Марина Александрова - Отцеубийца
– А что если откажусь я? – хмуро глядя на свои узловатые руки, лежащие на столе, спросил Роман.
– На то у нас ответ один, господин, – не хочешь с нами в одну лодку садится, сам со своим ворогом управляйся. Хошь мечом его руби, хошь из лука целься.
– Ах ты, пес поганый! – возмутился было Роман, но быстро взял себя в руки. – Ладно, быть по-вашему, но руки о Феофана марать я не стану! Сами его порешите, на моих глазах.
– Это уж как прикажешь, болярин, – покорно согласился Аким. – На чьих глазах, нам без разницы!
– Так когда же? – вновь нетерпеливо осведомился Роман.
– А вот теперь разговор уже совсем другой, – недобро усмехнулся Аким. – Я так разумею, что откладывать сие дело не стоит, а коли так, то можно все завтра и свершить...
– Что, вот так прямо и завтра? – недоверчиво переспросил Роман.
– А что нам помехой?
За хмельной чаркой зеленого вина обговорил Роман со своими собутыльниками, как и где станут они убивать Феофана. Одно только смущало Романа: как ни поверни, а всяко выходило, что, раз Феофану уготована смерть, то и Ксении, которая всюду с ним ездит, погибели тоже никак не избегнуть.
Сперва Роман и слышать ничего о том не хотел. Его вполне бы удовлетворило уже то, что жена неверная одна останется всему честному люду на поругание. Что будет жить она, бедовать, хорошо, коли под родительской опекой. Но и то еще незнамо – как жизнь повернется. Прямо-таки наслаждение испытывал Роман при мысли о том, что в один прекрасный день приползет к нему гордая Ксения только что не на коленях, и будет умолять супруга своего простить грехи тяжкие и взять обратно в свой дом. Вот тогда посмеется над нею Роман, а уж простит или не простит – там видно будет.
Однако теперь становилось ясно, что оставлять в живых Ксению никак нельзя. Роман попытался было воспротивиться, но Аким быстро растолковал хмельному Роману, что от Ксении надобно избавиться, коли не хочет Роман свою голову на плаху положить, да и их под монастырь подвести.
Скрепя сердце Роман, наконец, согласился. В конце концов, за всю ту боль, что принесла ему неверная жена, заслуживала она суровой расплаты, и смерть стала бы ей наказанием за все ее грехи.
ГЛАВА 29
В воздухе пахло приближающейся весной. Хотя еще снега окутывали землю, и редкие оттепели сменялись крепкими морозцами, все равно было ясно, что весна не за горами, и вскоре подтают высокие сугробы и застучит веселая радужная капель.
День выдался ясным. Солнце щедро лило свет на наезженную широкую дорогу, по которой неслись сани, и колокольчик заливался так весело, так звонко, что на сердце не оставалось печали.
Ксения радовалась от души и приближающейся весне, и быстроте, с которой летели сани, и тому, что рядом с ней сидел любимый человек, с которым уже ничто и никто разлучить ее не в силах, и тому, как сладко причмокивает спящий у нее на руках малютка сын.
Сани уже давно миновали окраину города, и теперь мимо проносились деревья, тянущие к дороге свои голые ветви, застланные снежными покрывалами поля и спящие под толстыми льдами речушки.
– Как же любо жить на свете белом! – воскликнула Ксения и рассмеялась низким грудным смехом. Феофан вгляделся в любимое лицо и в который раз подумал о том, что нет для него никого дороже этой женщины и младенца-сына.
Внезапно возница так резко притормозил коней, что сани пошли юзом и чуть не опрокинулись.
– Что ты, Фока, белены объелся что ли? – возмущенно возопил Феофан, помогая съехавшей на дно возка Ксении подняться и вновь усесться на прежнее место.
– Не изволь гневаться, хозяин! – ответствовал Фока. – Погляди сам – там впереди дорога перегорожена!
– Что за чертовщина! – воскликнул Феофан, внимательно глядя перед собой.
Действительно, впереди наезженную дорогу преграждало поваленное дерево.
– Вроде и бури никакой не было! – озадаченно заметил Фока.
– Да здесь не в буре дело, – тихо ответил Феофан, настороженно оглядываясь по сторонам. – Ну-ка, любимая, – обратился он к Ксении, – вылезай-ка из саней и беги вон в ту рощу.
– Зачем это? – не поняла Ксения.
– Не спрашивай! – отрезал Феофан. – Времени для того не осталось! Просто беги.
С этими словами Феофан почти что вытолкнул Ксению из возка, а сам достал длинный нож – княжий подарок, с коим никогда не расставался.
