Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение
— Как у нас в гусарском полку. после проигрыша, знаете ли!..
Дальше этого он в своих воспоминаниях продвинуться никак не мог, да и некогда было: очередной приятель Морозова на извозчике подкатил. Витте знал этого удачливого петербургского журналиста — как же, в «Новом времени», у самого Суворина, а уж Суворин‑то сапогом двери в министерские кабинеты открывает. Но не знал он, что встречаются студенческие закадыки. Морозов полез целоваться, чуть не свалив стол и своих захмелевших рысаков:
— Амфи?.. Я уж хотел телеграмму стучать! Куда ты подевался?
— В московском борделе застрял. Не спрашивай, Савва, а лучше наливай!.. Пардон, пардон! — заметил он, наконец, и даму. — Почтеннейшей Зинаиде Григорьевне привет с берегов Невы!
Ручку она подала, но капризно:
— А как же бордели?
— Сие не для милого дамского ушка, — ничуть не растерялся разбитной журналист. — Сие для лошадей.
— Ты верно говоришь, дружище! — снова вскочил Морозов. — За лошадей. И за Сашку Амфитеатрова! Бери ведро!
Надо было видеть, как два друга из двух ведер хлестали шампанское! Под веселое ржание бивших копытами рысаков.
Витте и самому хотелось заржать, но тут прискакал верховой курьер:
— Государь требует! Какой‑то курс. какого‑то рубля. к чертовой матери!..
Нет, в этом городе все были положительно пьяны. В том числе он сам. Боже, боже, когда он себе такое позволял?
Кучер, тащивший его к карете, успокаивал:
— Э-э, милой мой!.. Сёння и в губернаторском дворце ни единой тверезой головы. Да! По чарочке, по чарочке. чем поят лошадей! Верно ли я говорю?
— Верно. Валяй побыстрее! — Гуляка Витте стал помаленьку обращаться в царского министра.
Что сойдет с рук Морозову — ему не сойдет.
Часть третья
Глава 1. Передряги миткалевые
Возвращение в Москву, а потом и в Орехово-Зуево началось с неприятностей. Очередной скандал! Да что там — предательство.
Амфи!
Какой черт свел их когда‑то вместе?!
В газете «Новое время», этом блудном пристанище правоведа Сашки Амфитеатрова, чередой шли бесправные пасквили. Досталось и чиновникам, и самому Витте, но больше- то всего — студенческому дружку Морозову. Мало того, что на все лады разыгрывалась нижегородская кличка — купеческий воевода! — так и доносами попахивало. Зазнался‑де купчина, забыв, что вылез из крепостного дерьма. Из грязи да в князи! Однокашников- фабрикантов по рукам и ногам скрутил. Все, что можно и не можно, захапал. Греби, греби под себя! Уж не в Никольском, когда‑то заштатном селеньице, фабрики приумножает — на Урале, в Средней Азии, под скипетром бухарского эмира. А эмир‑то куда смотрит? В сторону Англии! Значит, и Морозов?.. Зря, что ли, эмира приглашали в Нижний Новгород, балами услаждали и российский девичник устраивали?
Вот и пусти козла в огород!
Знал же бесправедник-правовед, ставший беспардонным борзописцем Суворина, что Нижегородская выставка устраивалась по решению правительства, что туда, хвала Аллаху, понаехало видимо-невидимо восточных купцов, которым покровительствовал эмир. И вел он себя вполне по-свойски, как с первой шерстки привык. Не мог же он в присутствии новообретенного государя притащить весь свой многоязыкий гарем. А привычки‑то, привычки? А девы русские — не сладки ли?
Азиатский владыка, при всем вожделении, не мог бы сделать им ничего худого, ибо и без генерала Скобелева ему сделали бы секир-башку. Потешился, да и ладно. Послушался полувладыки Морозова, и то хорошо для здоровья. Он ведь не знал, что всех этих дивных дев опекает хлеботорговец Бугров, который хлебцем‑то и Бухару снабжает. Да и привязанность к азиатскому хлопкоробу Морозову — здешнему князю как‑никак! Морозов не только хлопок выращивает, очистительные заводы строит, своим подданным кусок хлеба дает, но и налоги в казну отчисляет. Как не пригласить его в гости, если он хлеб- соль самому царю подносит? И как за чарой услаждающего азиатского вина не поспрошать насчет здешних дев?
