Роберт Юнг - Лучи из пепла.
Но тощий человечек, сидевший напротив него, требовал совсем иного. Таких просьб начальник не слышал ни разу за все тридцать лет своей полицейской карьеры. Сэцуо М. просил, чтобы его оступившемуся сыну, который принес столько горя и бесчестья семье, непременно вынесли смертный приговор. Иначе позор не будет смыт. Отец Кадзуо предлагал также свою жизнь, дабы искупить грех, совершенный сыном.
После допроса в кабинете начальника полиции Кадзуо оказался под перекрестным огнем фоторепортеров; вспышки магния ослепили его. Тот факт, что его делом занялся самый крупный в Хиросиме чиновник по уголовным делам, вызвал повышенный интерес к юноше.
— Внешне, наверное, незаметно, но наш начальник — чемпион по дзюдо, — объяснил Кадзуо тюремный надзиратель. — В этом виде борьбы он достиг седьмой степени совершенства, что на одну степень выше, чем у большинства учителей дзюдо.
Кадзуо подумал, что в его теперешнем положении ему совершенно безразлично, кто его допрашивает и какой степени физического мастерства достиг следователь. Но все же некоторый отблеск высокого почтения, которое люди питали к начальнику полиции, падал и на него. Из следственной тюрьмы юношу перевели в большую, лучше оборудованную тюрьму Ямаита. Ему одному отвели обширную камеру. Обычно в таких камерах помещали по нескольку заключенных. Кадзуо разрешили также писать о своем прошлом — таково было распоряжение начальника. И вот Кадзуо в первый раз после «пикадона» рискнул рассказать о тех неизгладимых переживаниях, которые он в течение пяти лет тщетно пытался вытравить из своей памяти, — рассказать о дне 6 августа 1945 года.
3Как трудно это оказалось даже сейчас! Юноша много раз мысленно возвращался к тем минутам, когда он бежал от заводов Мицубиси обратно в город, воскрешал в памяти безликих, совершенно обнаженных беглецов, кричавших ему на мосту через Тэмму: «Ни шагу дальше!», «Не иди в этот ад!» Но до сих пор у него не хватало мужества вспомнить о том, что произошло дальше.
Теперь, теперь он должен наконец собраться с силами. Кадзуо начал записывать все пережитое им в «тот день». Он писал с большими интервалами, все время прерывая свою работу. Руки у него дрожали.
«Мост уже был наполовину разрушен; от него отскакивали бревна и доски, объятые пламенем, и падали в реку. Я побежал к железнодорожному мосту, находившемуся в ста метрах ниже по течению реки. Деревянные шпалы здесь также горели, но, подтягиваясь на руках и перелезая через огонь, я продвигался вперед по раскаленным металлическим балкам. С другого берега ко мне навстречу бежали какие-то обезображенные существа. Они пытались перебраться через реку в противоположном направлении. Казалось, что это муравьиные полчища, согнанные с насиженного места. Их крики сливались в оглушительный рев. Посередине моста лежало четыре или пять человеческих тел, обезображенных до неузнаваемости. Но эти люди еще шевелились. Кожа висела на них клочьями. Она походила на темные морские водоросли! Вместо носов у них были черные впадины. Их губы, уши, руки так распухли, что превратились в бесформенную массу.
Вот один из них упал в воду. За ним второй! Теперь они один за другим срывались с моста, совершенно беспомощные и измученные. Они тонули, даже не пытаясь спастись. На мосту все еще оставалось человек пятьдесят-шестьдесят. В смертельном страхе они цеплялись за раскаленные рельсы. Глаза у них вылезали из орбит. Они спотыкались, карабкались друг на друга, сталкивали друг друга в реку. А крик все не умолкал.
Не знаю сам, как я перебрался по горящему железнодорожному мосту. На другом берегу я сразу же наткнулся на гору трупов, преграждавшую мне путь. Языки пламени, видимо, гнались за этими людьми и в конце концов пригвоздили их к месту. Люди все еще горели. В эту минуту они все еще горели! И вдруг те, кого я считал мертвыми, начали визжать. Какая-то женщина звала своего мужа. Мать — ребенка. А вновь ожившее пламя безжалостно лизало их. Брови у меня обгорели, руки и лицо были сожжены. Только бы выбраться из этой западни, только бы выбраться! Мне надо было во что бы то ни стало проложить себе дорогу сквозь трупы. Я начал отодвигать их в сторону. Схватил чью-то голову, чтобы убрать мертвого с дороги. «Дзуру… дзу-ру…» Какое ужасное ощущение: к ладоням прилипла человеческая кожа! А под ней что-то желтоватое. Я дрожу всем телом и выпускаю из рук голову мертвеца. Затем пытаюсь оттащить его за плечо, чтобы продвинуться вперед, и… вдруг вижу, как из-под обуглившегося мяса появляются кости, а чужая кожа все еще липнет к моим ладоням.
