Исабель Альенде - Дом духов
Педро Гарсиа, старик, умер незадолго до президентских выборов. Страна содрогалась от политических кампаний, триумфальные поезда с кандидатами курсировали с севера на юг. Те сидели в последних вагонах со свитой прозелитов,[34] одинаково всех приветствующих, обещающих всем одно и то же, а бубенцы певческих обществ и громкоговорители пугали покой местных пейзажей и приводили в оцепенение стада. Старик столько прожил, что представлял собой кучу хрупких косточек с натянутой на них желтой кожей. Лицо его казалось кружевным от морщин. Он кряхтел при ходьбе под звон кастаньет, зубов у него уже не было, и есть он мог только детскую кашицу, он ослеп и оглох, но всегда узнавал вещи и не терял память о прошлом и сиюминутном. Он умер в своем плетеном кресле с наступлением сумерек. Ему нравилось сидеть на пороге дома, ощущая наступление вечера, которое он угадывал по легкому ветерку, по звукам в патио, по суете в кухне, молчанию кур. Так он и встретил смерть. У его ног сидел Эстебан Гарсиа, его правнук, которому было около десяти лет, и гвоздем протыкал глаза цыпленку. Он был сыном Эстебана Гарсиа, единственного незаконнорожденного ребенка хозяина, который носил его имя, не имея его фамилии.
Никто не помнил ни происхождения мальчика, ни причины того, почему его так назвали, за исключением его самого. Его бабушка, Панча Гарсиа, прежде чем умереть, заронила в его душу ядовитые мысли рассказом о том, что если бы его отец родился вместо Бланки, Хайме и Николаса, он унаследовал бы Лас Трес Мариас и мог бы стать президентом Республики, если бы очень захотел. Он рос в ненависти к своей фамилии. Жил, мучимый злобой на хозяина, на соблазненную им бабушку, на незаконнорожденного своего отца и на себя самого, на свою неминуемую судьбу мужлана. Эстебан Труэба не отличал его среди других детей в имении, он был одним из многих созданий, что пели национальные гимны в школе и стояли в очереди за своим рождественским подарком. Он не вспоминал о Панче Гарсиа, как и о том, что у них был ребенок, а тем более о мрачном внуке, который его ненавидел, наблюдая за ним издали, копируя его жесты и его голос. Мальчик не спал по ночам, воображая ужасные болезни и несчастные случаи, которые покончили бы с существованием хозяина и всех его детей, и он унаследовал бы всю собственность. Тогда Лас Трес Мариас он преобразовал бы в свое королевство. Эти фантазии он лелеял всю свою жизнь, даже после того как узнал, что никогда ничего не получит в наследство. Он всегда упрекал Труэбу за свою мрачную долю, которая была ему определена, и чувствовал себя обреченным даже в те дни, когда взошел на вершину власти и всех их держал в кулаке.
Мальчик понял, что со стариком что-то произошло. Он подошел, тронул его, и тело качнулось. Педро Гарсиа упал на пол словно мешок костей. Глаза заволокла молочная пелена, которая не позволяла ему видеть свет в течение уже четверти века. Эстебан Гарсиа взял гвоздь и собирался проткнуть ему глаза, когда появилась Бланка и оттолкнула его, не подозревая, что этот мрачный и злобный мальчишка — ее племянник и что через много лет он принесет столько страдания и горя их семье.
— Боже мой, он умер, — зарыдала она, наклонившись над скорчившимся телом старца, который украсил ее детство сказками и уберег ее тайную любовь.
Педро Гарсиа похоронили после трех ночей бдения, и Эстебан Труэба приказал не скупиться на расходы. Тело положили в деревянный сосновый гроб, одели в воскресный костюм, тот самый, в котором он женился, который одевал в день голосования и когда получал пятьдесят песо на Рождество. Нашли единственную белую рубашку, она оказалась очень широкой у шеи, потому что возраст сделал ее тоньше, завязали траурный галстук, воткнули красную гвоздику в петлицу, как покойный делал всегда, когда что-либо праздновал. Подвязали челюсть платком, натянули черное сомбреро, потому что он много раз говорил, что хочет снять его, приветствуя Бога. У него не было башмаков, но Клара позаимствовала одну пару у Эстебана Труэбы, и все видели, что старик отправляется в Рай не босой.
