Марина Александрова - Отцеубийца
– Какая же ты змея оказалась, Пелагея, – тихо, с ненавистью сказал Роман.
– А змея – так и нечего тут со мной сидеть! Иди-ка, болярин, восвояси, да помни, что я тебе говорила!
И Роман, дивясь сам себе, ушел в свою опочивальню, пал лицом в подушку. И Пелагея, его сообщница, изгоняет его, презирает! Но поздно, нет пути назад – ни у кого не испросить прощения, не вернуть расположения князя, не отыскать дитя... Он проклят, проклят во веки веков, и нет ему прощения... В полудреме вспомнились ему жуткие, мучительные сны, что являлись в жизни. Теперь он понял – вот предзнаменования тех страшных бедствий, что постигли его. Горы трупов, искаженные лица умирающих предсказали ему его страшную судьбу.
Поняв это и приняв, Роман заснул. Сон его не был мучителен и тяжел – просто свыкся человек с мыслью о своей обреченности. Явился ему демон в черных латах, кивал он и манил за собой, а за широкой спиной его толпились бледные тени и плакали. Кто были эти люди – неизвестно, но некоторые из них казались Роману знакомыми и даже похожими на него самого. Все они пели какую-то страшную песнь, не пели даже – ныли тошно, тяготно, и Роман заныл с ними...
ГЛАВА 25
Феофан все же уснул – провалился в черную бездну своего отчаяния, но спать пришлось недолго. Сквозь дрему услышал приглушенный, но отчетливый разговор за дверями – пришел кто-то из челядинцев, настаивал на том, что срочно надо хозяина разбудить. Ключница, преданная старуха Фелицата, гнала пришедшего, бормотала: «Да уйди ты, ирод, хозяин всю ночь глаз не сомкнул!»
– Кто там? – спросил Феофан охрипшим со сна голосом. – Фелицата, пусти его!
В опочивальню степенно вошел рослый челядинец.
– Там до тебя старуха пришла, – начал сразу.
– Погоди, что за старуха?
– Того я, хозяин, не ведаю. Нахальная такая старушонка, Бог с ней совсем! Говорит – немедля хочу видеть господина вашего, дело до него есть. Думали, нищенка, клянчить пришла, а она не отступается. Хотели быстро со двора погнать, она упирается, говорит – вам хозяин за это спасибо не скажет. Вот я и подумал – а ну как правда дело у нее?
– Ладно, сейчас спущусь... – вздохнул Феофан и стал одеваться. – Ни минуты покоя!
Вздыхая, вышел из опочивальни, постоял на лестнице, глядя в окошко. Надо жить как-то, влачить свои дни... Но как же жить без нее, без милого взгляда синих глаз, без улыбки ласковых губ, чувствуя только неизбывную тоску и ничем не искупленную вину свою?
Медленно спустился по ступеням к выходу. И верно – старушонка стоит, одета бедно, но чистенько. На руках – младенец грудной тихонько попискивает. Точно – нищенка.
– Вот ты какой, сокол! – безбоязненно заговорила нежданная гостья. – Ну, точь-в-точь такой красавец-молодец, как она про тебя говорила!
У Феофана распахнулись заспанные глаза, под сердцем вздулась и опала волна...
– Кто говорил, старая? Что ты такое несешь? Да говори же, а то я рассудка лишусь!
– Да кто ж еще, как не голубушка твоя! – переходя на причитания, молвила старуха. Это ведь она меня к тебе послала, да и дитя ваше доверила...
Оглохнув и ослепнув от счастья, Феофан раскинул руки навстречу гостье, и она, поняв его, замолчала, протянула ему ребенка. Неловко, по-мужски, Феофан взял на руки свое единственное дитя, заглянув в его синие, неясные младенческие глазенки... Старушка умиленно всхлипнула, но деловито вытерла глаза и затормошила ошарашенного отца.
– Ты погоди, потом наглядишься на свою кровиночку! Теперь никто его от тебя не возьмет, а вот матушку ее выручать надобно! Того и гляди ведь заточат ее в монастырь навечно, Христовой невестой сделают!
Смысл сказанного дошел до Феофана не сразу, а когда дошел – он сорвался с места.
– Эй, кто-нибудь! – завопил не своим голосом.
Сразу сбежалась дворня, смотрели радостно-испуганно на обычно такого сдержанного хозяина. А тот и речью своей не владел, говорил отрывисто:
– Самых быстрых коней в возок запрячь! Игнату скажите – пускай готовится, со мной поедет.
Ребенок на его руках заплакал. У челядинцев глаза на лоб полезли – господин их нежно прижимал младенца к груди. Заметив изумление их, Феофан широко улыбнулся.
– Вот! – прокричал, поднимая плачущее дитя над головой. – Сие дитя мое...
– Сын, – вставила Прасковья.
– Сын! Видали?! Немедля сыскать ему лучшую кормилку, глаз с него не спускать! Что случится – шкуру спущу!
