Марина Александрова - Отцеубийца
И вот теперь в дверь ее неуютной кельи кто-то тихо постучал. Ксения удивилась – не принято было стучать в двери, на них даже не было внутренних засовов. И настоятельница, и сестры входили в чужие кельи без стука и предупреждения, как к себе, потому-то Ксения обомлела и даже сказать ничего не смогла, только больно стукнуло сердце.
Дверь приоткрылась и вошла настоятельница. Хоть и глубоко была погружена Ксения в пучину своего горя, она все же приметила, как бледен лик матушки Варвары, как странно кусает она губы. И голос, такой властный, помягчел и дрожал, когда молвила она несвязно:
– Там за тобой приехали... Князь, со свитою... Не попомни уж зла, в обман меня ввели!
Недослушав, Ксения оттолкнула ее и кинулась вниз – темными лестницами, сырыми переходами – туда, к свету, к ветру, к счастью...
Феофан от ворот увидел, как по монастырскому двору навстречу ему бежит женщина, не бежит – летит. Глаза распахнуты, свежий ветер овевает выбившиеся из-под плата пряди волос. Похудевшая, побледневшая, но такая долгожданная, такая красивая! Вскрикнув, как птица, упала к нему в объятия, не видя вокруг себя ничего – ни умиленного князя, ни оторопевших монахинь...
На обратном пути князь был весел, все пошучивал, косясь на влюбленных:
– Нет уж, краса, отвезу я тебя к родителям, как настоятельнице обещался. А то какой грех на мне будет, только подумай! А уж родители пусть решают, куда им девать свою блудную дочь.
– Не шути так, княже, – тихо сказал Феофан, нежно обнимая Ксению. – Сначала дай матери с ребенком увидеться, да и мне на нее налюбоваться, а уж потом твоя святая воля...
– А-а, вот как! – засмеялся князь. – Ну хорошо, любуйся. Только потом все ж поезжай к родителям, а то они уж истосковались. В крестные-то позовете? Иль уж окрестили в монастыре младенчика.
– Нет еще, – отвечала Ксения. – В первую же ночку от меня его взяли, кровиночку мою.
– А ты как же отдала? – удивился князь, – мать за своего ребенка, как волчица, стоять должна!
– Сонным зельем меня опоили тайно, – потупилась женщина.
– Не думали, что узнаю я, а я узнала – целый день меня после того в сон клонило, ходила, как хмельная, голова кругом шла.
– Вот оно что! – протянул князь. – Вот так монашки, Христовы невесты! Обычно-то они ой как стерегутся, чтоб незнамо кого в обитель приняли – такого не бывало. А тут, видать, большими деньгами им и глаза и уши залепили. Спрошу я за это с Романа, спрошу по строгости!
– Не трогай его, князь, – тихо попросил Феофан. – Такая радость у нас, негоже, чтоб кто-то страдал из-за нас. Пусть Бог ему судьей будет.
– У Господа свой суд, а у меня свой! – махнул рукой князь. – Ну, да воля твоя. Просишь у меня для него заступы – ладно. Только ты сам рассуди – зачем мне рядом с собой такого человека держать, что выказал себя ко всякому коварству способным?
– Это верно.
– А верно, так и сделаем! От службы я его отставлю, а за остальное, так и быть, пусть Бог да совесть его накажут!
Князь довез Феофана и Ксению до ворот их дома.
– Старушка-то какая спохватистая! – сказал он, кивнув на Прасковью, которая по дороге словно стушевалась, а теперь снова суетилась поблизости. – Не оставь ее своими заботами, ладно?
– А как же! – радостно откликнулся Феофан. – Я уж клялся ей – за мать она мне будет. Доживет свой век в покое, у меня в тереме, всем ее почитать велю!
– Вот и спасибо тебе, благодетель! – прошамкала подошедшая Прасковья, и Ксения обняла ее. – А я уж, правду молвить, так привязалась к голубенку-то твоему! Ведь совсем крохой ко мне попал, ходила я за ним, дохнуть на него боялась. Молочка коровьего брать не хотел, уж думала – не жилец он у меня!
И захлюпала, прослезилась.
– Ну-ну, не плачь, – утешала ее Ксения. – Теперь все боли-обиды для нас кончились...
И ошиблась.
ГЛАВА 26
Роман рассвирепел, когда узнал, что неверная жена его выручена из обители и живет себе припеваючи со своим полюбовником. В первый вечер, как донеслись до него эти слухи – напился вином до изумления, вопил неподобно, проклиная супругу вероломную – аж на улице было слышно. А наутро, поправившись немного, поехал к князю, заступничества у него просить.
Да видать, зелено вино совсем его разума лишило, коли решил, что князь за него заступится! С порога понял – что-то тут не то. Бывало, входил без доклада, никто его остановить не смел, а тут встал на пороге ясноглазый, наглый отрок.
– Кто таков? – спросил дерзко. Роман хотел было двинуть ему по шее, но сдержал себя. Если уж так дело повернулось – скромней надо быть, кротостью своей взять князюшку... Смиренно назвался, отрок ушел. Вскоре вернулся.
