Житие маррана - Маркос Агинис
С превеликим трудом брат Сантьяго де ла Крус выхлопотал для своего ученика разрешение на посещение женской обители. Франсиско неприятно поразило то, как сестры повзрослели и отдалились от него. Исабель все больше походила на мать — тот же невысокий рост, та же робость в золотисто-карих глазах. Зато Фелипа была вылитый отец: она сильно выросла, нос увеличился, лицо посерьезнело и даже посуровело. Их манера держаться внушала уважение. Юноша собрался с духом и рассказал, что собирается ехать в Лиму, учиться на врача в университете Сан-Маркос. Потом немного помолчал и добавил, что, возможно, теперь они очень долго не увидятся. Послушницы бесстрастно посмотрели на брата и пригласили его сесть на скамью в галерее.
Девицы, перебирая четки, стали рассказывать о жизни в будущем монастыре, но то и дело замолкали, стараясь избегать болезненных тем, умалчивая об одиночестве, обидах, страхах и унижении. Юноша слушал и беспокойно ерошил волосы. Когда время визита подошло к концу, все трое встали. Франсиско хотел запечатлеть в памяти образ сестер, зная, что скоро будет с тоской вспоминать этот миг, а они лишь скромно потупились, как того требовал их новый чин. Фелипа, растерявшая всю свою милую непосредственность, тем не менее не удержалась и разбередила старую рану:
— Только смотри, не сбейся с пути, как отец.
Они обменялись взглядами, в которых читались и любовь, и недоверие. Воспоминание о проклятии, павшем на их семью, тенью легло на лица, к глазам подступили слезы. Молча, порывисто Франсиско обнял сестер и, не оборачиваясь, ушел. Но, добравшись до своей кельи, обмакнул перо в чернила и написал на клочке бумаги: «Как только заработаю денег, заберу их к себе».
Простился юноша и с братом Бартоломе. Тучный комиссар почти оправился после апоплексического удара. Тем не менее его пичкали всякой дрянью, призванной очистить от ядов заплывшее жиром тело. Монах глотал лекарства, с отвращением зажимая нос. Он принялся подробно выпытывать у Франсиско, откуда взялась такая мысль, кто надоумил, хватит ли сил осуществить задуманное. Толстяк говорил дружеским тоном и искренне хотел посодействовать, но поневоле сбивался на допрос. Франсиско же, хоть и представлял себе будущее весьма расплывчато, старался отвечать как можно точнее и, в частности, сказал, что именно призвание к медицине помогло ему успешно сделать спасительное кровопускание. «Тот, кто хочет колоть и резать, пусть идет в солдаты; кто хочет исцелять, будет священником, а тому, кто хочет колоть, резать и исцелять, следует стать врачом», — пояснил юноша. Вот потому-то он и собирается в Город Королей.
Брат Бартоломе скривил толстые губы: рассуждения звучали не слишком убедительно.
— В любом случае, — проговорил он, — ты собираешься заняться полезным делом.
И с неожиданным пафосом добавил:
— Но самое главное — это здоровый дух. Хватит с меня еретиков в вашем семействе.
Франсиско удрученно опустил голову.
— Как только прибудешь в Лиму, сразу иди в доминиканский монастырь. Спроси там брата Мануэля Монтеса. Представься и скажи, что тебя послал я. Он отведет тебя в университет.
Франсиско по-прежнему стоял потупившись.
— Ты сделаешь, как я сказал?
— Да, разумеется, — ответил юноша и сжал пухлую, холодную руку комиссара. Кот разинул пасть и издал зычный мяв. Брат Бартоломе перекрестил воздух перед собой:
— Ступай себе с Богом. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Монах откинулся на спинку кресла, явно довольный своей суровой отеческой добротой. Однако Франсиско все не уходил. Стоял молча, не поднимая глаз, точно разглядывал что-то на полу. Видимо, хотел задать еще один вопрос, но не решался.
— В чем дело? — недовольно спросил брат Бартоломе.
— Не благословите ли вы…
— Так ведь уже благословил.
— Нет, я не про Лиму…
Комиссар снова скривил губы: а про что же тогда?
— Не благословите ли проститься с братом Исидро?
Комиссар нахмурился. Лицо его сделалось непроницаемым. Он забарабанил пальцами по подлокотникам и покачал головой.
Юноша предвидел отказ. Брата Исидро мерседарии держали взаперти с тех пор, как его разумом овладел бес. Несчастный вел бесконечные беседы с почившими епископами и обвинял в иудействе чуть ли не все духовенство Кордовы, так что в его келью имел право входить лишь настоятель.
— Нет, — проговорил брат Бартоломе. — Не благословляю.
Франсиско медленно пошел к двери — он как будто чего-то ждал.
— Франсиско…
Юноша обернулся к толстяку, прикованному к креслу. Сердце бешено забилось.
— Ты найдешь того, кого ищешь.
— Я не понимаю…
— Понимаешь, понимаешь. Ты найдешь своего отца.
Лицо Франсиско вспыхнуло, точно от оплеухи. На него неподвижно смотрели светящиеся глаза кота и сумрачные глаза комиссара.
— Но я…
— Он в порту Кальяо.
— Откуда вы знаете?
— Все. Иди уже. Да поможет тебе Господь. — Брат Бартоломе прикрыл веки, давая понять, что разговор окончен.
38
Вечером накануне отъезда Франсиско сложил в кожаную укладку все свои нехитрые пожитки. Слева повесил на ремень пращу из бычьего пузыря, много лет назад сделанную Луисом, а справа — мешочек с деньгами, скопленными за время работы в монастыре. Потом завернул в холщовую рубаху тяжелую книгу, которую в последний момент и после мучительных колебаний преподнес ему брат Сантьяго де ла Крус. Получив подарок, юноша не мог поверить своим глазам: неужели Библия! Не такая роскошная, как та, что хранилась в часовне, и почти без рисунков, но в полном издании. Она начиналась с Бытия и заканчивалась Откровением Иоанна Босгослова, содержала и Песнь песней, и послания святого Павла, и все книги Пророков, и Евангелия, и жизнеописание праотцов, и Деяния Апостолов.
Закончив сборы, Франсиско прилег на циновку, чтобы немного вздремнуть. Он
