Исабель Альенде - Дом духов
Спустя какое-то время после похорон старого Педро Гарсиа Бланка утратила свой яркий — спелое яблоко — цвет лица и стала недомогать, не прибегая к утренней рвоте с помощью подогретого рассола и задержки дыхания. Она подумала, что все дело в изобилии лакомств, ведь подошло время урожая персиков и абрикосов, уже появились нежные початки кукурузы — их тушили в глиняных латках с базиликом для запаха, а еще варили мармелад и готовили консервы на зиму. Но ни диета, ни настой из ромашки, ни отдых ее не излечили. Она потеряла всякий интерес к школе, лазарету и даже к своим рождественским глиняным фигуркам. Стала ленива и сонлива, могла часами сидеть в тени, смотря на небо и ни о чем не думая. И только ночные свидания на реке с Педро Терсеро волновали ее, как и прежде.
Жан де Сатини, который не считал себя побежденным, продолжал свою романтическую осаду. Из благоразумия он проводил какое-то время в местном отеле и несколько раз ненадолго уезжал в столицу, откуда возвращался с грузом литературы о шиншиллах и обо всем, что касалось этих маленьких животных, которым суждено было превратиться в палантины. Большую часть лета граф гостил в Лас Трес Мариас. Это был восхитительный гость, хорошо воспитанный, спокойный и веселый. У него всегда было наготове любезное слово, за столом он хвалил приготовленные блюда, по вечерам развлекал всех в гостиной игрой на рояле, соревнуясь с Кларой в исполнении ноктюрнов Шопена, а кроме того, без конца сыпал анекдотами. Он вставал поздно и проводил час или два, занимаясь собой: делал гимнастику, бегал вокруг дома, не обращая внимания на насмешки крестьян, принимал ванну с горячей водой и долго выбирал подобающий случаю костюм. Это было напрасно, так как никто не ценил его элегантность и случалось, что Клара, увидев его английские костюмы для верховой езды, бархатные курточки и тирольские шапочки с фазаньими перьями, из лучших побуждений предлагала графу более удобное платье для деревенской глуши. Жан не терял чувства юмора, терпел иронические улыбки хозяина дома, неприветливое лицо Бланки и вечную рассеянность Клары, которая спустя целый год все еще спрашивала, как зовут гостя. Он умел готовить блюда по французским рецептам и несколько раз удивлял ими гостей. Здесь впервые видели мужчину, интересовавшегося кухней, и, предположив, что таковы европейские привычки, не осмелились шутить, дабы не прослыть невеждами. Из столицы он привозил с собой журналы мод, брошюры о войне — ему хотелось выглядеть героем — и романтические книги для Бланки. За десертом он иногда тоном смертельной скуки вспоминал о летнем отдыхе с европейской знатью в замках Лихтенштейна или на Лазурном берегу, правда, никогда не переставая повторять, что счастлив сменить все это на очарование Америки. Бланка спрашивала, почему он не выбрал острова Карибского моря или по крайней мере страну мулаток, кокосовых пальм и барабанов,[35] но он утверждал, что нет на земле другого, более приятного места, чем эта забытая Богом страна. Француз не рассказывал о своей личной жизни, лишь благодаря незаметным обмолвкам проницательный собеседник мог представить себе блистательное прошлое графа, его несметное состояние и поистине благородное происхождение. Никто толком не знал о его семейном положении, о его возрасте, его фамильных корнях и о том, в какой части Франции он родился. Клару таинственность графа настораживала, она пыталась узнать истину с помощью карт Таро, но Жан не позволял угадывать его судьбу или исследовать линии руки. Не знал он и свой знак Зодиака.
Эстебана Труэбу все это ничуть не заботило. Для него было достаточно, что граф всегда готов развлечь его партией в шахматы или домино, что он хитроумен и симпатичен и никогда не просит денег в долг. С тех пор как Жан де Сатини появился в доме, легче стало переносить деревенскую скуку, ведь в пять часов дня в деревне уже нечего делать. Кроме того, зависть соседей тешила тщеславие Эстебана.
