Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

— Как утопил врагов? — удивился император. — Афр, здесь море?

— Он утопил их в пещере, где они таились. Говорят, погибло более пяти тысяч варваров.

— Кто‑нибудь видел их трупы? — быстро спросил император.

Спальник Зосима тем временем молча приволок парадную форму — позолоченный давленный по грудным мышцам панцирь с прикрепленной к нему юбкой, состоящей из кожаных полос, меч на перевязи, пурпурный плащ, застегивающий на левом плече. Последним притащил императорский жезл.

Афр, несколько протрезвевший и с виноватым видом поглядывающий на Траяна, скупо ответил.

— Никто. Однако, цезарь, полагаю, не стоит разубеждать воинов. Они жаждут видеть императора. Они горят желанием поздравить тебя с победой.

Траян не смог сдержать изумления, когда обнаружил, что и члены претория тоже необыкновенно возбудились, поздравляли Ларция, жали руки конным лучникам, обнимали их за плечи. Адриан счел за честь встать рядом с виновником торжества, вконец смущенного подобной, внезапно свалившейся на него славой. До той минуты, когда его ловко сдернули с коня и водрузили на плечи, Ларций и предположить не мог, что совершил что‑то героическое. Левая, искалеченная, а теперь и раненая рука онемела, перевязка уже насквозь пропитала кровью. Голова кружилась, но он, стиснув зубы, терпел. Ждал, когда император вызовет его для доклада. В любом случае следовало держаться на ногах, ни в коем случае нельзя было нарушить ликование. Пусть обнаружение тайного укрытия даков никак нельзя было приравнять к великой победе, решавшей исход войны, однако лишать солдат радости тоже недопустимо. Ларций, как опытный человек, достаточно поживший в лагере, хорошо знал, что воины всегда возбуждались внезапно. Случалось, с той же непосредственностью они устраивали самосуд.

Траян вышел из шатра и вскинул правую руку. Встреченный громкими восторженными криками, император через плац направился к возвышению, с которого Ларций к тому момент уже успел спуститься, встал у барьера, вскинул правую руку и провозгласил.

— Аве, герой! Аве, гражданин! Докладывай.

Ларций, стараясь держаться по стойке смирно, доложил, что обнаружил засаду, разгромил врага, взял добычу. Никаких точных цифр не сообщил — этого солдатам не надо. Потом все подсчитают, взвесят, оформят.

— Я гляжу, ты ранен? — спросил Траян.

— Так точно.

— Афр, — приказал император, — Лонга и раненых немедленно в госпиталь.19 Мы тем временем вознесем хвалы богам, возблагодарим их за милость и поддержку.

На следующий день, в день праздника Геркулеса Охранителя было назначено большое жертвоприношение в честь победы в Медвежьем урочище. К жертвеннику был доставлен белый бык, войско было выстроено неподалеку от лагеря, на утрамбованном участке земли, где проходили строевые упражнения и проводились парады. После торжественной церемонии состоялся парад. Первой прошла конная гвардия, во главе которой ехали пять десятков храбрецов. Вел их Валерий Комозой, получивший под команду первую турму конной гвардии, а с ней и всадническое достоинство. Все участники похода были обуты к короткие кавалерийские сапоги, все были достойно награждены. Не имевшие римского гражданства были внесены в списки граждан, каждому была выдана изрядная денежная сумм. Лонгу заочно вручили почетное копье. Он не смог принять участие в торжестве, в госпитале его сразила горячка. Вечером император устроил пир в честь Геркулеса, на котором было сказано много добрых слов о Лонге и его молодцах.

Траян очень быстро уловил, как с каждым новым тостом менялся настрой участников празднества. Тон задал Лициний Сура. В очередной здравице он открыто повел речь о сражении, которого жаждет римская слава, римские воины и полководцы. Соратник выражался почтительно, используя самые изысканные ораторские приемы. В то же время Сура позволил себе дерзость, касавшуюся нежелания некоторых высокопоставленных особ прислушиваться к божественным знакам и к мнению ближайших сподвижников. Его поддержали единогласно. Дальше пошло — поехало. Все члены претория, старшие офицеры, даже центурионы — примипилярии позволяли себе открыто выражать сомнение в полезности дальнейшего сидения у входа в Тапы.

Марк невозмутимо слушал упреки. Наконец — огромный, заметно раздавшийся в плечах, — не выдержал, поднялся с ложа, хмуро оглядел присутствующих.

Все примолкли.

— Хорошо, — заявил он. — Завтра назначаю преторий. Обсудим ход войны и выполнение стратегического плана.