Из толпы скорой, мелкой поступью вышла ключница Фелицата. Глаза ее были влажны.
– Слава Богу! – сказала-всхлипнула она. – Не изволь волноваться, хозяин, давай мне дитя.
Феофан с видимой неохотой отдал ей сына.
– Обо всем позабочусь сама, – важно объявила ключница. – Девки, за мной! – и шустро отправилась в верхние покои, по дороге отдавая распоряжения.
– Кони готовы? Едем! – и Феофан ухватил за руку Прасковью. – Дорогу показывать станешь!
– Да стану, стану! – упиралась Прасковья. – Только ты подумай, господин, кто ж тебе ее из монастыря отдаст? Тут княжеский приказ нужен!
– Молодец, старая, правильно понимаешь! Мы теперь прямо к князю, а потом в монастырь тот проклятый!
Во мгновение ока погрузились в возок, и оглянуться не успели – лихой возница Игнат догнал коней до княжеских хором.
– Идем со мной! – опять уцепился Феофан за Прасковью.
– Господи, да как же это... – совсем растерялась она. – Я, старуха убогая, да к князю самому! Уж лучше я тут побуду, витязь, не по чину мне в княжеские хоромы идти!
– Ничего такого нет, что тебе не по чину! Как звать-величать себя прикажешь?
– Прасковьей... – по-девичьи смутившись, молвила старуха.
– За мать тебя почитать буду, Прасковья, ввек твоей услуги не позабуду! Не смущайся, идем к князю! Все, что мне сказала, ему скажешь! – и чуть не на руках вынес старушку из возка.
Та совсем опешила, едва ноги передвигала. А как вступила в палату – и вовсе обмерла, но при виде князя очнулась, поклонилась в ноги и рассказала, что знала, смело.
Князь только головой качал.
– Трудно будет нам с тобой! – сказал Феофану. – Ну да ладно, сдюжим, не бойся. А ты, божья старушка – тебе спасибо мое княжеское! Совсем было у нас сей молодец захирел, а ты ему жизнь воротила. Сам с вами поеду, чтоб никаких преград никто вам не учинил.
Феофан не знал, как и благодарить за такую милость, совсем потерялся. Пришел в себя уж тогда, когда уселся в княжеской повозке. Старая Прасковья показывала дорогу, князь посмеивался над своим милостивцем, а у Феофана сердце стучало скорей, чем кони цокали копытами.
Вот и неприступные стены обители, вот и остановилась повозка... Ступив на землю, Феофан понял – с великим почетом приехал князь, свиты при нем несчетно. Должно, нарочно так сделал – чтоб поразились монахини, чтоб, дрожа, вышли встречать. Так и вышло. Не то предупредил их кто, не то сами издалека услышали топот копыт – у ворот их уже встречала матушка настоятельница, кланялась земно, но в глазах стоял страх. С чего это нагрянул так нежданно великий князь? Не беда ли какая?
Князь с места взял быка за рога. После первых же приветствий молвил:
– А скажи ты мне, матушка Варвара, содержится ли в вашей святой обители женщина по имени Ксения?
Феофан приметил, как заметались глаза настоятельницы под низким черным платом. Но лгать князю не посмела, ответила степенно:
– Есть у нас такая.
– А кто ее к вам привез, под каким видом?
– Привез ее, государь мой князь, братец ее. Сказал, что девица сия забыла себя, предалась греху блуда, потому как не в разуме она. Просил приютить ее, а как опростается – постричь в монахини...
– Вот как! – громыхнул князь, аж монахини присели. – А ведомо ли тебе, матушка Варвара, что не брат ее то был, а муж законный, венчанный, который так порешил от своей супруги избавиться!
– Господи! – вскрикнула настоятельница.
– Что ж теперь-то охать! Впредь внимательней надо быть, не верить на слово первому встречному! Аль заплачено вам было, чтоб не любопытствовали?
И, по смущению настоятельницы, понял князь – так оно и есть. Но не стал боле метать молнии, сказал тихо:
– Выводи-ка нам, матушка Варвара, пленницу свою! Вернем мы ее в отчий дом, а уж супруга ее накажем примерно, чтоб другим неповадно было!
Настоятельница замялась было, но повернулась и пошла за Ксенией.
Та давно уже маялась в своей келейке. С тех пор, как, проснувшись, она не нашла рядом ребенка – монахини к ней даже заходить опасались, шарахались, как от зачумленной, и окончательно уверились в том, что грядущая их сестра во Христе – умалишенная! Сколько раз плакала и билась она, умоляя поверить то одну сестру, то другую, но смутны были речи ее, но тонули они в слезах, и предупрежденная настоятельница отказывалась им верить.
В конце концов, все отвернулись от бедной узницы. По обрывкам разговоров в трапезной она понимала – готовится ее пострижение, но не могла больше бояться. Отчаяние ее стало столь полным, что вытеснило из души и страх, и жалость к себе, и надежду. Как во сне жила она последние дни, ожидая решения своей участи.
