Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев
Худенький грек согласно закивал головой.
– Верно, прав ты, воевода, – вздохнул Любар.
– Чегой-то невесел ты, друже. Ну-ка, сказывай, какая у тя тоска-кручинушка?
Любар смущённо заулыбался.
– Да лада у его тамо, в Царьграде-то, осталась, – выпалил, смеясь, Порей. – Вот честно слово, воевода Иванко, хошь верь, хошь не верь, но таковую красу ещё поискать нать. Не девка – цветок.
– Ну, у нас тож красных девок хватает, – молвила появившаяся в дверях палаты жена воеводы, молодая большегрудая Марфа. – Не найдёшь, что ль, добр молодец, себе какую! Мы тут тя вборзе сосватаем.
Любар ничего не отвечал, грустно улыбаясь и пожимая плечами.
– Ты бы, хозяюшка, помолчала, – сердито оборвал жену Иванко. – Бабьего ль ума то дело? Тамо видно будет. Может, она и девица славная, может, приедет сюда. Не таков Любар, чтоб посадским девкам подол задирать.
– Да я рази… Я рази что сказала, – пролепетала Марфа.
– Вот молвил ты, воевода, – перевёл разговор на другое Порей, – мирное устроенье ноне на Руси. Ну а мечники княжьи, дружина, верно, не вельми-то сим довольны. Без ратей, без набегов буйных, яко в старину, верно, и злата, и сребра маловато. Чем дружина кормится? Токмо данями?
Воевода нахмурился, тяжёлая складка пробежала у него между густыми бровями.
– В обчем, прав ты, Порей. Много недовольных князем Ярославом есть, – утвердительно кивнул он. – Тем паче и сын его, Владимир, что в Новом городе сидит, всё отца упрекает, всё молвит: «Дай дружине потешиться, киснут-де они без дела-то ратного». И Вышата, сын посадника новогородского, с им заедин. От того тревожно порой на душе бывает.
Он замолчал, задумчиво склонив голову.
– Ну ладно, – заключил он, хлопнув себя по коленке. – Не время туге горькой предаваться. Веселье ноне, братцы. Снова вместях мы. Да и… Вон Марфа-то – сына мне родила. Давеча окрестили, Матфеем нарекли.
Любар и Порей шумно поздравили улыбающегося Иванку.
Воевода показал им сына, вынес его на руках в горницу и положил себе на колени. Младенец тихонько повизгивал и сучил крохотными ножками. Лицо воеводы расплылось от умиления, он передал ребёнка жене и, хлопнув обоих молодцев по плечам, сказал:
– И вас, даст Бог, такая радость ожидает. Ну а жалованье вам положу. Поедем с вами заутре на Выстрь[115], на заставы. Поглядим, как тамо. Не балуют ли торчины с берендеями[116]. А ныне ступайте в гридницу, отоспитесь с дороги. Ну, с Богом.
Молодцы кланялись Иванке в пояс и благодарили за радушный приём.
36
Случаются события, которые возникают стихийно, внезапно, вроде бы никем и ничем не подготавливаемые изначально. Когда речь идёт о бедствиях природных, будь то землетрясения, пожарища или потопы, то здесь всё понятно: ум человеческий не в силах определить и угадать, в какой день и час ударит, обрушится на рамена его всепожирающая стихия. Но бывает так, что и войны, и мятежи, и восстания рождаются словно бы на пустом месте. И видимых причин как будто нет никаких, и вчера ещё царили между странами, народами, племенами мир и согласие, как вдруг невесть из чего, подобно искорке, полыхнёт мелкая драка, ссора, стычка, и пошло-поехало. Так кажется, хотя, если копнуть поглубже, выяснится, что кто-то только и ждал этой самой мелконькой искорки, чтобы раздуть неистовый пожар страстей. И вот уже ржут боевые кони, гремят трубы, слышится звон мечей, раздаётся над морями и лесами яростный клич сотен людей. Настаёт ратная страда, и не хлебными колосьями, но косточками людскими полнятся поля ожесточённых сражений.
…Поздняя весна стояла над крутыми днепровскими берегами, через настежь распахнутое окно в княжескую палату вторгался тёплый западный ветер, несущий с собой аромат цветов и молодой зелени. В покое, уставленном иконами, сосудами восточной работы, с муравленой изразцовой печью в углу и обитыми бархатом рядами скамей – тишина, только слышится поскрипывание пера. Седовласый человек с бородкой клинышком хмурит чело и, обмакивая перо в чернильницу, неторопливо выводит на пергаменте славянские буквы. Лохматые брови сведены в линию, во взгляде тёмных глаз светится ум, тонкие губы властно сжимаются.
На столе лежат свитки с вислыми серебряными и восковыми печатями, книги в тяжёлых окладах, противни[117] грамот. Человек работает без устали, он то откладывает перо в сторону, раскрывает свиток, вдумчиво, чуть шевеля губами, вчитывается в него, то снова начинает выводить на пергаменте ровные уставные буквы.
– Княже! – В дверь просовывается голова отрока. – Тамо бояре собрались. Сожидают. Посол от греков прибыл.
– Ничего, подождут малость, – недовольно бросает в ответ князь.
Он устало поднимается со скамьи, отрок по его знаку убирает со стола письменные принадлежности и складывает в ларь книги и грамоты. Ярослав рассеянно смотрит на него, медленно, заметно хромая, подходит к окну и коротко повелевает:
– Пусть идут.
Один за другим входят в палату бояре в дорогих опашнях[118]. Поблёскивают на шеях золотые и серебряные гривны, на пальцах переливаются самоцветы, холёные бороды крашены хной или басмой.
Бояре кланяются князю в пояс и рассаживаются, строго по чину, на скамьях. Ярослав занимает место на обитом царьградской парчой кресле напротив окна.
Уже когда все расселись, в покой пружинистым скорым шагом почти влетел, словно вихрь, возбуждённый молодой человек. Синий кафтан его блестел серебром, за плечами колыхалось лёгкое алое корзно, у плеча горела фибула[119], украшенная кроваво-красным рубином.
Ярослав окинул его спокойным взглядом исподлобья.
– Садись, сын мой, – промолвил он, кивком головы указывая на место по правую руку от себя.
В палате воцарилось напряжённое молчание, прерываемое тихим покашливанием и тяжёлыми вздохами.
– Созвал вас, бояре, мужи набольшие и нарочитые, на совет, – начал степенно, медленно Ярослав, хмуро озирая лица собеседников. – Думу думать будем. Прокатились по Руси недобрые известия. В Константинополе, на торгу, случилась драка меж нашими и ромейскими купцами, и один наш человек, великий купец с Нова-города, был в той драке убит. Суд эпарха оправдал убийц. Сказано было: сами русы начали спор, сами первые затеяли бойню. Вот и думайте теперь, как нам поступить. Говори ты, сын мой Владимир.
Молодой князь новгородский резко вскочил на ноги.
– Надобно нам, отец, отмстить за пролитую кровь! Совсем обнаглели проклятые греки! Я вижу, отче, ты всё миром порешить мыслишь! Но доброго мира нам топерича не
