Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение
— Я слышал, и тебя, Севастея Ивановна, в состав этой инспекции ввели?
— Правильно слышали, Савва Тимофеевич, — пыхнула она ему в лицо дешевеньким табаком. — Хороший хозяин не будет зряшно пороть свою тягловую лошадь.
— Как говорят — хорош я или плох?
— В доносчицах не состою, Савва Тимофеевич. Сами смекайте.
Разговор происходил в директорском кабинете. Не отцовские порядки — обычное дело. Время от времени цеховых старост приглашал. Даже кое-кого из работных, отмеченных особой смекалкой. Иначе откуда быть прибылям? Без отцовского живодерства, а втрое выросли. Пайщики-компаньоны, вроде родимой матушки, бурчать‑то бурчали, а денежку сосали с удовольствием. Чего бы злословить?
Но не без умысла же один из пайщиков постучался? Назаров. Он же начальник красильной фабрики. Он же родич, из клана Морозовых. Он же и матушкин соглядатай. А может, и поставщик сплетен для газетчиков. Откуда знать тому же Алексашке Амфитеатрову о нынешней Севастее?
Да, он пожалел ее, после уральских курортов поставил браковщицей готовой продукции. Это даже повыше мастера — и его к ногтю, если халтурит. Гроза цеховая! Но разве хозяин- то в убытке? Сейчас ситцевой завалью никого не удивишь, стало быть, и денежку хорошую не выгонишь. Фабрики растут, как грибы после дождя, — после введенного Витте золотого рубля. Одна московская Прохоровская мануфактура чего стоит! Так и жмет морозовским фабрикам на пятки; ее уже в народе Трехгоркой называют, а если назовут и Третьелучшей? Быть третьим на громадных просторах России не так и плохо.
А если сбросить на полгрошика с аршина?.. Нет, цеховой цербер — душа хозяйская. Полгрошика, в утешение покупателю не сбрасывай, а дай ситчик, миткаль, нанку или, там, постельное полотно, да еще цветное, игривое, чтобы износу не было. Чтобы не линяло в любых щелочных чанах и крестьянских жаровых чугунах. Покупатель‑то не дурак, быстро разберет, где краска вековая, а где дрисня детская.
Фабрики крутились, как колеса на железных осях, хорошо смазанные. Директор- распорядитель со спокойной совестью уехал на уральский завод. Там делались краски. У единственного мануфактурщика краски были свои. Зря, что ли, студиоз-химик фолианты Дмитрия Ивановича Менделеева штудировал, да в Англии красильным делом увлекался? Краски у него и другие фабриканты готовы были скупать — да разве он не купец? Знай свою выгоду, Савва Морозов! Это ж не полы или крыши мазать. Тут собственные секреты, тайные.
Из Пермской губернии, из Всеволодо-Вильвы, где у него был сверхсекретный заводик, вернулся королем. Будут морозовские фабрики с вечными красками!
И первой, кого он встретил по возвращении, проездом еще по Никольской улице, — была все та же Севастея. Идя обочь с каким‑то незнакомым человеком, она сдержанно и непугливо поздоровалась с хозяином. Тот, как и всегда, ответил наклоном головы. Так у него повелось с первых дней. Не при отце, чтобы бороду от работника воротить. Ну, может, чуть пониже пригнул лобастое урылье.
Но на беду матушке Марии Федоровне вздумалось в его отсутствие погостить у внучат. Через какой‑то зряшний час ей уже и нашептали: гляди, кормилица, смотри, праведница! Бизон‑то твой — перед кем рога гнет?!
Как по мановению чьей‑то ручищи, вскоре и штаб-ротмистр Устинов своей «селедкой» в прихожей прогрохотал. По приказу хозяина в кабинет его не допускали, единственно, выносили графинчик с солеными заедками. Савва Тимофеевич и внимания было на это не обратил, разве что поморщился под железный брякоток. Но слуга вошел:
— Очен-но просят, Савва Тимофеевич!
Не звать же, вопреки всему, в кабинет. Не по рылу честь! Лучше уж самому выйти в прихожую. Мало ли, пьяный дебош, пожар или разбой какой? Хозяин отвечает не только за фабрики — почитай, за весь городок и за все его окрестности.
Штаб-ротмистр занимался своим обычным делом, то есть закусывал за столиком, где гости оставляли шляпы и трости.
— Ума не приложу, Савва Тимофеевич, как быть! — вскочил он с набитым ртом и в таком смешном виде вытягиваясь во фрунт.
— Было бы что прилагать.
— Было, было! — не понял ироничного смысла вечно хмельной штаб-ротмистр. — Ваша ссыльная с другим ссыльным под ручку ходят!
— Да мне‑то что, ротмистр? Пускай хоть по кустам бузыкаются!
— Са-авва Тимофеевич! Да кустики‑то — не пустяки. Сами знаете, у меня немало верных.
—... стукачей?
