Исабель Альенде - Дом духов
Он был единственным, кто заметил, что уменьшается. Ему не стали велики костюмы, а были только длинны рукава и штанины. Он попросил Бланку лодшить их на машинке, сказал, что похудел, но в действительности беспокоился, не срастил ли его кости старый Педро Гарсиа как-нибудь наоборот, и поэтому он словно стал укорачиваться. Об этом он никому не сказал, как никогда из гордости не говорил и о своих болях.
В те дни готовились к президентским выборам. Во время ужина в поселке, на котором присутствовали консерваторы, Эстебан Труэба познакомился с графом Жаном де Сатини. Тот носил шевровые ботинки и пиджаки из грубой шерсти, не потел, как остальные смертные, и душился английским одеколоном, всегда был загорелым — в полдень, на ярком солнце, он постоянно играл в крокет — и говорил, растягивая последние слоги и съедая букву «р». Из всех мужчин, кого знал Эстебан, только он покрывал ногти лаком и подводил глаза синим. У него были визитные карточки с фамильным гербом, он соблюдал все общепринятые и изобретенные им самим правила поведения: артишоки он ел щипчиками, что вызывало всеобщее замешательство. Мужчины сперва посмеивались за его спиной, но вскоре стали подражать его элегантности, его шевровым ботинкам, его равнодушию и ухоженному виду. Графский титул он ставил на совершенно другой, гораздо более высокий уровень, поднимаясь над прочими эмигрантами, которые прибыли из Центральной Европы, спасаясь от чумы прошлого века; из Испании, убегая от войны; со Среднего Востока, где торговля продуктами и всякими безделушками уже не приносила дохода туркам и армянам из Азии. Графу де Сатини не нужно было зарабатывать на жизнь, и он постарался довести это до всеобщего сведения. Дело, связанное с шиншиллами, было для него только времяпрепровождением.
Эстебан Труэба видел шиншилл — они нередко хозяйничали на его землях. Он отстреливал их, чтобы они не пожирали посевы, но ему и в голову не приходило, что эти ничтожные грызуны могли бы превратиться в шубы для сеньор. Жан де Сатини искал компаньона, который вложил бы капитал, обеспечил работу, создал бы питомник и не испугался риска, а прибыль поделил бы пополам. Эстебан Труэба не был авантюристом, но французский граф легко располагал к себе и обладал умением пленять людей; Труэба провел много ночей без сна, размышляя над предложением о шиншиллах и производя подсчеты. Между тем месье де Сатини проводил время в Лас Трес Мариас в качестве почетного гостя. Играл в свой крокет при ярком солнце, пил непомерное количество сока дынь без сахара и кружил вокруг керамических фигурок Бланки. Он даже предложил девушке экспортировать их в другие места, и он знал, где есть надежный рынок для поделок индейцев. Бланка попыталась объяснить, что ничего общего у нее, как и у ее поделок, с индейцами нет, но языковой барьер помешал ему понять девушку. Граф оказался для семьи Труэба приобретением, имевшим немаловажные последствия, ибо с того момента, как он поселился в имении, на них дождем посыпались приглашения в соседние владения, на собрания, где присутствовали власти поселка, и на всякого рода культурные и общественные мероприятия. Всем хотелось побыть рядом с французом в надежде перенять что-то от его изысканных манер; молоденькие девушки в его присутствии вздыхали, а матери жаждали видеть его своим зятем и оспаривали честь приглашать его. Мужчины завидовали судьбе Эстебана Труэбы, он стал компаньоном в деле по продаже шиншилл. Единственным человеком, который не был очарован французом и ничуть не поражался ни тому, что он чистит апельсин, не дотрагиваясь до него пальцами, а только ножом, вырезая кожуру в форме цветка, ни тому, что тот цитирует французских поэтов и философов на своем родном языке, была Клара. Всякий раз, когда Клара видела его, она спрашивала, как его зовут, и приходила в замешательство, встречая его в своем доме идущим в шелковом халате в ванную. Бланка, напротив, считала его забавным и благодарила случай, предоставивший ей возможность блеснуть лучшими нарядами, тщательно причесаться и поставить на стол английский сервиз и серебряные канделябры.
— Благодаря ему мы по крайней мере перестанем казаться варварами, — говорила она.
На Эстебана Труэбу большее впечатление, чем достоинства этого дворянина, производили шиншиллы. Какого черта не приходила ему раньше мысль выделывать их шкурки вместо того, чтобы терять столько лет, разводя проклятых кур, готовых погибнуть от ерундового поноса, или коров, которые за каждый литр надоенного молока поглощали гектар зеленого корма и ящик витаминов и, кроме того, наполняли все вокруг мухами и дерьмом. Клара и Педро Сегундо Гарсиа не разделяли его энтузиазма — она из гуманных соображений, потому что ей казалось жестоким выращивать зверей только для того, чтобы потом сдирать с них шкуру, а он из-за того, что вообще никогда не слышал о питомниках для мышей.
