Земной крест - Ким Балков
Амбал остановился близ порушья. Наплыли воспоминания, но уж очень короткие, ни о чем ему не говорящие, они быстро растаяли, не затронув его душевной сути, и он опять оказался наедине со своей тревогой. Помешкав, он двинулся дальше, тогда и услышал голоса, один из них принадлежал Ленче. Амбал похолодел, до того это было неожиданно. Все же спустя немного он сделался ловок и умел, и, стараясь ступать осторожно и мягко, чтоб не услышали те, двое, устроившиеся на уцелевшем бревне по центру порушья, пошел в сторону Христова места, чуть погодя остановился, теперь уже надолго, словно бы закаменев и позабыв обо всем на свете. Амбал ничего не видел и ничего не слышал, кроме Ленчиного голоса и голоса парня, густого, сильного, с легкой хрипотцой, что, однако ж, не мешала ему литься плавно и спокойно, точно река меж нешибких камней… Амбал не смел стронуться с места, еще не решил, какой лютой казни предать посмевшего вломиться в чужую жизнь.
Странное чувство, помимо ненависти, владело Амбалом, оно говорило, что происходящее теперь на самом деле не есть происходящее с ним, а с кем-то еще, может, с человеком, кого он знал по прежней жизни, а потом позабыл о нем, но вот вспомнил и удивился, он удивился, что не вспомнил о нем раньше, а только сейчас, когда тому стало совсем плохо. А что тому совсем плохо, он догадался по выражению его блеклых и точно бы потускневших глаз. Он хотел бы спросить, отчего тот словно бы потерял себя, но спросить не имел возможности, напряженно прислушиваясь к тому, о чем говорили те, двое, теперь уже едва обозначаемые в темноте. А те не говорили ни о чем, что заинтересовало бы еще кого-то, они говорили, что не могут жить друг без друга, и им надо быть вместе, старались, чтобы сказанное ими звучало убедительно, но так не звучало, а напротив, привычно и даже скучно, но им самим не было скучно, все, о чем они говорили, казалось единственно стоящим внимания. А если бы теперь сказали, что испытываемое ими уже не однажды случалось с другими людьми, они не поверили бы. И были бы правы. Все, что нынче совершалось в их душах, принадлежало им, и никому больше, и потому отличалось особенной новизной.
Амбал смутно ощущал ту необычайность, почти святость, что творилась на его глазах, но это ничего не поменяло в его душе, не сделало ее мягче, чтобы почувствовать причастность к сотворяемому на его глазах таинству. В его душе происходило нечто обратное, отчего он с каждой минутой испытывал все большее потрясение. Он думал, что Ленча лучше этого парня, и у нее не может быть ничего общего с ним, она из другого теста, ведь и он, Амбал, тоже ни на кого не похож, у него своя судьба, непонятная никому и даже кое-кого пугающая. Ну, что ж, пускай так, ему не нужно ничье понимание, достаточно того, что он знает, чего ждать от своей судьбы и почему он не поменяет ее ни на какую другую. С виду суровая, она милостива к нему и дает возможность подняться над людьми, почувствовать власть над ними. Может, эта уверенность, что не похож на остальных, помогла ему взять себя в руки. Хотя… что значит, взять себя в руки, если он сознавал, как больно ему, как тяжко?..
Он ушел с порушья, а спустя время был дома. У него достало сил вскипятить чай и сесть за стол. Однако ж на этом все и кончилось, ужинать он не захотел, вылез из-за стола, тяжело опустился на топчан, лег на спину, подложив под голову курмушку, и стал думать о Ленче. И, чем больше он думал, тем меньше понимал, отчего на сердце так погано, что-то выстраивалось в голове, что-то холодное и рассудочное, и это, выстраивающееся, нашептывало, что ничего в сущности не случилось, просто дочь подросла и теперь ей скучно подле отцова плеча, вот и потянуло ее на люди… Ну, скажите на милость, что в этом особенного? Ах, сколько же в людях понамешано, так и тянет увильнуть, лишь бы не допустить и мысли о неприятном! То же самое происходило и с Амбалом, правда, с одной разницей: он, даже увиливая от неприятного, не зажмуривался, а наблюдал смутившее его и на отдалении.
Пришла Ленча, она, кажется, намеревалась сказать Амбалу, как хорошо ей нынче, он отчетливо увидеть в ней это и вдруг понял, что не надо нынче говорить с дочерью: оборвалась нить, и без того слабая; он и раньше знал, прикоснись к ней — и лопнет. Все же она, хотя и слабая, связывала их, а нынче вот оборвалась. Амбал вздохнул, а потом, стараясь не смотреть на дочь, сияющую и ни о чем не догадывающуюся, не обратившую никакого внимания на то, что он не в себе, медленно пошел из комнатешки, и лишь теперь Ленча спросила с легким удивлением:
— Ты куда?..
— А тебе не все равно, куда я?..
— Отец, что стряслось?
Он с недоумением посмотрел на нее, как бы силясь понять, о чем она спрашивает? Но, кажется, так и не понял, сказал устало:
— Да ничего вроде бы… Хотя… Но да ладно!
— Ты за что-то обиделся на меня, да?..
— Нет.
— Ты и вправду не обиделся?
— Нет… — И опять в его глазах обозначилось недоумение, а чуть спустя и неприязнь к дочери, хотя и слабая, едва приметная. Но кто скажет, не сделается ли она уже завтра больше? Уронил угрюмо слова тяжелые: — Темно. Смутно. А все ты… ты… Чтоб тебя!.. — Вяло сдвинулся с места.
— Отец! Отец!.. — крикнула Ленча. — Куда ты?!
Амбал не ответил, хлопнул дверью. Он не знал, куда пойдет, не знал, пока не очутился на улочке, тогда и вспомнил о Дедыше. Но, выйдя на берег моря и проследив за тем,
