Серо Ханзадян - Царица Армянская
в последний раз видел моего супруга?
— В день отправления сюда.
Мари-Луйс верила, что Каранни очень тревожится и беспокоится о ней...
Но ведь и она не меньше страдает... Человек должен быть богом, чтобы уметь
увидеть затаенную в своей груди отраву, злой яд, черную кровь, жалкий
страх и всю оборотную сторону своей сути. Но он не бог...
— Царственный супруг твой, — оторвал ее от раздумий Таги-Усак, —
которому боги определили тысячу лет жизни — если верить богам, — поручил
мне устроить твой побег.
Огромные, горящие огнем глаза царицы наполнились слезами. И от этого
она стала еще прекраснее: «Неужто я еще нужна своему супругу? — с
удивлением размышляла она. — Если да, то я откажусь исполнить его
желание!..»
— Все готово к твоему побегу, божественная. Со мной есть еще люди в
помощь.
Царица, словно не слыша его, подняла чашу с вином и пристально
посмотрела на Таги-Усака. Тяжелым был этот взгляд, но не чуждым и не новым
для Таги-Усака.
— За чистую и верную любовь!
— За чистую любовь! — поднимая и свою чашу, сказал он. — За чистую
любовь!..
— И за моего супруга!
— И за здоровье престолонаследника Каранни!
Они молча пригубили чаши, глядя друг другу в глаза, словно не вино, а
горение душ своих испивали.
Царица пила ничем не заедая. Взгляд ее постепенно мрачнел и делался
все холоднее и холоднее. Вот она встала, волевая и гневная.
— Есть вещи, Таги-Усак, для людей столь низких, как ты,
непозволительные. Не кичись моей любовью и не преувеличивай моей к тебе
приязни. Благословляй своих богов, что я еще не вырвала твое сердце и не
кинула его на съедение псам. — Она жадно вдохнула воздух и продолжала: —
Не докучай мне своим присутствием, не береди душевную рану. Где и когда
это видано, чтобы подобный тебе раб осмеливался касаться губ богоравной
своей властительницы?! Моею дланью сносятся головы непокорных. Даже боги
трепещут передо мной! Стоит мне пожелать, и я могу низвергнуть и
почитаемого мною Мажан-Арамазда!..
— Пожалей себя, царица! — взмолился Таги-Усак.
— Стоит мне пожелать!..
Она медленно подошла к нише в стене, где было установлено глиняное
изваяние бога-хранителя города Хаттушаша, взяла его в руки и грохнула
оземь.
— Стоит пожелать!..
Изваяние разлетелось на множество мелких осколков. Мари-Луйс стала
истово крошить ногами эти осколки.
— Вот так я живу! — раздув тонкие точеные ноздри свои, закричала
она. — И такой жизни желаю! И что меня на это толкает, ведомо только мне
одной.
Таги-Усака все содеянное повергло в ужас. Чужая здесь женщина,
пленница, посмела разбить изваяние бога-хранителя Хаттушаша, их идола!..
— Остерегись, царица! — только и мог он сказать.
Она взяла его за плечи.
— Если богов множество, то ведь и тебе надо разрывать свое сердце на
все это множество, жить под непосильным гнетом, исполнять все прихоти
этого множества и денно и нощно. Нельзя так жить! Един бог! Только един
бог нам нужен! И не какой-нибудь каменный идол в нашем дому, на которого
мы взираем, но не верим в его истинное существование. Нет, этот един бог
должен быть вознесен в небо на острие лука великого Гайка, должен
существовать там, над нами, вдали от человечества, от всего живого,
обитающего в этом проклятом мире! В далекой дали даже чудище
представляется прекрасным и неправый правым. Вот такого я желаю!
Таги-Усак со смешанным чувством восторга и ужаса взирал на царицу. Ее
уста изрекали чаяния его души. Но вслух он снова повторил:
— Пожалей себя, царица!
Мари-Луйс показала ему жестом на дверь.
Таги-Усак приложился к ее руке и вышел.
Через два дня она провожала его как ассирийского купца.
— Скажи Каранни, что отныне у меня нет больше иных врагов, кроме
самой себя. А от себя деться некуда. И поведай обо всем, что видел и
слышал здесь. Только об этом!.. В добрый путь!
Таги-Усак поспешил покинуть Хаттушаш.
