Мальчик косился на босые ноги Хорта, но тот шел себе, будто в обувке. Да тут была травянистая дорога, видно, и стада гоняли, и на телегах ездили за чем-то. Идти было легко. Только уже комары зудели. И мальчик с Хортом то и дело шлепали себя по шеям, по плечам.
Они поднимались на холм. Мальчик тронул красный цветок на длинной ножке, тот оказался клейким, будто в сосновой смоле или в меде. Над самым холмом пролетел аист с длинными ногами и долгим клювом, такими же червлеными, как и эти цветы.
Хорт как будто принюхивался, что-то высматривал. И вдруг указал на сухой склон, покрытый какими-то бугорками, согнулся и вырвал один, сдул с него песок и отправил в рот, посмотрел на мальчика. Тот и без слов все понял, опустился на колени на теплую землю и тоже вывернул светло-зеленый кочанчик, выдул из него песок и начал жевать. Ох и вкусно же было! Сочно, с кислинкой. А они уж целый день ничего не ели, кроме щавеля да кореньев. А эти кочаны величиной с орех, а то и с небольшой кулачок, были сытны, по крайней мере, пустой живот быстро наполняли. И они молча хрустели. Потом Хорт распрямился и пошел дальше, на верх холма. Сычонок не мог никак оторваться от едова, но последовал за Хортом, набрав в охапку этих кочнов. И, на ходу выдувая песок из них и отправляя в рот, смотрел на другой, более высокий и обширный холм.
На том холме виднелись истобки, огороды, поля и высокие тополя с березами. Только эта весь была многажды больше, нежели та, под названием Боровики, возле коей ребятня плескалась.
И Хорт рек, останавливаясь и откидывая грязные спутанные пряди со лба:
– Немыкари!
Сычонок сразу вспомнил все разговоры об этом сильном и богатом селе, начиная еще с тех, что вел Страшко Ощера, рассказывая о волхве Арефинском, что зело дублий. Село это теперь было отдано Мануилу, греку, епископу-скопцу, как говорили. Да и рыбные озера какие-то, что должны быть поблизости.
Отсюда, с Червленого холма, было далеко видать. Внизу тек Днепр. На том берегу в поле паслось стадо. Подальше начинался бор. От него наносило крепкий дух смолы и хвои. В другой стороне тянулись кустарники и перелески березовые и осинники, переходящие в какие-то странные ровные зеленые поляны, и над ними уже слегка стлались туманы, еще едва заметные, будто облачка чьего-то дыхания. И там парили белые птицы с изогнутыми змеиными шеями – цапли. То, видать, и было страшное Немыкарское болото. Уходило оно куда-то в сизую марь. Хорт туда глядел, и ноздри его раздувались, брови напряженно шевелились. И мальчику было не по себе. Он вспоминал повесть Стефана о том болоте, куда его и направил ради жертвы Яше-Сливеню Хорт, вот этот самый волхв, дядька Арефа. А какой он им со Степкой дядька?.. Мальчик исподлобья смотрел на волхва. А тот пошевеливал грязными пальцами ног, и пальцы его долгих дланей шевелились,
