Паринуш Сание - Книга судьбы
Мороз пробежал у меня вдоль позвоночника, холодный пот выступил на лбу. Тревожные вопросы осаждали мой разум. Что за план операции? Куда они ездил? Господи, с кем я живу, что за человек мой муж? Разумеется, я давно знала, что они борются против шаха и его режима, но чтобы они зашли так далеко! Мне казалось, все это по большей части интеллигентские разговоры – ну, листовки печатают, статьи пишут, издают, если получается, газеты или книги, читают лекции.
В ту ночь, дождавшись, чтобы Хамид пришел в спальню, я рассказала ему, что слышала их разговор. Я плакала и молила его оставить все это, подумать о себе и о детях.
– Слишком поздно, – ответил он. – Мне, конечно, не следовало обзаводиться семьей. Я тысячу раз говорил тебе, но ты не слушала. Я живу своими идеалами, мой долг – следовать им. Я не могу посвятить себя родным детям и забыть о тысячах несчастных детей, стонущих под тиранической пятой палача. Мы присягали бороться, чтобы спасти и освободить народ.
– Но эти планы безумно опасны! Неужели вы и правда собираетесь выступить с горсткой людей против армии, полиции и САВАК? Думаете всех победить и спасти народ? – взбунтовалась я.
– Мы должны что-то сделать, чтобы мир перестал воспринимать эту страну как оазис мира и стабильности. Нужно сотрясти основы, чтобы массы очнулись, избавились от страха и поверили, что даже самая могущественная власть не вечна. Тогда люди начнут присоединяться к нам.
– Наивный идеализм! Ничего из этого не выйдет, Хамид, а вас уничтожат! Хамид, мне так страшно!
– Потому что ты не веришь в наше дело. И хватит суетиться. То, что ты слышала, – просто разговоры. Мы сто раз составляли подобные планы, и ни один из них не был осуществлен. Не лишай ни себя, ни детей покоя из-за ерунды. Спи – и не вздумай заговорить об этом с Шахрзад.
Десять дней Хамид приходил и уходил, разносил вести и приказы неизвестным мне людям в неизвестные места, и в результате было принято решение: Шахрзад пока (“впредь до уведомления”) остается у нас, а мы должны вернуться к обычной жизни. Насколько удастся. И при этом никого у себя не принимать.
Не то чтобы обычно у нас было много посетителей, но теперь проблемой становился случайный визит моих родителей, госпожи Парвин или Фаати. Мы решили, что будем регулярно наведываться вместе с Биби и детьми к родителям Хамида, чтобы у тех не появилось желания посетить нас, а своим я сказала, что теперь у меня занятия в университете ежедневно и что к ним я сама загляну, когда сумею. Более того: я попросила разрешения оставлять у них детей на время моих занятий. И все равно кто-то порой появлялся у нас. В таких случаях Шахрзад запиралась в гостиной, а незваному гостю мы врали, будто не можем найти ключ от комнаты.
Так Шахрзад и жила с нами. Она пыталась помогать мне по дому, но ничего в этом не смыслила и первая же сама над собой смеялась. Зато она подружилась с детьми и подолгу ласково, даже любовно возилась с Масудом. Днем, когда из школы возвращался Сиамак, она помогала ему делать задания, проверяла уроки и заставляла писать диктанты. А я снова стала ходить на занятия в университет, да еще и на курсы вождения: мы решили, что мне нужно научиться водить машину, это могло выручить в трудный момент, сулило большую безопасность для детей. “Ситроен” все еще стоял, накрытый, во дворе. Шахрзад и Хамид пришли к выводу, что машина не навлекла на себя никаких подозрений – я спокойно могла садиться за руль.
Масуд не отлипал от нашей гостьи, он все время старался чем-нибудь ее порадовать. Он нарисовал дом и сказал ей, что это их дом: когда он вырастет, он построит точно такой дом, женится на Шахрзад, и они будут жить там вместе. Шахрзад повесила эту картину на стену. Отправляясь со мной в магазин, Масуд упрашивал меня купить разные вкусности, чтобы угостить Шахрзад. В солнечные дни он находил для нее подарочки в саду. Цветов в эту пору года не было, но Масуд обрывал бутоны с колючего куста химонанта (мы зовем его “ледяным цветком”) и, расцарапав все пальцы, преподносил свою добычу тетушке Шери, а она принимала эти лепестки, словно драгоценности.
Чем дольше Шахрзад жила у нас, тем больше я о ней узнавала. Она была на самом деле очень простой. Красивой я бы ее не назвала, но привлекательной, даже очаровательной. Однажды после душа она попросила меня остричь ей волосы накоротко.
– Лучше я посушу их феном, – предложила я. – Они хорошо лягут и это будет красиво.