Прошел слух, что Жан де Сатини домогается руки Бланки, однако в округе его не перестали счи тать завидным женихом. Клара стала испытывать к нему известное уважение, хотя и не стремилась увидеть рядом с дочерью. Бланка со временем привыкла к его присутствию. Он был так скромен и мягок в обращении, что мало-помалу она забыла о его предложении, даже стала подумывать, что это была едва ли не шутка. Она снова достала серебряные канделябры, выставляла на стол английский сервиз и одевалась в городские платья, когда по вечерам собирался кружок друзей. Часто Жан приглашал Бланку в поселок или просил сопровождать его во время многочисленных визитов. В этих случаях Клара вынуждена была отправляться с ними, так как в соблюдении подобного рода условий Эстебан Труэба был неумолим: он не желал, чтобы его дочь видели наедине с французом. Зато он позволял им свободно гулять по имению при условии не слишком удаляться и возвращаться до темноты. Клара говорила мужу, что если тот беспокоится за дочь, то прогулка вдвоем намного опаснее, чем чашка чаю в имении Ускатеги, но Эстебан был уверен, что бояться следует не Жана — ведь его намерения благородны, — а злых языков, что не пощадят чести его дочери. Деревенские прогулки мало-помалу сделали Жана и Бланку добрыми друзьями. Они хорошо ладили друг с другом. Обоим нравилось выезжать верхом по утрам, захватив корзину с завтраком и несколько чемоданчиков Жана из кожи и парусины. Граф пользовался любыми остановками, чтобы выбрать красивый вид и на его фоне сфотографировать Бланку, хоть она противилась и ощущала себя несколько смешной. На проявленных пленках она улыбалась не своей улыбкой, поза казалась неудобной, а вид несчастным. По мнению Жана, она не умела держаться перед объективом естественно, а Бланка жаловалась, что он заставлял ее как-то странно поворачиваться и не дышать в течение нескольких секунд, пока запечатлевал картинку. Обычно они выбирали тенистые места под деревьями, расстилали одеяло на траве и удобно устраивались на несколько часов. Говорили о Европе, о книгах, о разных событиях в семье Бланки и о путешествиях Жана. Она подарила ему одну из книг Поэта, и ему так понравилось, что он выучил длинные отрывки наизусть и декламировал их без запинки. Он говорил, что это лучшие стихи из всех, что он читал и что даже на французском языке, языке искусства, нет ничего, что могло бы с ними сравниться. Они не говорили о своих чувствах. Жан был внимателен, но ни о чем не просил и ни на чем не настаивал, он шутил и вел себя по-братски. Если он целовал Бланке руку, прощаясь, то делал это с видом школьника, для которого в этом жесте воплощался романтизм. Если его восхищало платье, кушанье или ее рождественская фигурка, в его тоне неизменно ощущалась легкая ирония, что позволяло воспринимать фразу по-разному. Если он срывал цветы для нее или помогал спешиться, он проделывал это весело, превращая галантность в дружеское внимание. Чтобы предупредить его, Бланка при всяком удобном случае давала понять, что не выйдет за него замуж даже мертвая. Жан де Сатини улыбался своей очаровательной улыбкой соблазнителя, не говоря при этом ни слова, и Бланка лишь успевала заметить, что он гораздо стройнее, чем Педро Терсеро.
Бланка не подозревала, что Жан следил за ней. Он много раз видел, как она вылезала из окна в мужском костюме. Он следовал за ней какое-то время, но возвращался, боясь, что в темноте на него нападут собаки. По направлению, которое она выбирала, он смог догадаться, что она всегда шла к реке.
Между тем Труэба никак не мог принять окончательное решение относительно шиншилл. В качестве эксперимента он согласился установить одну клетку с несколькими парами грызунов, копируя в маленьком масштабе большое образцовое производство. Впервые он увидел, как Жан де Сатини работает, засучив рукава. Тем не менее шиншиллы заразились какой-то болезнью и сдохли менее чем за две недели. Даже шкурки из них не смогли выделать, потому что шерсть сделалась матовой и отваливалась от кожи, как перья от птицы в кипящей воде. Жан с ужасом смотрел на облезшие трупы с вытянутыми лапами и закатившимися глазами, они развеяли все его надежды. Эстебан Труэба при виде массовой гибели грызунов утратил всякое желание начать скорняжное дело.
— Если бы чума поразила огромное хозяйство, я был бы полностью разорен, — заключил Труэба.
В промежутке между чумой у шиншилл и вылазками Бланки граф терял время. Его стали утомлять пустые хлопоты, и он подумал, что Бланка никогда не оценит его чар. Он понял, что лучше самому ускорить дело, прежде чем другой претендент получит наследницу. Кроме того, девушка стала нравиться ему теперь, когда она поправилась, а приятная томность смягчала ее сельские манеры. Он предпочитал женщин спокойных и здоровых, и вид Бланки, откинувшейся на диванные подушки в часы сиесты напоминал ему мать. Иногда она волновала его. По незначительным мелочам, неуловимым для других, Жан научился угадывать, когда Бланка намеревается совершить ночное путешествие на реку. В этих случаях девушка отказывалась от ужина под предлогом головной боли, рано прощалась, глаза ее странно блестели, а в жестах, которые он уже выучил, появлялось особое нетерпение. Однажды ночью он решил следовать за ней до конца, чтобы покончить с этим досадным недоразумением, которое грозило продолжаться вечно. Он был уверен, что у Бланки есть возлюбленный, но надеялся, что ничего серьезного быть не может. Лично он, Жан де Сатини, не был одержим идеей фикс по поводу девственности, и не это было ему нужно, когда он просил руки Бланки. Его интересовало в ней нечто совсем иное, чего нельзя было утратить, наслаждаясь свиданиями у реки. После того как все разошлись по своим комнатам, Жан де Сатини остался в темной гостиной, прислушиваясь к шумам в доме, пока, по его расчетам, Бланка не вылезет из окна. Тогда он вышел в патио и спрятался в тот деревьев, поджидая ее. Прошло полчаса, но ничто не смутило покой этой ночи. Ему стало скучно ждать, и он собрался было уйти, когда заметил, что окно Бланки открыто. Он понял, что девушка убежала раньше, чем он расположился в саду.