Как-то ночью граф вышел выкурить одну из своих восточных папирос, специально привезенных из Ливана (чего только не придумают! — говорил Труэба), и подышать ароматом цветов, который волнами поднимался из сада. Погулял немного по террасе, измерил взглядом площадь парка, который разбили вокруг господского дома. Вздохнул, тронутый этой удивительной природой, каковая могла соединить в самой забытой стране планеты все чудеса своей изобретательности, горы и море, долины и самые высокие вершины, реки с хрустально чистой водой и благословенную фауну, позволявшую свободно совершать прогулки и не бояться, что появятся ядовитые змеи или голодные дикие звери. В довершение всего, самым замечательным казалось то, что здесь не было злобных негров или диких индейцев. Он был сыт по горло пребыванием в экзотических странах, когда торговал плавниками акул, помогающими при половом бессилии, путешествиями за женьшенем, лекарством от всех болезней, за резными фигурками эскимосов, забальзамированными амазонскими пираньями и шиншиллами для дамских манто. Ему было тридцать восемь лет, по крайней мере так он говорил, и он чувствовал, что наконец-то нашел на земле страну, где можно спокойно создавать предприятия с наивными компаньонами. Он уселся на ствол дерева покурить в темноте. Вдруг он увидел чью-то тень, она осторожно двигалась, и у графа мгновенно возникла мысль о воре, правда, он тут же отбросил ее: ведь бандиты, как и зловредные животные, просто не водились на этих землях. Он осторожно подошел ближе и различил Бланку, которая высунула ноги в окно и, скользнув как кошка по стене, бесшумно спрыгнула на гортензии. Она была одета по-мужски, потому что собаки уже знали ее и ей не нужно было пробираться обнаженной.
Жан де Сатини увидел, как она уходит, стараясь держаться в тени навеса и деревьев. Он хотел было пойти за ней, но побоялся собак и решил, что в этом нет необходимости, не надо ломать голову для того, чтобы узнать, куда направляется девушка, вылезая ночью в окно. Ему стало неприятно, так как то, что он обнаружил, подвергало опасности его планы.
На следующий день граф попросил руки Бланки Труэбы. Эстебан, который был лишен возможности как следует узнать свою дочь, принял ее милую любезность и готовность устанавливать серебряные канделябры за любовь. Он был очень доволен, что его дочь, такая грустная и болезненная, подцепила кавалера, которого многие добивались в этих краях. «Что граф нашел в ней?» — спрашивал он себя, удивляясь. Эстебан заявил претенденту, что должен переговорить с Бланкой, но сам-то он уверен, что никаких препятствий не будет и что, со своей стороны, он готов принять его в семью. Он отдал распоряжение позвать дочь, которая в это время преподавала географию в школе, и заперся с ней в кабинете. Пять минут спустя с силой открылась дверь, и граф увидел, как девушка вышла с покрасневшим лицом. Проходя мимо, она бросила на него убийственный взгляд и отвернулась. Менее настойчивый жених собрал бы свои чемоданы и отправился в единственный отель поселка, но граф сказал Эстебану, что уверен, со временем он завоюет любовь девушки. Эстебан Труэба предложил ему оставаться в Лас Трес Мариас в качестве гостя столько времени, сколько он пожелает. Бланка на это ничего не ответила, но с этого дня перестала обедать за общим столом и не теряла возможности показать французу, что его присутствие здесь нежелательно. Спрятала нарядные платья и серебряные канделябры и старательно избегала его. Заявила своему отцу, что если он снова будет упоминать о браке, она вернется в столицу первым же поездом, который отправляется с их станции, и станет послушницей в своем коллеже.
— Ты изменишь свое мнение! — прорычал Эстебан Труэба.
— Сомневаюсь, — ответила дочь.
В том году приезд близнецов в Лас Трес Мариас стал великим облегчением. Они словно внесли поток свежего воздуха в тяжелую атмосферу дома. Ни один из братьев не сумел оценить чары благородного француза, хотя тот приложил немало остроумных усилий, дабы завоевать доверие юношей. Хайме и Николас откровенно смеялись над его манерами, мягкими, словно дамскими, туфлями и его иностранной фамилией, но Жан де Сатини ни на что не обижался. Его всегда хорошее настроение в конце концов обезоружило братьев, и остаток лета они прожили довольно дружно и даже объединились для того, чтобы заставить Бланку изменить свое решение.
