Том Холт - Александр у края света
Надо отдать ему должное, он слушал внимательно и не обиделся.
— Я представляю, как ты сидишь на склоне холма, — ответил он, — окруженный камнями. Ты промок и замерз, и рано или поздно воспаление легких загонит тебя в могилу. При этом у тебя достаточно знания и умения, чтобы построить из камней дом, развести внутри огонь и согреться. Но ты говоришь — нет, если я построю дом, он может развалиться и раздавить меня, а если я разведу огонь, искры воспламенят солому на крыше и я сгорю во сне. Поэтому ты остаешься сидеть, где сидел, и умираешь.
— Может быть, — согласился я. — Может быть я протяну так двадцать лет, а если построю дом и он рухнет на меня... разные отношения, как видишь. Или мнения, если угодно. Различные способы оценки рисков и преимуществ, которыми мы с тобой пользуемся. И может быть, главная разница между нами в том, что ты пытаешься заставить меня думать по-своему, в то время как я совершенно не возражаю, чтобы ты занимался чем тебе угодно, если ты соответственным образом не станешь мешать мне.
Он покачал головой.
— Эвксен, спасенный в последний момент из бурного моря, жалуется, что я нарушил его право плыть.
Я улыбнулся.
— Аристотель, не умеющий плавать, воображает, что все находящиеся в воде утонут, если он не спасет их. А теперь, со всем превеликим уважением, я хочу отправиться спать. Таким образом, поутру я буду неправ, но доволен жизнью, а ты будешь спать на ходу при всей своей правоте.
Уже некоторое время, Фризевт, я слышу твой голос. Ты не жалуешься, если быть точным, ты просто интересуешься озадаченным тоном, зачем кому-то, ведущему такую мирную и приземленную жизнь, как у меня, брать на себя труд сохранять ее для будущих поколений. Не похоже, замечаешь ты, чтобы со мной происходило что-то интересное. О, конечно, добавляешь ты, на своем пути я встречал множество людей, живущих интересной жизнью, но это совсем не одно и то же. Может быть, предлагаешь ты, мне стоит перестать рассказывать о себе и начать рассказывать о них.
Вполне тебя понимаю. В конце концов, кому понадобится изучать историю жизни среднего человека, анналы его повседневного существования, географию его местообитания, списки его друзей, любовников, болезней и рецепт его любимого соуса к жареному на противне снетку. Это определенно не те вещи, которые могут заинтересовать кого-то помимо непосредственных родственников; разве что речь идет о действительно знаменитой и важной персоне (в этом случае подобное жизнеописание позволит понять причины тех или иных его действий; он сжег такой-то и такой-то город дотла, поскольку городские ворота были покрашены в синий цвет, а он с детства не выносил синий; его жена храпела, и потому он сидел без сна, замышляя низвержение республики; небольшая толика человечности делает историю более вкуснее, как ложечка меда и тертого сыра — неразведенное вино).
Я понимаю твою озадаченность и прощаю ее. Видишь ли, моя проблема в том, что все интересное происходило во вторую половину моей жизни (если не предполагать, что я проживу столько же, сколько Нестор — в этому случае надо говорить о второй трети), но как бы мне не хотелось, я не могу пропустить все скучные эпизоды, поскольку без них не поймешь, почему все обернулось так, как обернулось. Начиная эту историю, я подумывал сразу перепрыгнуть к текущему моменту, а потом вернуться назад за объяснениями («И причиной тому было то, что еще ребенком...»); но получилось бы запутано. Реальность такова, что люди не проживают свою жизни таким вот образом: начинают в тридцать, перебегают назад, чтобы ухватить немного детства, затем продолжают с того же места... и очень жаль, с моей точки зрения.
Я бы уж точно гораздо лучше провел детство, зная все, что узнал за последующие годы, чем потратил эту самую важную часть жизни, вооруженный лишь смутными представлениями маленького мальчика. Мне всегда казалось, что заставлять ребенка прилагать какие-то усилия — это все равно что уговаривать земледельца вспахать поле голыми руками, обещая за это подарить ему плуг.
