Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку
Князь Трубецкой рот разинул и забубнил:
– Все-се-се-се… пре-пре-пре-пре…
Анна Иоанновна величественно кивнула. Догадалась и сама: всемилостивейшая она и пресветлейшая (Трубецкой не мог читать – заикался). Татищев перенял от него челобитную.
«…изволили, – читал он внятно, – представленные от Верховного совета пункты подписать, за которые всенижайше-рабски благодарствуем… Однако же, всемилостивейшая государыня, в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в страхе предбудущего беспокойства…»
Кто-то из толпы, не выдержав, кинулся к дверям. Но двери тут же громко бухнули с разлету, уже запертые, и блеснули штыки:
– Назад! Ружья заряжены, а выпущать не велено!
Верховники переглянулись: ловушка. Татищев читал – все громче и громче. И гнулась спина его – все ниже и ниже. И поднималась Анна – все выше и выше… Но что это? Опять обман? Она ожидала призыва к полному самодержавию, а вместо этого… затеи какие-то! Татищев кончил чтение и добавил от себя:
– Порадуй же нас, великая государыня, согласием своим.
Опять проекты! Анна чуть не зарыдала в отчаянии.
И вздохнули за ее спиной верховные: пока не страшно.
– Обсудим, – успокоенно сказал Голицын Татищеву. – И кондиции митавские совокупим с проектами московскими… Так и будет!
Растопыренными пальцами Анна закрыла лицо.
И вдруг – из толпы кавалергардов – рвануло воплями:
– Животы верховным затейщикам вспороть!
– Кости переломаем!
– Да здравствует самодержавие!
Были – наперекор – и другие голоса, предерзостные:
– Самодержавью не бывать… Хватит! Попили крови…
– Воли нам, воли… Доколе мучиться?
Фельдмаршалы подняли жезлы, тускло сверкнувшие.
– Тихо! – И с улыбкой вышел вперед Василий Лукич. – С соизволения государыни, мы ныне же, не умытничая, все обсудим…
Но гвардейцы падали ниц перед Анной, мундиры на себе разрывая:
– Хотим по-прежнему… Чтобы как раньше было!
– Тиранствуй над нами, матушка! Казни, мучай…
«Вот подлое рабство где…» – И князь Голицын на Черкасского обрушился с высоты места царского:
– Твои ковы холопьи?..
– В окно их! – ревели залы. – На плаху класть…
И тогда Черкасский взбодрился.
– Не вы ли, – пригрозил он министрам, – уверили государыню, что кондиции ваши скорпионские с общего ведома составлены? Но вы без нашего согласья всучили их на Митаве, воровски и тихо… Никитич, чего рот открыл? Ударь челобитной!..
Татищев тянул челобитную к Анне, а верховники рвали ее к себе. Тогда императрица – хвать бумагу, и все притихло.
Драки у подножия престола не получилось.
– Ваше величество, – надвинулся на Анну «дракон» Василий Лукич, – проследуем в место тихое, дабы все решить сразу…
Анна заколебалась: в кабинетах-то ее обдурят как миленькую. Дадут ей там хлебнуть с шила патоки. А не пойти – как? И вдруг раздался ужасный вой – родной, сестрицын, измайловский:
– Нет! Не время рассуждать ныне… Кончать надо!
Глаза выкатив, Екатерина Мекленбургская забежала перед Анной.
Руку за лиф сунула – вот и перья.
Платье на себе без стыда задрала – вот и чернила.
Зубами выхватила затычку из пузырька, перо обмакнула:
– Пиши, сестрица! Чего ждешь? Пиши немедля… Меня слушай!
Дмитрий Михайлович Голицын хотел отпугнуть ее.
– Без нашего ведома, – сказал, – того не будет…
Но рухнула Мекленбургская перед бывшей Курляндской – две герцогини, сестра перед сестрой – на колени.
– Я в ответе! – орала Дикая. – Пиши-и… Я первая подохну на штыках, пусть… А ты – пиши-и-и… Не бойся!
Брызнув чернилами, перо царапнуло по челобитью. «Учинить по сему», – написала Анна и сразу будто выросла:
– Вовлекли меня в дела бумажные, так расхлебывайте… Никто живым отсюда не выйдет, пока к согласию конечному не придем! Семен Андреевич, – велела Салтыкову, – ты распорядись. Чую, что здесь небезопасна я! Где капитан фон Альбрехт? Охраняйте мою особу строже от покушений. – И с улыбкой царица повернулась к верховным министрам: – Прошу откушать со мною. Время восприять от стола по-божески… Уж не побрезгуйте!
Приглашение к монаршему столу – всегда милость. Но, попав за царский стол, не встанешь. Пока тебя не отпустят – сиди, гость милый. Это был арест верховников, наложенный на них императорской милостью.
Двери приперты. Штыки, пули, латы…
А за спиной Анны – звероподобный Людвиг фон Альбрехт.
* * *Офицеры шпаг своих в ножны уже не вкладывали.
