Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев
Спес не дала ей договорить и снова громко рассмеялась.
– Ах, бедная девочка! Как же ты простодушна! – воскликнула она. – Да Любар уже давно про тебя забыл. И никогда он не вернётся сюда. Он – дружинник, человек подневольный. Он поедет туда, куда прикажет ему киевский князь. Может, найдёт свой конец где-нибудь в болотах Польши или в далёкой стране эстов. А может, останется жив, обзаведётся землёй, рабами, женится на дочери такого, как и он сам, воина. У него совсем другая жизнь.
– Не говори так. – Анаит помотала головой. – Не смей! Ты не знаешь его, совсем не знаешь! Он помнит обо мне!
– Все влюблённые такие глупцы! – Улыбка не сходила с уст гречанки. – Вас нельзя ни в чём убедить. – Она вздохнула. – Ну, будем прощаться. Я завтра уезжаю. Может быть, мы больше никогда не увидимся. Я желаю тебе счастья, Анаит. А про мои советы забудь. Ты воистину совсем не такая, как я. Ты чистая. Ты как цветок.
Они взялись за руки и долго-долго молча смотрели друг другу прямо в глаза. Наконец Спес не выдержала, вдруг расплакалась, завыла от горечи и уронила голову на грудь подруги.
34
На душе у патриция Кевкамена Катаклона было, с одной стороны, радостно, а с другой – тревожно. Конечно, базилевс Константин милостив к нему. Во многом благодаря их былой дружбе посвящён он, Кевкамен, в сан патриция и послан теперь на болгарскую границу усмирять обнаглевших печенегов. Старые придворные сановники почтительны ко вчерашнему жалкому спафарокандидату, он пользуется всеобщим уважением, ему льстят, многие добиваются его поддержки, покровительства и помощи.
Да, он, Кевкамен, достиг больших высот в свои молодые годы. Редко кому удаётся такая головокружительная карьера.
Но если посмотреть на вещи иначе? Если подумать о тех великих трудностях, которые ожидают его в стране болгар? Перед лицом – злобные печенеги, кровожадные и жестокие, за спиной – болгары, тяготящиеся властью базилевса, тайком острящие ножи, в любой миг готовые к восстанию. Что-то не очень радужно. Как быть ему, что делать, как поступить?
Червь тревоги всё сильней грыз душу молодого патриция.
Он возвращался из Эвмол, из загородного дома проэдра Лихуда, и медленно шёл по широкой Месе в окружении шумной разноцветной и разноязыкой толпы. В ушах стоял тяжёлый гуд, он постоянно невзначай сталкивался с кем-нибудь, на его голову сыпалась ругань, белая хламида его пропиталась пылью и приняла грязно-серый оттенок.
Но не обращал Кевкамен никакого внимания ни на брань, ни на крики торговцев, ни на вязкую уличную пыль. Мысли его витали вдалеке, он думал об ожидающих его невзгодах и о гордячке Анаит. С некоторых пор эта упрямая армянка стала раздражать его. Уже сколько раз он подступал к ней с предложением брака, а в ответ слышал одни насмешки и слова решительного отказа. Ну что же, он сделает ради её красоты ещё одну, последнюю попытку. Но если… Если она снова будет упрямиться… Он, Кевкамен, не знает, что сделает с ней! Он вышвырнет её из своего дома, он растопчет, он унизит её! Пусть не воображает о себе бог весть что!
Недавно после приёма у императора к Кевкамену подошёл один пожилой протоспафарий и пригласил его к себе в дом на семейное торжество. Этот вельможа был богат, как царь Крёз, в его обширных имениях на том берегу пролива зеленели виноградники, паслись отары тучных овец, благоухали сады. И у него была дочь. Ох, лучше бы Кевкамену на неё не смотреть вовсе! Какая уродина! Перезрелая, с дебелым лицом и большим горбатым носом, она неприятно кривила свой перерезанный заячьей губой рот, щерила редкие зубы и заумно говорила о теории Пселла[111] об эйдосах. У неё были жидкие светлые волосы, она была гигантского роста, выше Катаклона, и непомерно полной. Когда она шла, всё тучное тело её тряслось, будто в лихорадке.
Старый протоспафарий прозрачно намекнул Кевкамену о возможности его будущего брака со своей дочерью – наследницей всего его громадного состояния. Кевкамен вежливо пообещал подумать, достоин ли он такой высокой чести, и поспешил раскланяться.
Что ж, если Анаит ему откажет, он плюнет на всё и сегодня же согласится на предложение старика. В конце концов, не у каждой невесты такое огромное приданое. Плевать, будь она хоть в тысячу раз более уродлива, будь она хоть старухой, зато какое богатство потечёт ему, Кевкамену, в руки! Думал ли, мечтал ли об этом жалкий спафарокандидат, сын беглого армянина и пленной болгарки?!
Но всё-таки… Он не мог без восхищения вспоминать прекрасное лицо юной Анаит. Ноги сами несли молодого человека к дому на Месе.
И вот она снова стоит перед ним, ангелоподобная красавица-дева, голубое шёлковое платье с алой каймой по вороту и рукавам облегает её тонкий стан, в жгучих чёрных глазах читается насмешка, трепетные уста слегка подрагивают. Чуть склонив голову, она со вниманием выслушивает его предложение:
– Выходи за меня. Я озолочу тебя. Ты будешь жить, не зная никакой заботы. Сонм служанок будет удовлетворять все твои прихоти. Ты получишь то, что достойно дочери спарапета Армении. Твоими подругами станут лоратные патрицианки, жёны первых вельмож государства. Вот я вернусь из Болгарии, и мы сможем пожениться.
– Катаклон! Патриций Катаклон! Сколько раз можно тебе говорить?! – удивлённо качая головой, ответила ему Анаит. – Я тебя не люблю. Понимаешь ты? Мне люб другой. И если я пойду замуж, то только за него. Мне твоё богатство не нужно. Твоё положение тоже. Я ненавижу этих напыщенных патрицианок. Почему? Я помню, как тогда, в Васпуракане, унижали моего отца, всю мою семью. И я не могу, как ты, забыть, что я армянка.
– Унижали?! А меня, думаешь, не унижали?! И сейчас разве не унижаюсь я перед тобой? – злобно прохрипел задетый её словами за живое Катаклон. – Или я отказываюсь от своего отца? Меня тоже оскорбляли, меня пытались растоптать, уничтожить! Но я сумел подняться. И я отомстил за своё прежнее унижение! А ты… Да как ты смеешь?! Я вытащил тебя из лупанара[112], из таверны, из нищеты! И что получил в ответ? Ледяной холод равнодушия?! Насмешки?! Упрёки?! Вот что, моя дорогая Анаит! Довольно! Мне надоело! Убирайся! Убирайся вон отсюда!
Разозлившись, Кевкамен в дикой ярости затопал ногами.
– Ах, так! Что ж, я уйду!