Я взбираюсь на гору трупов. Люди лежат штабелями. Некоторые еще шевелятся, они еще живы. Я должен выбраться отсюда, должен перелезть через эту гору. Другого выхода нет. Треск ломающихся костей до сих пор стоит у меня в ушах. Наконец гора трупов осталась позади. Но чем дальше, тем сильнее становятся пламя и дым пожарищ. Нога у меня невыносимо болит. Только сейчас я заметил, что потерял где-то туфлю. Голая ступня, израненная осколками стекла, кровоточит. Передо мною открытая цистерна с водой, ее поставили когда-то для целей противовоздушной обороны. Я всовываю в цистерну голову. Вода кипит. Голова у меня кружится. Меня мучает невыносимая жажда. Невыносимая! Тело высохло, на нем нет ни капли пота — только кровь и куски человеческой кожи. Меня качает, я чувствую позывы к рвоте. Беру себя в руки и машинально вынимаю камешки, прилипшие к ране на ногах, а потом шатаясь бреду дальше. Раны снова кровоточат и зловеще чернеют. Камешки опять липнут к ним. Нет смысла их вытаскивать. Раньше я хотя бы мог облегчить себе душу, громко жалуясь и крича. Теперь в горле у меня так пересохло, что я не в силах произнести ни звука. Когда я пытаюсь закричать, внутри у меня все болит, словно иголки втыкаются в свежую рану. Нельзя думать о боли! Бежать, бежать, бежать…
За что все эти муки? Я вспоминаю человека, который без конца повторял: «Эта война несправедливая». Неужели весь этот ужас — кара господняя за то, что Япония хотела обогатиться? Но сейчас нельзя думать о прошлом! Каждая секунда может решить мою судьбу. Тело мое разбухает, словно вот-вот разорвется на части. Вдруг на меня летит что-то огромное, какая-то черная громадина. Невольно отскакиваю в сторону. Оказывается, обрушился второй этаж дома; он летел, весь окутанный развевающейся огненной мантией. Злые духи хотят еще немного поиграть моей маленькой жизнью…
Спотыкаясь от смертельной усталости, я бреду дальше. Шаг за шагом пробираюсь сквозь лабиринт огня. В мозгу мелькает мысль: если сейчас остановлюсь, то уже никогда не сдвинусь с места. И вдруг совсем близко от меня раздается чей-то голос:
— Кадзуо-сан, пожалуйста, помоги мне! Этот некто знает, как меня зовут, значит, и я его знаю. Но кто это? Что это за существо? Девочка? Ее волосы сгорели. Она совсем голая. Уцелела только резинка, придерживавшая раньше трусики. Сейчас она, словно в насмешку, бесполезно болтается вокруг бедер. В нижней части живота, страшно измазанного кровью и грязью, зияет глубокая рана. В таком виде я не узнал бы даже свою родную сестру.
— Кто ты? — спрашиваю я.
— Сумико. Теперь я вспоминаю. Да, это Сумико! Она жила поблизости от нас. Нет, не может быть, что это Сумико! Сумико… Она была таким красивым ребенком, что мы прозвали ее Белой Лилией. Я спрашиваю Сумико:
— Неужели это ты? Крошка Суми-тян? Не бойся. Я отведу тебя домой. Соберись с духом! Пойдем!
Но девочка так ослабела, что не в силах сделать ни шагу. Я сорвал с себя рубашку, чтобы Сумико по крайней мере прикрыла свою наготу. Потом я отер с раны запекшуюся кровь. Рана оказалась более глубокой, чем я предполагал, но кровоточила не так уж сильно. Свежая светлая кровь стекала совсем тоненькой струйкой на дрожащие бедра девочки.
Я поддерживал Сумико. И все же каждый, даже самый маленький, шаг заставлял ее кричать от боли.
— Суми-тян, я знаю, как тебе больно, но ты должна терпеть.
Мы протащились еще шагов десять, а потом отдохнули у открытой цистерны, облив себя с головы до ног водой. Однако стояла такая невыносимая жара, что вода моментально высохла. Мне самому было достаточно трудно выбираться из этого пекла, а сейчас, вдвоем, это казалось непосильной задачей. Тут вдруг перед нами снова выросли целые горы тел. Люди свалились прямо на середине улицы. Мы попытались как-нибудь протиснуться, но запутались в электрических проводах. Столбы упали, и провода теперь валялись повсюду, словно металлические арканы…
Бывали минуты, когда я хотел сдаться. Возможно, я прекратил бы борьбу, но, призывая к мужеству Сумико, сам становился мужественнее. Да, я спасся в тот день только потому, что хотел спасти Сумико. В конце концов мы добрались до Добаси[28].
Почти все мертвые, которых мы увидели на этой площади, были школьницы. Здесь находились первая средняя школа Хиросимы, монастырская школа Сюдо, методическая женская гимназия. И все школьницы погибли. Почти без каких-либо исключений. Вместе с ними погибли и несколько крестьян. Они приехали сюда на повозках, запряженных лошадьми и волами, чтобы помочь эвакуировать девочек: их уже давно собирались вывезти из города.
