Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
– Великий князь с братом своим Романом Коломенским имеют по триста и по двести гридней. Романовы гридни здесь уже, и великокняжьи тут, в стольном граде. Удельные князья рязанские должны дать шесть сотен гридней. Три сотни бояр выставят тридцать и две сотни детских. Три сотни комонников еще во владычном полку.
При этих словах Матвей поклонился епископу Евфросию. Тот согласно кивнул.
– Охотников из вятших людей с городов рязанских соберется, мыслю, не менее десяти конных сотен. Городовых пеших полков соберется не менее пяти тыщ. Стража еще городовая. Но этих, наверное, надобно для опаски оставить на месте. Горожан и смердов охотников с окрестных сел из княжьего запаса можно вооружить не менее трех тысяч. Охотников, что могут верхами сражаться, можно на коней из заокских табунов княжьих посадить. Коней, приученных к конному бою, хватит и на пару тысяч, вот только найдется ли столько комонников? Еще пять тысяч лошадей из княжьих табунов пойдут для перевозки пешцов. Часть бояр с людьми близ засечной черты уже исполчена и поставлена на засеки. Там же силы степной стражи и бегунцы из наших степных селений. Эти оружны хорошо. Но тут, наверно, воевода Ратислав лучше скажет.
Пришла очередь подниматься и говорить Ратьше. Он встал, гмыкнул, прочищая горло. Заговорил:
– Сил степной стражи осталось девять сотен. Как уезжал, воев со степных селений собралось сотен восемь. Это конных. С тысячу из них набралось пешцов. Оружия хватает. С бронями плохо. Расставил их на засеках. Вроде все.
– Сколько сейчас народу стоит на засечной черте? – спросил великий князь. – На нашей половине. На пронской сколько, князь Кир сказал.
– Не менее трех тысяч пешцов. Это вместе с ратниками из степных сел, – ответил Ратислав. – И две с половиной тысячи конных. Тут и степная стража, и степные ополченцы, и бояре с детскими из ближних селений. Всадников держу в едином кулаке на случай прорыва.
– Хорошо, боярин. Правильно все. Ну, чего насчитал?
Это князь Юрий спросил уже у тиуна Митрофана, ведавшего сбором княжеской дани и числом войска, выставляемого удельными князьями и боярами. Митрофан, тучный, краснолицый, с пегой бородой почти до пояса, все это время черкавший что-то пером на вываренной бересте, встал и начал перечислять:
– Княжьих гридней со всех земель две тыщи сто пятьдесят, бояр с детскими шесть тысяч двести, да во владычном полку три сотни, да степной стражи девять сотен, да с селений степных восемь сотен, да со всех городов конных охотников тысяча двести, да сколько-то на княжьих коней посадим. Мыслю, не менее тысячи таких будет. Всего вместе комонников получается двенадцать тысяч и пять сотен.
Опять гул в палате. Теперь гордо-одобрительный. Никогда не собиралась на Рязани такая конная сила.
«И правда, много, – подумалось Ратьше, – но по сравнению с силой монгольской маловато. Почти семь находников на одного рязанца приходится. Ко всему у нас едва не треть охотников. Хоть с детства к коням приучены, но ездить на коне и биться на нем, да еще в едином строю – это большая разница. Боярские детские тоже разные есть: кого-то бояре учат прилежно, а кого два раза в год на конь с оружием да в бронях сажают для смотра княжеского. Что-то, конечно, умеют и эти. Совсем неумех тиун княжеский выявит, и будет нерадивому боярину солоно. Могут даже надела лишить. Но все равно боярские детские – та еще конница». Имел Ратислав возможность в том удостовериться в походах. Во всяком случае, Ратьшины степные стражники превосходили детских намного.
– Пешцов соберем, – тем временем продолжал читать с бересты Митрофан, – тысяч тринадцать-четырнадцать. Может, чуть боле. Это тех, кого можно в поле вывести. Городовую стражу надобно на месте оставить. Кого-то еще из смердов оружных для опаски. Пять тысяч пешцов уже на засеках. Три тысячи – на рязанской стороне, две – на пронской. Все на том, – опустил исписанную бересту тиун.
Опять одобрительный гул. Не сила собирается – силища. Два с половиной десятка тысяч воев. Половцев бивали и гораздо меньшим числом.
