Земной крест - Ким Балков
Были и другие души, чурающиеся зла, понимающие в себе привычку и тягу к добру, их-то и дивно было бы совратить, и дьявол старался добиться этого, становясь изощреннее. Нередко поселялся в тех душах, правда, ненадолго, чуть погодя изгонялся, но чаще встречался с такой смутой, что, растерявшись, сам покидал их, проклиная все на свете, а пуще того, людское племя, точнее, ту его часть, что мечется от добра ко злу и не в состоянии отделить одно от другого, отчего и мучается сердечной неприютностью. В кой-то час поселился дьявол в душах братьев Кряжевых Егора да Кузи, привычно думая, что надолго, и давай нашептывать и подталкивать к тому, что во грехе искупано. Ох, и сильно дьявольское наваждение, не то, что Кузя, а и Егор заскучал и уж короткие встречи с любимой не радовали, хотя он по-прежнему был ласков с девушкой и томился, когда день-другой не видел ее. Однако ж и то верно, что в душе у него нынче, помимо нежности к любимой, появилось еще что-то темное. Егор готов поклясться: извлеки то, что в душе на бел-свет, тотчас и увидишь темное, давящее, ни с того-ни с сего вдруг затомит, затревожит, и тоска навалится, одно и остается — пасть на землю и ревмя реветь. Однажды поделился с Кузей про нынешнее свое душевное состояние, думал, брат посочувствует, подсобит добрым, от сердца, словом, но выяснилось, что и Кузю подтопило такое же сердечное неустройство, и он мучился и не знал, как избыть его. Боязно было Кузе, а что как неустройство не сгинет, что тогда, и белый свет в очах померкнет?..
Странно и необъяснимо все это, братья ничего не имели против людей, хотя и теперь еще среди них бродили те, кто стал причиной бед, свалившихся на Карымиху. Они точно бы хотели поскорее запамятовать горькое и мучительное. А может, и впрямь хотели этого? Что Егор, что Кузя не были способны долго держать зло на сердце, оттаивали, словно бы им душно, если на сердце тягость. Они смотрели на мир светло, во всяком случае, стремились к этому даже в самую нелегкую минуту, что вызывало удивление в деревенском мире, мужики судачили про меж себя:
— Кряжевы-то чудные, однако, вдруг заблажат и в глазах у них заполыхает этакое… словно бы уж и зло подчистую с земли отчей выметено.
Верно что, так и было. Но нынче-то по-другому. Вдруг затмится пред очами и потянет смотреть на людей с недоверием и хмурясь, а этого братья не любят, душа у них широкая, все бы рвалась к свету, что подзатерялся среди дремучей тайги. Отыщи его! Впрочем, коль жаждешь, может произойти и нечто диковинное, вдруг да и рассечет свет темную стену леса и оборотится к тебе ясным ликом и воссияет. Следи тогда за ним во все глаза, не бойся обжечь их, от божьего разумения тот свет… Ах, ему бы и нынче воссиять и отвратить Кряжевых от недоброго дела, что влечет и приманивает. Но нет, не отыщешь и следа от райского света. И потому братья, почуяв в себе нечто упрямое и дерзкое, нежданно-негаданно проснувшееся в них, подобно охотничьему инстинкту, подчинились ему и стали не похожи на себя. А началось все так. Бежал Револя по улочке, кричал:
— Из лагеря, убив надзирателя, задали лататы пятеро зэков. Им сам леший не страшен. Ударит в башку, они и деревню пожгут…
Револя просил, чтоб мужики отрядили в угон за убегшими кого половчее и на ногу полегче… Но никто и на крыльцо не вышел, одни братья, не сумевшие одолеть в себе жарким огнем полыхнувшее нетерпение, они оказались среди ошалевших от лесного приволья охранников. Подле них крепко удерживаемые за поводок слюнявые, с бешеным блеском в глазах, овчарки. На минуту Егор и Кузя сделались как охранники, не отличить от них, хотя и в другой одежде, говорят про то же и глаза залютели. Малость спустя, чуть подостыв, все ж не умея поломать до конца эту похожесть, они пошли вместе с охранниками темными лесными тропами, а скоро откололись от них, продолжали отмерять спешащими шагами таежное неоглядье и думали, что им непременно повезет, и они настигнут варначных беглецов и приведут в лагерь, где тем место… Братья нынче жили одной гонкой, которая изматывала. Но прекратить ее они оказались не в силах. В них не остывало желание настичь беглых и наказать сурово. Да, да, еще и так — наказать… Правда, они не представляли, как это сделают, но то, что сделают, не сомневались. Не сомневались и в том, что именно они, Кряжевы, настигнут беглых. Половчее их, порасторопней не сыщешь в Карымихе! Братья не повязали бы себя делом, если бы не умели справить его. Но вдруг это отодвинулось и пристегнулась досада, одна на двоих, большая, безмерная, она придавила и отчетливо сказала, что они в поднявшемся переполохе пятая спица в колеснице. И впрямь, братья-то отчего сорвались с места, и теперь уже не шли скорым шагом, а бежали, высунув язык, и не по прибитой зверьим наследьем тропе, а вытеснившись из нее, серым вязким чернотропьем, обрезая едва угадываемый отсюда, поросший увядшей кугой, вытянувшийся на гиблое многоверстье, длинный желтый бугор? Кряжевы, ощущая на сердце досаду, чуть не потеряли себя, хотя мало что соображали. Но когда, обернувшись, они увидели Револю, то как бы снова обрели себя. Тот поспешал за ними, привычно худой и горбоносый, дышал с присвистом. Братья прибавили шаг, опять пустив в душу поганое, и совершенно позабыли о Револе, думали лишь о том, какие они легкие на ногу. Иль кто-то сравнится с ними? Нет, шалишь!.. Они пребывали в этом состоянии, когда неожиданно в саженях десяти увидели беглого. Правду сказать, не представляли беглых живыми людьми, скорее, похожими на зверей. Иначе отчего бы так жгло нетерпение, подталкивал вперед инстинкт какой-то, словно бы охотничий. Но ведь там, впереди, не зверь, продирающийся сквозь колючий кустарник, а человек в грязной одежде. Ясно, кто это? О лагерных сидельцах братья не по слуху знают.
Они увидели беглого и придавили прыть, когда услышали, как тот тяжело, взахлеб дышит, и позволили Револе настичь себя. Беглый к тому времени вышел на полянку, что открылась посреди буреломного леса, и заспотыкался, точно бы совершенно выбился из сил, а потом и вовсе перестал двигаться. Согнувшись и взявшись руками за грудь, он даже не обернулся, чтобы узнать, кто у него там, за спиною. Он как бы забыл обо всем, помнил