Шахрзад не стала спорить. Масуд стоял и внимательно следил, как я укладываю ей волосы. Он любил все красивое, с удовольствием смотрел, как женщины наводят на себя лоск. Он всегда замечал, если я наносила на губы хотя бы самый бледный оттенок помады, и делал мне на свой лад комплименты, но особенно любил, когда я пользовалась красной, яркой помадой. Теперь же, дождавшись, чтобы я расчесала Шахрзад волосы, он схватил красную помаду и попросил:
– Тетя Шери, покрась себе!
Шахрзад вопросительно глянула на меня.
– Накрась губы! – сказала и я. – Ничего страшного.
– Нет, я стесняюсь.
– Кого ты стесняешься? Меня или Масуда? И что дурного в капельке помады?
– Ничего, но для меня это как-то неуместно. Слишком легкомысленно.
– Глупости какие! Неужели ты никогда косметикой не пользовалась?
– Пользовалась в молодости. И мне это нравилось, но с тех пор уже столько лет прошло…
Снова вмешался Масуд:
– Тетушка, покрась себе, покрась! Если не умеешь, давай тебе сделаю. – Он открыл помаду и помазал губы Шахрзад, потом отступил на шаг и залюбовался, глаза его были полны восхищения и радости. Захлопав в ладоши, он со смехом сказал: – Какая она красивая! Ты только посмотри, какая красивая! – И он бросился к ней в объятия и громко чмокнул Шахрзад в щеку.
Мы рассмеялись, но вдруг Шахрзад затихла, спустила Масуда на пол и с присущей ей честностью призналась:
– Я тебе завидую. Ты счастливая женщина.
– Завидуешь мне? – изумилась я. – Мне?
– Да! Кажется, это впервые.
– Да ты шутишь! Это я должна была бы завидовать. Мне всегда хотелось стать такой, как ты. Ты поразительная: образованная, храбрая, умеешь принимать решения… Хамид, конечно, мечтал бы о такой жене. А теперь ты вдруг говоришь… О нет! Должно быть, ты шутишь. Это мне следовало бы завидовать, но я не считаю себя вправе даже завидовать тебе – это все равно как простолюдинка позавидовала бы королеве Англии.
– Чушь! Я никто. Ты лучше, ты гораздо более цельная, чем я. Хозяйка дома, любящая и верная жена, добрая и разумная мать, ты любишь читать, учиться, готова на жертвы ради своей семьи.
Какой печальной она казалась! Глубоко вздохнув, Шахрзад поднялась с кресла, в котором я ее причесывала. Конечно же, она тоскует по Мехди, догадалась я.
– Как Мехди? – отважилась я спросить. – Давно ли ты с ним виделась?
– Почти два месяца прошло. За две недели до того, как я попала к вам. Нам пришлось выбрать разные пути отступления.
– Но ты о нем слышала?
– Да, бедный Хамид то и дело носит вести от него ко мне.
– Почему бы ему не прийти к нам как-нибудь поздно ночью? Вы бы повидались.
– Это слишком опасно. Если он придет сюда, этот дом уже не будет безопасным. Нужно соблюдать осторожность.
Позабыв о деликатности, я выпалила:
– Хамид говорил, что ваш брак устроила партия, но я ему не верю.
– Почему же?
– Вы любите друг друга как муж и жена, а не как товарищи.
– Откуда ты знаешь?
– Я ведь женщина. Я вижу любовь, я ее ощущаю. И ты не такая женщина, чтобы делить постель с нелюбимым.
– Да, – кивнула она. – Я всегда его любила.
– Но познакомились вы в организации?.. О, прости. Лезу не в свое дело. Считай, что я ничего не спрашивала.
– Нет, все нормально. Я не против. У меня столько лет не было подруги, с которой я могла бы поболтать. Близкие люди, конечно, есть, но это я должна их выслушивать. Видимо, каждому человеку нужно выговориться. Ты единственная за все эти годы, с кем я могу поговорить о самой себе.
– И у меня была только одна подруга – и я давно ее лишилась.
– Значит, мы нуждаемся друг в друге, хотя я в тебе – сильнее, чем ты во мне. У тебя по крайней мере есть семья, а у меня и этого нет. Ты себе не представляешь, как мне этого недостает – сплетен, семейных новостей, самой простой болтовни, насущных дел. Сколько можно обсуждать политику и философию? Порой я задумываюсь, что сейчас делается у родных, и вдруг понимаю, что имена их детей я отчасти уже позабыла. И они забыли обо мне. Я больше не принадлежу ни к чьей семье.
– Но вы же все говорите, что составляете часть народа, всемирной семьи пролетариата?
Она рассмеялась:
– Вот как! Ты многому научилась! И все же я скучаю по своим кровным родственникам. Но ты меня о чем-то хотела спросить?
– Я спрашивала, где вы с Мехди познакомились.
– В университете. Он был на два курса старше. Уже тогда – лидер, умел вести за собой, острый, аналитический ум. Когда я узнала, что листовки, появившиеся в университете, и лозунги на стенах общежития – его рук дело, он сделался для меня героем.