«Может, и вправду отобьемся, – забрезжила у Ратьши надежда. – Из-за засек, может, и получится… Татары пробились, правда, через булгарскую засечную черту, но там они били всем войском. Всеми ста пятьюдесятью тысячами. Здесь же их вдвое меньше. Да и русичи не булгары! А еще и владимирцы с подмогой подойдут, да еще, может, черниговцы!»
Пожалуй, впервые за два последних месяца полегчала ноша, которую, казалось, кто-то взвалил Ратиславу на плечи. Радостью наполнилась грудь. Захотелось вскочить, забыть вежество боярское, свистнуть в восторге в два пальца, как мальчишке. Но сдержался. А многие из молодых княжат не удержались: повскакивали, закричали восторженно, засвистел даже кто-то.
Опять поднялся со стола Юрий Ингоревич. На бескровных губах его играла слабая улыбка, но в глазах застыла тревога за сына, которого должно было отправлять в самое логово зверя. Глядя на вставшего князя, собрание понемногу затихло. Тот достал из-за пазухи свиток пергамента, поднял его над головой, произнес, возвысив голос:
– Сказывал уже, прислал великий князь Владимирский грамоту. Обещает помощь прислать. Но исполчить воев надобно. Да еще много воев князь у Новуграда Нижнего держит: грозят оттуда татары. Ну да тамошнюю силу он трогать не будет: вдруг ударят, а войска во Владимире и без того хватает. Обещает князь прислать не менее пятнадцати тысяч комонников в помощь. Пойдут они по Москва-реке через Коломну. Через неделю-другую тронутся. – Князь Юрий помолчал. Погладил бороду. Снова заговорил: – Черниговцы пока ничего не пообещали. Татар, что у их южных границ кружат, боятся. Пошлем к ним Коловрата, раз сам напросился. Пусть расскажет им про то, куда хотят ударить основные силы татарские. Может, все же помогут чем. Так что сейчас главное для нас – время тянуть и силы собирать. Черту засечную новыми воями крепить.
Снова умолк великий князь. Опустил голову, словно задумавшись о чем-то. Потом выпрямился, окинул взглядом палату, сказал негромко:
– Все на том. Теперь велите бить в вечевой колокол. Буду говорить с людом рязанским.
Народ в палате начал подниматься и, возбужденно переговариваясь, двигаться к выходу. Когда Ратислав, Олег Красный и Коловрат вышли из палат, с пристроенной к княжьему терему колокольни ударил вечевой колокол.
Пока все трое трапезничали в гриднице, на Спасской площади собрался народ, заполнивший все ее немалое пространство. Побратимы туда выходить не стали: чего толкаться? Поднялись на боевые полати тына, огораживавшего великокняжеский двор, с той его стороны, что выходила на площадь. Отсюда, с высоты трех саженей, все было видно как на ладони.
Пришлось чуть подождать. Вскоре из золоченых узорчатых дверей Спасского собора показалась процессия из думных бояр и церковников, которую возглавлял великий князь. Все поднялись на высокий деревянный помост, с которого оглашались указы, произносились проповеди в набольшие церковные праздники и говорили речи на таких вот вечевых сходах. Князь Юрий вышел на край помоста и, возвысив голос так, что его хорошо слышали на всех концах площади, снял шапку и заговорил:
– Здрав будь, народ рязанский.
Толпа всколыхнулась. Мужики сняли шапки. Бабы закивали, кто-то кланялся.
Князь помолчал, видно, собираясь с мыслями. Продолжил:
– Знаете, что враг стоит у наших границ. Враг страшный. Не бывало еще такого на Руси. Подступает он не только к нам. Крутятся отряды вражьи и у границ Владимирского княжества у устья Оки. Черниговский князь Михаил отписывает, что по его южным границам скапливаются полки татарские. Но главные их силы идут на нас. Сказывают разведчики, до семи десятков тысяч пришли под Онузлу и встали там станом. Послов вечор прислали. Требуют десятины во всем имуществе нашем и в людях тож. Требуют воев наших под свои знамена, чтоб умирали за веру их поганую, убивали своих братьев во Христе. Требуют дев наших себе на утеху!
По толпе прошел ропот. Кто-то что-то крикнул. Что, Ратьша не разобрал. Ропот усиливался, переходя в тревожный гневный гул.