Правда заключается в том, что моя жизнь никогда не протекала в соответствии с планом или хоть с чем-то, отдаленно его напоминающем. Она, в некотором роде, вихляла. Жизнь некоторых удачливых людей подобна существованию новой колонии, в которой общественные здания, дома, улицы, рынки и городские стены закладываются и возводятся до появления первых поселенцев. Все прочие живут, как старые деревушки, которые растут как попало, вытягиваясь вдоль дорог или ютясь между двух гор. Подумай сам: я был рожден для жизни благородного земледельца, человека, которому предназначено работать лишь столько, сколько нужно для поддержания самоуважения, а все оставшееся время тратить на бесцельные и безвредные развлечения. Вместо этого я стал профессиональным лжецом, мошенником, паразитом, и в награду за то был удостоен чести наставлять македонского царевича и все следующее поколения правителей и вельмож. Разумеется, когда я только-только встал на стезю лжи, последнее, что я мог вообразить, это что меня ждет столь ответственное положение, и ни к чему подобному не готовился. Я просто плыл по воле волн. Немногочисленные попытки стать обычным, честным человеком — такие как брак — потерпели немедленное и полное фиаско, так что я из забросил вовсе. В сущности, я жил во сне, как некоторые люди во сне ходят. По большому счету это безвредный и необременительный способ тратить свои дни, но он вряд ли может послужить основой для захватывающей и облагораживающей истории.
Затем, довольно неожиданно — (вот, тут начинаются то, чего ты ждал) — моя жизнь изменилась, и я оказался замешан в важнейшие и значительнейшие события, которые отчасти и породил, и принялся совершать деяния, затрагивающие жизнь бесчисленных еще нерожденных людей, обретая собственное место в истории. Замечательные, непредвиденные изменения — и все из-за оливки.
Указанная оливка была маленьким, сморщенным и довольно пожилым экземпляром, совершенно никому не нужным, посему она оставалась лежать на дне чаши, в то время как ее младшие округлые собратья постепенно пожирались, подобно семи юношам и семи девушкам, которых, говорят, отправляли в качестве ежегодной дани Минотавру. Наконец наша печальная оливка осталась совсем одна — и тут ее ухватил некий алчный тип по имени Миронид и заглотил не разжевывая.
У Миронида была привычка говорить с полным ртом, и он попытался проглотить нашу оливку в самый разгар оживленной и довольно жаркой дискуссии, которую он вел с Леонидом, Эвксеном, сыном Эвтихида (мной) и полководцем Парменионом, самым доверенным советником Филиппа. В результате оливка пошла не в то горло, застряла там и полностью перекрыла доступ воздуха, на манер трехсот спартанцев, преградившим путь персидской армии у Фермопил. Даже еще более успешно — Миронид поперхнулся, страшно побагровел и умер.
Я никогда не видел, чтобы человек поперхнулся до смерти, и в этот раз тоже — я, как обычно, смотрел в другую сторону, беседуя с соседом справа, поскольку Миронид и бессмысленный спор, который мы с ним вели добрую четверть часа, утомили меня донельзя. Я заметил неладное, когда кто-то произнес встревоженным голосом: — Миронид? — а еще кто-то сказал: — Боги, он умер! — и люди повскакали с мест, столпились вокруг него и принялись звать врача.
Если этот рассказ звучит слегка бессердечно, то это потому, вероятно, что мне не очень нравился Миронид.
Это был громогласный, грубый и тупой тип, причем тупой на довольно хитрый манер, так что люди частенько поддавались его идиотским заблуждениям. Он был, стыдно сказать, афинянином и философом.
Причина, по которой он сидел здесь, пируя с царем Филиппом, его главным советником и ручными интеллектуалами, заключалась в том, что он родил идею; а невзлюбил я его с первого взгляда как раз потому, что идея, которую он родил, должна была, по-хорошему, придти в мою голову, а не в его. Коротко говоря, он прибыл, чтобы выпросить у царя средства на основание колонии на берегу Черного Моря, откуда к нам течет пшеница.
В доалександровы времена все амбициозные колонисты, если у них была возможность выбирать направление, отправлялись в черноморский регион. Огорчительно большая доля хлеба, съедаемого в Аттике, выращивается здесь, и отправляется к нам из греческих городов в Крыму; в тех местах можно скопить огромное богатство, местные жители дружелюбны или ничтожны, а греки живут там так давно, что превратили эту страну в нечто вроде дома вдали от дома.
Другая приятная особенность черноморского региона состоит в том, что он никому не принадлежит (за исключением народов, населявших его изначально, мнение которых никого не интересует, конечно). К вашим услугам все побережье от Византия до Колхиды. Эта страна расположена на достаточном удалении от коренной Греции, чтобы не быть вовлеченной против воли в бесконечные, наводящие тоску маленькие войны между Афинами и Спартой; Персидская Империя остановила свое продвижение на Кавказе, отделенная от греков горами и жестокими неуправляемыми сарматами.