Жана де Сатини похороны привели в странное возбуждение, он вытащил из багажа фотоаппарат на треножнике и наделал столько снимков покойного, что родственники испугались, как бы он не похитил у того душу, и из осторожности уничтожили негативы. На бдение пришли крестьяне со всей округи, потому что Педро Гарсиа за свою жизнь со многими породнился. Пришла и знахарка, которая была еще старше его, с несколькими индейцами своего племени. По ее знаку они начали плакать над усопшим и не переставали делать это в течение трех дней. Люди собирались вокруг ранчо старика, пили вино, играли на гитаре и ели жареное мясо. Приехали на велосипедах и два священника благословить останки Педро Гарсиа и сотворить похоронный обряд. Один из них был рыжеватый гигант с сильным испанским акцентом, падре Хосе Дульсе Мария, которого Эстебан Труэба знал по имени. Он хотел запретить ему въезд в имение, но Клара убедила мужа, что сейчас не время сводить политические счеты, нарушая христианский обычай. «По крайней мере он наведет порядок в душах», — проговорила она. Так что Эстебан Труэба в конце концов вынужден был приветствовать гостя и пригласил его остаться в доме вместе с братом послушником, который не открывал рта и смотрел в пол, склонив голову набок и сомкнув руки. Хозяин был очень расстроен смертью старика, который спас его посевы от термитов, а его самого от смерти, и пожелал, чтобы все вспоминали об этих похоронах как о важном событии.
Священники собрали арендаторов и посетителей в школе, чтобы вспомнить забытые Евангелия и прочитать молитву за упокой души Педро Гарсиа. Потом они проследовали в комнату, отведенную им в хозяйском доме, в то время как остальные продолжали шумный кутеж, прерванный было приходом священников. Ночью Бланка ждала, когда смолкнут гитары и плач индейцев и все отправятся спать, чтобы выпрыгнуть из окна своей комнаты и под покровом ночных теней последовать в обычном направлении. Она проделывала это три ночи подряд, пока не уехали священники. Все, кроме ее родителей, догадались, что Бланка встречалась с одним из них на реке. Это был Педро Терсеро Гарсиа, который не мог пропустить похороны своего дедушки и воспользовался чужой сутаной. Переходя из дома в дом, он обращался с речами к крестьянам, объяснял им, что ближайшие выборы — это возможность сбросить иго, давившее их всю жизнь. Те удивленно слушали его, смущаясь. Их время измерялось сезонами урожая, их мысли переходили из поколения в поколение, они были медлительны и осторожны. Только молодежь, из тех, кто слушали известия по радио или вели в поселке разговоры с синдикалистами, следили за нитью его суждений. Остальные слушали, потому что юноша слыл героем, которого преследовали хозяева, но в глубине души были убеждены, что говорит он глупости.
— Если хозяин обнаружит, что мы будем голосовать за социалистов, мы пропали, — говорили они.
— Он не сможет это узнать! Голосование же тайное, — доказывал лжесвященник.
— Это вы так думаете, — ответил Педро Сегундо, его отец. — Говорят, что это тайна, а потом всегда узнают, за кого мы голосуем. Кроме того, если победит их партия, хозяева нас выгонят на улицу, и у нас не будет работы. Я ведь здесь все время жил. Ничего не поделаешь!
— Всех не могут выгнать, потому что хозяин потеряет больше, чем вы, если вы уйдете! — возражал Педро Терсеро.
— Не имеет значения, за кого мы голосуем, всегда побеждают они.
— Голоса подтасовывают, — вставила Бланка, которая присутствовала на собрании среди крестьян.
— На этот раз не смогут, — возразил Педро Терсеро. — Мы пошлем людей от партии контролировать столы для голосования и следить, как опечатывают урны.
Но крестьяне никому не доверяли. Они знали по опыту, что лиса в конце концов поедает кур, вопреки содержанию знаменитых баллад, что передавались из уст в уста. Поэтому, когда прибыл поезд с новым кандидатом от социалистической партии, близоруким, обаятельным доктором, обратившимся к толпе с зажигательными речами, они молча смотрели на него с перрона. Неподалеку от них стояли хозяева, вооруженные охотничьими ружьями и дубинками, и следили за ними. Крестьяне почтительно слушали кандидата, но не осмелились даже поприветствовать его. И лишь компания разнорабочих, пришедших с палками и колами, кричала громко, до хрипоты, ведь им нечего было терять, они были кочевниками, бродили по провинции, то и дело меняя работу, без семьи, без хозяина и без страха.
Спустя какое-то время после похорон старого Педро Гарсиа Бланка утратила свой яркий — спелое яблоко — цвет лица и стала недомогать, не прибегая к утренней рвоте с помощью подогретого рассола и задержки дыхания. Она подумала, что все дело в изобилии лакомств, ведь подошло время урожая персиков и абрикосов, уже появились нежные початки кукурузы — их тушили в глиняных латках с базиликом для запаха, а еще варили мармелад и готовили консервы на зиму. Но ни диета, ни настой из ромашки, ни отдых ее не излечили. Она потеряла всякий интерес к школе, лазарету и даже к своим рождественским глиняным фигуркам. Стала ленива и сонлива, могла часами сидеть в тени, смотря на небо и ни о чем не думая. И только ночные свидания на реке с Педро Терсеро волновали ее, как и прежде.