Ночью ему не спалось. Промаявшись на ложе, отказав в ласке жене, встал, накинул на тунику императорский плащ и вышел из шатра. Отправился бродить по лагерю. Его узнавали. Осмелевший Сервилат, когда‑то выпоротый при переходе к Данувию, позволил себе первым обратиться к императору. «Чего ждем? — спросил он. — Лонг разделался с несколькими сотнями даков, а у нас такая силища без дела стоит?»

Император вздохнул, ответил: «Рано» — и вернулся в шатер. Там устроился возле походной библиотеки, взял в руки свиток Фронтина, обозначенный «Стратегемы», просмотрел его.

Ответа не нашел. Большинство баек, которые старик Секст собрал в своем труде, были ему хорошо известны, однако среди собрания стратегем он не нашел ни одной, в которой было бы сказано, вступать ли полководцу в битву, если в душе нет уверенности в победе. Удивительно, приученный решать исход сражения или войны сокрушающим ударом, на этот раз он не испытывал желания вступать в бой. Робости не было, угнетала смута в душе. Не давала покоя неопределенность ситуации. Доводы его полководцев, в том числе и самого осторожного и разумного Атилия Агриколы, были весомы и неопровержимы: армия зависла, солдаты рвутся в бой, все жаждут добычи. Такой настрой следует приветствовать, и при превосходстве в силах, которым он обладает над неприятелем (даже без поддержки Лаберия Максима), всякое промедление выглядит как нерешительность, хуже того робость и боязнь раз и навсегда разделаться с Децебалом.

Траян вспомнил штурм Иерусалимы, когда доблестный Тит Флавий, сын Веспасиана, тоже тянул с решительным ударом. Он тоже долго ждал, выбирал момент для штурма. Даже устроил воинский парад перед стенами столицы Иудеи — пусть осажденные полюбуются на римскую мощь. Но и взял он Иерусалиму после первого же штурма, подтвердив тем самым, что умеет не только долго запрягать, но и быстро ездить. Он наставлял молодого Траяна: не уверен, не спеши. Если не можешь найти ответ, подожди, прикинь, может, неправильно сформулирован вопрос? Учти, Марк, на правильно поставленный вопрос всегда найдется верный ответ.

Император спросил себя — что мешает отдать приказ о начале сражения? Что удерживает Децебала в его логове? Почему тот не трогается с места? Он ждет? Чего может ждать Децебал? Что варвар держит за пазухой, о чем он, император Рима, не догадывается? Неужели царь даков всерьез решил, что подобными комариными укусами, каким являлось засада в Медвежьем урочище, можно добиться успеха? Этого не может быть. Тогда чего добивался Децебал, посылая своих людей на верную гибель? Какая угроза таилась в этой потешной угрозе обхода его армии с тыла?

Не в силах найти ответ на этот вопрос, Марк не мог начинать сражение. Об этом так и заявил на следующий день на претории — не зная замыслов врага, нельзя сразу все ставить на кон. Сражение при любом перевесе в силах, вооружении, в боевом духе это всегда езда в незнаемое. Это всегда воля богов, она непостижима. Никакие жертвоприношения, благоприятные приметы и знаки не могут дать абсолютной уверенности в победе. О том же твердит и история войн, и само военное искусство. Промашки случались и с великим Цезарем, и дальновидным, стратегически непобедимым Августом. Александр из Македонии тоже терпел неудачи, например, в Согдиане, в Индии, а ведь нам еще надо добраться до Индии. Можем ли мы на этом пути уже в Дакии допускать ошибки и позволять страстям пересилить доводы разума? Если да, значит, мы плохо изучали философию.

На него обрушились все сразу.

Кроме Нератия Приска.

Этот, всегда молчаливый и выдержанный средних лет мужчина, консул 87 года и нынешний легат в Паннонии, на удивление горячо возразил всем участникам совещания.

Он спросил

— Почему Децебал не уходит из своего лагеря? Чего он ждет? Скажите мне точно, и я тоже потребую, чтобы император начал сражение.

Ему возразил Лициний Сура.

— Это не вопрос, потому что в данной ситуации Децебал является слабейшим, и мы в состоянии предусмотреть все возможные каверзы, которые он нам готовит.

— Ты в этом уверен, Лициний? — спросил Нератий.

— Да, — отчетливо провозгласил Сура.

— А я нет, — возразил проконсул и добавил. — Поэтому я не вправе советовать цезарю начинать сражение.

Неделю Траян упорно отбивал все предложения двинуться вперед. С каждым днем это удавалось все труднее и труднее, пока громом с ясного неба не ударило пришедшее по факельной связи20 о том, что саки и роксоланы в количестве тридцати тысяч всадников переправились через Данувий неподалеку от его устья и ворвались в пределы Нижней Мезии. Варвары напали на приграничный город Трезмис, где располагалась тыловая ставка наместника провинции Лаберия Максима, участвовавшего в походе, и куда свозились припасы для второго года войны.