– Не бывать тому, – волновались, – чтобы Анне законы предписывали. Хотим ее самодержавной, по примеру предков…
И квохтали по углам статс-дамы, ревела Дикая:
– Довольно словоерничать! Пора кончать…
Кого-то уже били на лестницах – тяжко, кроваво, до смерти.
– Долой верховных, а быть Сенату, как при Петре!
В шляхетстве наскоро обминали последние споры:
– Как возблагодарить государыню за все ее милости к нам?
– Вернуть ей то, что похищено верховниками!
Мурза Григорий Юсупов ослабел:
– Самодержавие? Опять куртизаны? Мне уже тяжко унижаться… Я стар! И не затем привел сюда войска…
Похаживал генерал князь Ванька Барятинский, порыгивал:
– Благодарить надо, это верно… Адрес писать бы нам!
Князь Черкасский тянул за собой Кантемира.
– Во, во! – взывал. – У князя Антиоха о восприятии самодержавия челобитная еще загодя писана. А более ничего и не надобно!
Матюшкин руками махал:
– Так зачем пришли сюда? Или кондиции согласовать с проектами? Или опять истукана монаршего себе на спину взваливать?
Его грохнули об стенку:
– Молчи, пока цел. В окно пустим – ногами кверху, а башкой вниз!
И мотало от толпы к толпе графа Матвеева:
– Рви все проекты! Ничего не нужно – только самовластье!
– Доколе болтать-то? – кричала Дикая. – Решайтесь же…
– Потерпи, матушка. Сейчас… пусть только выйдут! Головы ссечем палашами – и делу конец!
Кантемир тряхнул головой, рассыпая по плечам завитые букли, облачком вспылила над ним розовая парижская пудра:
– К чему лютость? В век просвещенный, век осьмнадцатый…
– Кончайте все сразу! – ревела Дикая герцогиня. – Хоть кровью, но – кончайте… Святость всегда кровью омыта!
Пихаясь локтями, из ревущей толпы выдрался Семен Салтыков, выбил ногой двери в обеденные палаты:
– Государыня! Уже порешили. Изволь выйти.
Поднялась из-за стола Анна – встали и верховники.
– Вот и финита, – сказал Голицын, салфетку скомкав.
Анна Иоанновна вышла в аудиенц-камору, ее оглушило криком:
– Будь самодержавной, матушка… будь в радость нам!
И тогда она стала кланяться, а из-под локтя своего высматривала: где верховники? Идут за ней или уже скрылись?
– Поближе ко мне, милые, – говорила, – рядком да ладком… Ныне же, как вы и хотели, все уладим и порешим.
Блестели острые жала шпаг, воздетые перед нею:
– Скажи, государыня, одно слово, и головы злодеев, власть у тебя отнявших, к твоим ногам сейчас сложим!
Кантемир, изящно позируя, уже начал читать свое сочинение:
«…в знак нашего благодарства, просим всемилостивейше принять самодержство таково, каково ваши славные предки достохвальные имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета пункты уничтожить!»
– Рви, матушка! – призывали. – Раздирай их…
Анна Иоанновна величаво обернулась к министрам.
– Что делать мне? – прищурилась. – Вы слышите?
– Раздери их, сестрица, – вопила Екатерина Иоанновна.
И тогда Анна, силу почуяв, начала актерствовать:
– Ума не приложу, – сказала, по бокам себя хлопнув, – каково быть мне? Народ просит рвать кондиции те. А оне мной уже апробованы… Нешто ж я смею переступить через слово свое высокое – слово государево?
От дверей – над головами шляхетства – уже плыли к ней листы кондиций. За окнами дворца плеснуло солнечно, и Голицын вперед шагнул, подхватил бумаги. «Ради чего жил, надеялся… Прощай!»
– Вот они, ваше величество, – и сам протянул их Анне.
Стало тихо-тихо… медленно сочилось за окнами солнце.
– Василий Лукич, – спросила Анна, – стало быть, ты обманул меня тогда на Митаве? Кондиции те твое мнение, а не народное?
Кто-то навзрыд рыдал – в углу, за печками, избитый…
– Рви! – снова взвизгнула Дикая герцогиня.
Треснула бумага наискосок – и кондиций не стало.
– А буду я вашей матерью! – проорала Анна Иоанновна сипло. – Изолью на Русь и народ свои монаршии милости… – Обернулась к гвардии. – Вам, заступники мои, спасибо царское. Вы мне словно тюрьму отворили: теперича-то я свободна – что хочу, то и делаю!
«А это что? Проект Татищева? Дурак…» – И локтем Анна Иоанновна спихнула все проекты наземь. Спросила:
– Где канцлер?.. Гаврила Иваныч, оповести всех министров иноземных, что я приняла самодержство… Да графа Ягужинского из узилища тайного, яко слугу моего верного, выпустить немедля… Фельдмаршал! – повернулась она к Долгорукому. – Ты арестовал графа, теперь сам и верни ему шпагу.
