Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин
Кторов зачем-то остановился и стал смотреть представление. Витковский между тем, что-то бормоча под нос, продолжал идти. Он не заметил утраты собеседника.
Перед Кторовым, как барином в шинели, расступились и дали лучшее место. Петрушка тузил своих врагов, но вдруг набежавшая тряпичная собака оторвала ему ногу. Кукла не особенно расстроилась потерей и отправилась свататься. Невеста оказалась несговорчива, а Петрушка кричал (уже охрипшим голосом кукольника): «Принеси себя в жертву! Принеси себя в жертву!»
Кторов ощутил, как у него мёрзнут ноги, особенно та, деревянная. Где-то далеко шёл профессор университета, хранитель восточной коллекции Витольд Витковский и что-то бормотал под нос. Кторов казался себе тут ненужным: ни в масленичной толпе, ни сумасшедшему профессору, ни начальству в Генеральном штабе. Никому, кроме тех, кто сейчас находился в Сирии. Он жил чужой жертвой и был одинок.
Ничего не видя, полковник Кторов прошёл через толпу, не заметив её, и вдруг выскочил на пустое место.
Он находился на границе круга зевак.
Огромная кукла торчала в центре этого круга. На щеках Масленицы свёклой кто-то вывел два пятна, и Кторов с некоторой брезгливостью подумал о простонародном культе румяности.
Стоя на границе толпы и масленичной пустоты, Кторов вдруг вспомнил слова своей рязанской няни о лесных чудесах. Он и сам потом видел в лесу ведьмины круги, вернее, окружности, идеальные, будто проведённые циркулем на штабной карте. Они состояли из белёсых грибов, проросших точно по замкнутой линии. Говорили, если ступить внутрь, начнётся что-то страшное, как в каких-нибудь макабрических повестях. Точно, он вспомнил: недавно вышел том малороссийских рассказов и там монах спасался от нечистой силы, очертив вокруг себя круг. Но тут роли поменялись: Масленица стояла в центре, готовая к смерти. Или не поменялись?
Неподалёку от Кторова переминался городовой. Рядом торчали два мужика с лопатами. Там же лежала куча песка – на пожарный случай. Все ждали главного.
И в этот момент из толпы выбежал молодец в красной рубахе. В руке у него пылал смоляной факел.
Молодец метнул своё оружие к ногам Масленицы, и тут полыхнуло.
Кторов смотрел в лицо Масленицы и вдруг увидел, что оно приобрело странные, совершенно человеческие черты. Прекрасная женщина стояла по колено в пламени, и огонь поднимался всё выше.
Женщина на костре походила на Орлеанскую деву, и Кторов почувствовал себя одним из своры убийц. Он понял, что его любовь давно погибла, рассыпалась пеплом по полям, она убита безумным ревнивцем и нет ей поминания на земле. Старик на деревянной ноге ощущал жар на своём лице и понимал, что в огне погибает не опостылевшая сырая зима. Там приносится жертва, и понятно, как исчезла его любовь.
Масленица строго смотрела ему в лицо, и глаза её были печальны. Кторов видел, что она всё знает и что будут войны. Многие умрут, мир продолжится без них, и никто не пожалеет убитых. Потом придут новые войны, такие же бессмысленные, и снова будет бушевать пламя.
Огонь бесновался, и сквозь пламя стали видны прутья, будто кости скелета. От жара они выгибались, и чудилось, будто человек в огне машет руками, прощаясь.
Кторов отвернулся и зашагал прочь, стараясь не оскользнуться на мокром снегу, перемешанном с глиной.
XX
(тетраморф)
И я видел ветры, которые кружат небо, которые несут солнечный круг и все звёзды к заходу.
(Енох 4: 12)
Я бываю безумным, лишь когда дует северо-западный и северный ветры; когда же дует южный, то я всегда сумею отличить ястреба от цапли.
Уильям Шекспир. Гамлет
Капитан Моруа вдруг обнаружил, что забыл вкус вина. Он много лет не был на родине, да что там – в тех странах, где вино привычно. Найти вино можно было и здесь, но привычка была утеряна, а привычка – это главное из того, что составляет удовольствие.
Он привык к тому восторгу, который приносит глоток воды среди зноя, а вкус вина, лёгкий дурман от него, казался приметой детства. Хотя как раз арабы придумали слово «алкоголь». Арабы тут были подданными турок, но сама природа принадлежала им, как она принадлежала раньше изгнанным евреям.
Меж тем Моруа читал книгу из русской жизни. Книгу написал немец, живший в России, – по крайней мере, так значилось в предисловии. Это был роман, полный страстей, и рассказывал он о часовщике-турке, поехавшем служить русскому царю. Было у турка три шубы, потому что его предупредили, что русское лето хуже турецкой зимы. Предупредили его также, что у русских всего по три, потому что они почитают Троицу, а летом у них три праздника. Это три Спаса, каждый из которых наполнен особым смыслом.
И действительно, лето кончалось, и был турку явлен Медовый Спас. Тогда турок надел первую шубу, самую холодную. За первым праздником пришёл Яблочный Спас, и тогда турок надел вторую. Наконец пришёл Ореховый Спас, и турок надел третью шубу, но всё равно не согрелся.
Согрелся он в постели царицы, которая положила глаз на молодого красавца. Так сошлись южный зной и жар русской печи. Тут время остановилось, как всегда бывает в любовных романах, прежде чем всё завертится снова. Но русский царь, что утром, до завтрака, смотрел, как рубят головы, прознал об их связи, и турок бежал из Московии.
Моруа подозревал, что с сюжетом что-то не так, но ему были важны детали. Он выписал в книжечку названия – Медовый Спас, Спас Яблочный и Спас Ореховый – и подумал, что этим можно блеснуть в разговоре с русским топографом.
Несмотря на свою наивность, роман капитану Моруа нравился. Нравилась ему мысль о том, что на Руси полагается ходить в трёх шубах, и то, что русские женщины любят турок, в которых сохраняется жар родного солнца, и то, что в романе было множество деталей – вроде русских храмов, на которых днём и ночью гремят колокола, и что время в России течёт то взад, то вперёд, – и что русские считают себя жителями Третьего Рима, который наследует Константинополю, а Константинополь, в свою очередь, наследует Риму на берегах Тибра. Обычно, произведя этот счёт, русские спохватывались и говорили, что всё это не так важно, потому что по-настоящему Москва наследует другому вечному городу, в центре которого сейчас сидел капитан Моруа, тоскуя по французскому вину.
Он перелистывал страницы, русская царица заламывала руки, и груди её