— Пускай так, пускай стукачи. Полиции без них не обойтись. Мою‑то морду всякая собака знает.
— Уж это истинно, ротмистр.
— Вот-вот! — проглотил он наконец застрявший было кусмень ветчины. — Соглядатаи‑то из фабричных, к ним нет и подозрения, крутятся промеж ног.
— Прямо под юбками?
— Да пущай хоть и в юбках! — съехал на свои шуточки Устинов. — Главное, что они там узрели.
— Завидки берут, ротмистр? — хотел уже плюнуть Савва Тимофеевич да пойти отдохнуть с дороги.
— Слова узрели! Какие!..
— Да-а, провидцы.
— Вот именно, СавваТимофеевич, вотименно! Противо… правительственные! Севастея Ивановна да ее спутник, тоже из ссыльных, по фамилии Ульянов. Адвокатишка какой- то.
— Впервые слышу, ротмистр. Мне‑то до всего этого какое дело?
Он все‑таки плюнул на свой собственный паркет, так и не дослушав велеречиво пьяного ротмистра. Прилег на диван, приобнял присевшую возле него Зиновею и даже поласкался:
— Какая ты у меня!..
— Какая ж? — готовно вспыхнула она.
— Ночью доскажу, — досадливо вскочил он.
Зиновея нахохлилась, а он взял шляпу и вышел на улицу. До фабрики недалеко, пешочком. Он любил этот ежедневный моцион. В самом деле, надо посмотреть, что там такое?
Дурошлеп Устинов, давно и бесповоротно купленный с потрохами и ставший просто хозяйским охранником — приживальщиком, ради теплого местечка стучать на него во Владимир не будет, но ведь сказано — дурак. А это не лучше родича-стукача Назарова. Про какого‑то заезжего адвоката ничего толком не мог объяснить!
Но с другой стороны, адвокаты — они же по судебным тяжбам таскаются. Или душу дьяволу продают, как Алексашка Амфитеатров!
Опять его на газетные доносы потянуло, но ведь главная‑то улица здесь одна. И ведет она прямо к фабрике. А на подходе встретился именно тот, знакомый Севастеи Ивановны. Если адвокат, то одет вполне прилично. Он, кажется, ждал появления хозяина. Был без сопроводительницы. Этакий вежливый, рыжеватый крепыш с наметившимися уже ранними залысинами. Он приподнял шляпу и без обиняков попросил, то ли немного картавя, то ли на французский манер грассируя:
— Позвольте напроситься к вам на беседу, уважаемый Савва Тимофеевич?..
— Не имею чести быть знакомым! — отрезал Морозов и без ответного поклона прошел на фабрику.
Закурив в своем кабинете, он вызвал секретаря и велел:
— Пошлите за контролершей Севастеей Ивановной.
— Слушаюсь, Савва Тимофеевич, — ответил тот с какой‑то скрытой в глазах усмешкой.
Директор-распорядитель догадывался, что это тоже стукач матушки Марии Федоровны, и порывался было прогнать его, но та упросила:
— Он из дальних наших родственников, без отца, без матери! Как можно?
Вот так: кругом родичи насели! А тут еще какие‑то адвокатишки у ворот фабрики толкутся.
Раздражение его прервала Севастея. Она остановилась у порога и сама с умной проницательностью объяснила:
— Я знаю, зачем вы меня позвали, хозяин. Но уверяю: ни для вас, ни для фабрики этот адвокат опасности не представляет.
— Еще бы мог представлять! Что он тут делает?
— Он научные материалы собирает. Мне трудно понять. Хочет узнать, как капитализм в России появился.
— Гм… Капиталисты! Газетчики!
— Да он вроде в газетах не работает.
— А где же работает? И с какой стати вы стакались?
— Не знаю, где работает. И вижу его в первый раз, хозяин.
— У меня, кажется, имя когда‑то было?
— Было — и сплыло. Что вы на меня так воззрились, Савва Тимофеевич?
— Воззрился?.. — удивился Морозов. — Уплыло ведь все по Клязьме-реке.
— Уплыло все, Савва Тимофеевич, не терзайте себя. Спасибо вам за доброе отношение ко мне… Ик сыну.
— Да я сынка твоего и не видывал!
— Как‑нибудь покажу. Не у себя же дома, на улице, гуляючи.
— Ладно, Севастея Ивановна. В соглядатаи тебя не вербую, все равно не пойдешь, но если назреет у рабочих какая горячая потребность — не посчитай зазорным предупредить меня. Для общей же пользы.
— Это обещаю, Савва Тимофеевич. Мне можно идти? А то ведь за дверью, поди, шепчутся.
Он отпустил ее, не скрывая тревожной мысли: если все рабочие наберутся ума, как вот эта фабричная Севастея Ивановна, — плохо или хорошо станет хозяевам?..
Не так уж много прошло времени, как она принесла со спокойной извинительностью книжонку, с обложки которой опять прокричали слова: «Развитие капитализма в России».