* * *
Страна хеттов была охвачена тревогой. Каранни совершал набег за
набегом на их Верхнюю провинцию. Армянская конница наводила ужас.
Царь Мурсилис все чаще обнаруживал перед Мари-Луйс свое раздражение.
А она все больше разжигала его воинственность. И добивалась немалого.
— Я уничтожу этого Каранни, этого юнца, у которого молоко на губах не
обсохло! И страну его испепелю. Сгорит в мгновение, как подпаленный стог
сухого сена!.. Не оставлю в городах Хайасы ни одного живого воина!.. Я!..
Мари-Луйс всячески подстрекала Мурсилиса поскорее выступить войной
против Каранни. А хеттские военачальники и дворцовая знать роптали и
пытались склонить своего царя к перемирию с Каранни, чтобы тот затем
покинул пределы их страны. Они понимали, что силы у них далеко не прежние.
Царство обременено междоусобицей среди своих племен, и вокруг враги
теснят.
Приближенные настоятельно советовали Мурсилису с почетом возвратить
Каранни его царственную супругу и провинции Тегарам и Торгом и с тем
заключить перемирие. Но царь не согласился на это. Прежде всего он не
желал лишаться завоеванных еще его отцом армянских земель. Ведь они давали
хлеб на содержание огромного хеттского войска. К тому же стоит запросить
сейчас мира, и Каранни оставит за собой уже захваченные им хеттские
провинции. А это лишит их выхода к Верхнему морю, лишит недр, богатых
металлами. И вообще даже малейшее послабление армянам взбудоражит все
мелкие пограничные царства и племена. И они, чего доброго, тоже возьмутся
за оружие и ринутся на хеттов.
Нет, пойти на перемирие было бы равнозначно поражению...
Мари-Луйс исподволь добивалась задуманного, воодушевляла Мурсилиса к
выступлению против Каранни. Примирение их было бы, на ее взгляд,
унизительным для Каранни. У супруга сейчас отличное войско, прекрасные
сподвижники. Таги-Усак рассказал ей об арцахской коннице. Он считает, что
конники являют собой непобедимую силу. Нельзя отступаться. Лучшего момента
для разгрома Хеттского царства трудно представить. Надо раз и навсегда
покончить с опасностью, вечно угрожающей армянам!..
Мурсилис принял наконец решение выступить со всем своим войском
против Каранни, пользуясь и тем, что все другие враждебные племена и
народы пока не вооружились и не пошли на него самого.
Надо спешить. Подавление армян станет уроком и другим посягателям.
Мари-Луйс торжествовала: Мурсилис идет навстречу своей гибели...
Хаттушаш лихорадочно готовился к войне.
* * *
Верховный военачальник Каш Бихуни с частью уцелевшего войска вернулся
с победой после взятия хеттского города Данкува.
Он подъехал на колеснице, гордо стоя в ней. Брюхатый, толстогубый,
явно довольный собой. Как Каранни ни бился, не удалось уломать его,
обучить верховой езде.
— Колесница — моя жизнь! — упирался Каш Бихуни. — Я не променяю ее ни
на что!..
Каш Бихуни, тыча копьем в спины бежавших впереди пленных хеттских
военачальников, покрикивал:
— Э-эй, Мурсилисово отродье, поскорее!..
Он завладел не только Данкувой. Было разгромлено до тридцати больших
и малых поселений хеттов. Жители их в основном уничтожены, а меньшая
толика захвачена в плен — те, кто владеет ремеслом, и юноши, способные
держать в руках оружие.
— Ну, толстяк, с успехом тебя!
— С твоим именем на устах добывали успех! — самодовольно ответил Каш
Бихуни, жуя свои бобы. — В твоем имени куда большая магическая сила, чем в
именах божьих. Стоит мне помянуть тебя вслух, дело тотчас и ладится.
Каранни довольно рассмеялся.
— Надеюсь, ты сыт, Каш Бихуни?
— И войско мое сыто! И я надеюсь, что и добычу нашу, и пленных ты
оставишь моим воинам, божественный?!
— Непременно оставлю. И сделаю еще от себя добавление.
Каранни приказал зарезать у ног Каш Бихуни трех белых овечек в жертву
за удачу. Верховный военачальник снова рассмеялся:
— Да что я, бог, что ли, государь мой?