Он смотрел, как Ксения, проваливаясь по колено в снег, медленно пробирается к роще, и сердце его замирало от того, что, может, видит он ее в последний раз. Краем глаза заметил Феофан приближающихся к саням людей. Было их трое, и в одном из них без особого труда признал Феофан Романа.
Что было потом, Феофан ясно не помнил. Почувствовал только, как поднимается у него в груди волна беспощадной ярости и желания во что бы то ни стало защитить не столько свою жизнь, а жизнь Ксении и маленького сынишки. Понимал Феофан, что ежели умертвят его сейчас посреди этой заснеженной дороги, то и Ксении, и малышу Александру тоже не жить. А потому совершенно хладнокровно встретил он своих врагов.
Из всего оружия был у Феофана лишь упомянутый ранее нож. У возницы Фоки и того не было. Противники же были вооружены, что называется, до зубов. Завязалась битва. Холодная ярость владела Феофаном, когда с одним ножом ринулся он на противников. Каким чудом не попал он под разящие удары их коротких мечей, осталось загадкой и для самого Феофана. Фока, вооруженный невесть где подобранным колом, продержался недолго и вскоре уже рухнул наземь, заливая белый снег вокруг себя алой кровью. Перед смертью успел он, однако, от души попотчевать своим колом одного из разбойников, по всей видимости, причинив ему немалый вред. А потому оставалось у Феофана ныне два настоящих противника, но и этого все же было многовато.
Меся снег ногами, люди сходились и расходились, словно исполняя некий замысловатый танец, заключением которого являлась смерть.
Уклоняясь от разящих клинков, Феофан изловчился, наконец, и, сделав выпад, понял, что не промахнулся, когда острие ножа плавно вошло в плоть. Феофан выдернул нож, лезвие которого влажно блестело кровавыми размывами, и увидел, что разбойник, схватившись за грудь, оседает на снег, глядя на своего губителя широко открытыми глазами, в которых навсегда застыло изумление.
Однако же не успел Феофан толком отдышаться, как увидел прямо перед собою второго татя, который, видимо, пришел в себя после побоев, нанесенных ему Фокой, и теперь пер на Феофана, лихо размахивая мечом. Роман, до этого не проявлявший особого рвения в бою, рассверипел и начал подступать к Феофану с другой стороны.
Феофан понял, что от двоих ему вряд ли отбиться, но уступать свою жизнь просто так он не собирался, а потому рванул в сторону незнакомого татя, держа наготове разящий клинок и в любую минуту ожидая того, что Роман нанесет ему удар в спину. Всю свою ненависть, всю злость на горькую судьбу, что не дала ему насладиться сполна счастьем, вложил Феофан в тот рывок, и тать, увидев бешеную ярость в его глазах, на мгновение растерялся. Этого было достаточно для того, чтобы отточенное острие ножа прошлось по его горлу, из которого тут же горячим потоком хлынула кровь. В этот самый момент каким-то шестым чувством понял Феофан, что и над ним самим занесен меч. Он повернулся, желая принять смерть лицом к лицу, но меч Романа лишь неловко скользнул по его плечу, не причинив никакого вреда.
Сам же Роман неловко сползал на землю. Великое удивление и какая-то невысказанная обида исказили черты его лица. Не сразу заметил разгоряченный Феофан то, что в боку Романа торчит охотничий нож, из-под которого, добавляя алой краски и без того уже покрасневшему снегу, тонкой струйкой сочится кровь. Позади же Романа с холодным, помертвевшим, будто выточенным изо льда лицом, стояла Ксения. Невидящими глазами она смотрела на свои руки, словно пытаясь очиститься от некой невидимой скверны, потирая их друг о друга.
Роман упал в снег, и хотя ясно было, что долго он не протянет, жизнь еще тлела в его сильном теле.
Феофан, испытывая одновременно отвращение и жалость к своему врагу, склонился над Романом.
– Вот ведь как! – прошептал умирающий. – Так ведь и отец мой когда-то! Отец, отец, за все будет расплата...
– О чем ты? – непонимающе глядя на Романа, спросил Феофан.
– Вот также отец мой умирал... С ножом в боку... А я, дурак, боялся суда земного, позабыв про суд Божий... – горько усмехнулся Роман, и на губах его запузырилась кровавая пена.
Феофан молчал. Да и что было говорить. Он стоял возле умирающего врага, но враг этот никогда уже не сможет причинить ему горе, а потому его можно только пожалеть.
– Ксения... Где она? – вопросил вдруг умирающий.
Феофан подошел к возлюбленной, все еще стоявшей в оцепенении, и, обняв ее за плечи, негромко сказал:
– Ксюша, очнись, милая!
Ксения сперва отшатнулась, будто не признав Феофана, затем вскрикнула и, припав к его груди, залилась слезами.