– Заходи, – сказал и ухмыльнулся. Роман и это перенес, вошел. С первого взгляда понял – князь в гневе. Щеки побледнели, глаза горят... Хотелось отступить, уйти от греха подальше, но уж поздно было!
Но князь и рта раскрыть не дал – сразу обрушился всем страшным своим гневом.
– Как ты смел, пес, меня, князя и благодетеля твоего, обмануть?
Роман замер. Не такой встречи он ожидал, и теперь не знал, что и ответить.
– Молчишь? – гремел князь. – Жену свою в монастырь запер, оговорил ее! Думаешь, ты сам себе князь? Придется тебе доказать, что не так это!
– Так ведь согрешила она, княже! – робко заикнулся Роман.
– А ты что ж у нас, Бог? Всех за грехи караешь?!
Роман совсем поник.
– Так вот что: видеть я тебя больше не желаю. Таких людей на службе мне не надобно. Феофан за тебя просил, чтоб не наказывал я тебя, и я просьбу его выполняю. Живи как хочешь, что хочешь делай, но мне на глаза больше не показывайся.
Понурившись, Роман покинул княжеский терем. Особенно больно показалось ему то, что за него враг просил. Ишь, какой милосердный!
Знал бы Феофан, как озлобит Романа его заступничество перед князем – сроду бы на это не решился.
«Теперь мне терять нечего» – так размышлял Роман. – «Порешу злодея, и дело с концом, а потом будь что будет. А эту негодяйку и пальцем не трону – достаточно того, что будет влачить она свою жизнь всеми отвергнутая, никому боле не нужная»...
Так думал Роман, и ничто в душе его уж не сопротивлялось таким мыслям.
Он начал выслеживать своих врагов и убедился, что содеять задуманное будет трудненько. Феофан редко выезжал теперь один, словно чуял нависшую над собой беду. Обычно при нем был кто-нибудь из гридней, а то и несколько. Нечего было и думать, чтоб напасть на такую толпу!
Разве что подыскать сообщников? Тут-то и припомнил Роман про Акима, того самого, что помогал отвезти Ксению в монастырь и выкрасть у нее потом новорожденное дитя. Но Аким, выслушав дело, особого желания в нем участвовать не проявил.
– Одно дело – негодящую женку наказать, да отпрыска ее выбросить, – возразил он, оглаживая бороду. – Это дело семейное, на то ты и господин. А тут болярина убить! Это ж, хозяин, разбой выходит.
– Что ж, что разбой! – зашептал Роман. – Соглашайся, я тебе заплачу хорошо...
На деньги, что Аким присвоил, обокрав младенца, он мог бы привольно жить несколько лет и в ус не дуть. Но тут жадность победила.
– Поторгуемся! – предложил он хозяину.
Сторговались на деньги немалые – Роман, ослепленный ненавистью, ничего не жалел, чтоб избавиться от своего незваного благодетеля. Хитер был Аким, видел – господин совсем из ума вышел, потому заявил, что не хочет свою жизнь подвергать опасности, и потому предложил позвать в дело своего младшего братца и дать ему столько же денег, сколько и Акиму – ну, может быть, чуть меньше.
Роман и на это согласился, а между тем карманы его давно уж не полны были! Будучи богатым, удерживать деньги не умел, швырял их направо и налево, на дело и зазря. Теперь же, когда князь отказался от услуг Романа – у него почти и не осталось источников дохода, а накоплений и вовсе не было. Сознавал ли беспечный хозяин, что, заплатив братьям, он окончательно опустошит свою кубышку и придется ему чуть ли не по миру идти? О да, он знал об этом, но жажда мести была сильней разума.
Ночами слышался ему голос, который нашептывал: «Убей его, убей, отомсти врагу за боль и унижение, за свою поруганную честь, за тоску...» И постепенно стало Роману казаться – все наладится в жизни, как только он уничтожит своего противника.
А Феофан и Ксения были безмятежно счастливы. Они окрестили сына, и князь, как и обещал, был крестным отцом. Малыша нарекли Александром. Феофан налюбоваться не мог на сына. Только одно мучало его – что по-прежнему жили они с Ксенией во грехе, невенчанными. Да что ж делать? Не ходят замуж от живого мужа, хоть бы и сам князь был заступником. О том же горевали и родители Ксении, но новоявленного зятя не попрекали, глядя на новую красоту дочери – в холе и ласке она расцвела пуще прежнего. Ксения всегда славилась пригожестью, лишь отпечаток вечных забот и печалей на лице ее портил. За таким мужем она бы горя не знала, да вот беда – не муж он ей! Еще печаль была у влюбленных: Дарья – доченька любимая – до сей поры находилась под опекою Романа, и отдавать дитя матери и ее полюбовнику тот не собирался. Вздыхала Ксения, украдкой утирала глаза, но молчаливо сносила тоску свою горькую. Феофан понимал, что с Ксенией творится, и, как мог, успокаивал ее.