Савва Морозов не был бы Морозовым, если б не сказал откровенно:
— О великий эмир! Деянья твои безграничны, потребности твои небесны! Но пригласи- ка к себе хорошего доктора. Девы здешние часто болеют.
— Болеют?.. — удивился эмир.
— Очень худыми болезнями, о великий эмир!
— Проказой?
— Бывает, проказой, бывает, и хуже.
Он не стал объяснять наивному восточному владыке, который не ведал никого, кроме непорочных дев, — из любви к России, что ли, не стал пояснять нравы волжских борделей, с которых христолюбивый хлеботорговец и за телесные торги берет дань. Он ему просто доктора подыскал, того, что хорошо знал жриц Венеры.
Теперь все до кучи‑то валил христопродажный Амфи. И азиатские хлопковые фабрики, и уральские красильные заводы, и даже лошадей, опоенных шампанским!
Что скрывать, жаль рысачков.
Что говорить, морду набить хотелось.
Он уже было и собрался для этой приятной разминки в Питер, да в «Славянском базаре» встретил университетского приятеля — Антошу Чехонте, который за несколько лет стал просто Чеховым. Как было не разговориться? Как не посетовать на беспардонного Амфи? Нынешний Антоша — теперь Чехов! — был в любимцах у газетного владыки Суворина. Но на гневные сетования — смех был в ответ:
— Владыки? Да кто с нами, грешниками, может совладать?..
— Никто не может, — с удовольствием согласился прежний бузотер.
— Вот-вот. Лучше скажите, как поживаете? Что поделываете, Савва Тимофеевич?
— Живу — хлеб жую. А поделываю ситцы. Не книжки ж мне, бездарю, писать!
Тоже кольнуло холодноватое отстранение. Уже не «потыкаешь». Сколько лет, сколько зим!
Поговорили, по чарочке выпили, а разошлись, кажется, с обоюдным облегчением.
Амфи написал уже явный донос — словно с уст родимой матушки Марии Федоровны. Дословно и вспоминать не хотелось, а суть такова: бродят по Орехово-Зуеву всякие-якие побродяжки, то бишь бывшие ссыльные. Савва Тимофеевич Морозов принимает их на фабрике с распростертыми объятиями, а одна так даже полюбовницей его была, как не порадеть.
Ах, сукин сын! Вот из‑за чего ему взбрендило поехать в Питер и морду набить, может, заодно и самому Суворину, коль ради тиражей-прибылей печатает такие гадости. Но после встречи с разумно-ироничным доктором Чеховым бить по газетным мордасам расхотелось. И вместо этого сбежал со второго этажа вниз и сказал жене:
— Зинуля, если кто будет телефонировать — я на фабрику поехал.
— Нас же барон на встречу друзей пригласил! — удивилась жена его забывчивости.
— Передай барону своему. — остановился он на этом обидном слове, но тут же и докончил: — Да, именно это: Савва Тимофеевич Морозов в его друзьях не состоит.
Что отвечала жена, он уже не слышал: рысаки несли его на вокзал. Не те, опоенные шампанским, другие.
Истинно — черт знает что вокруг него творится!
В мысленном раздрае с другом Амфитеатровым он раздирал одну несуразность за другой — но как разорвать последнюю, возникшую еще в дурные студенческие годы?..
Севастеюшка!
Теперь весь работный люд называл ее Севастеей Ивановной, и была она вроде какого‑то партийного жандарма. Зуевский штаб-ротмистр Устинов ейи в подметки не годился; тот в постоянной пьяни пребывал, а она, как возвернулась, первым делом попросила:
— Савва Тимофеевич, не будете возражать, если трактир у Перевоза мы сделаем домом трезвости?
Какой разумный хозяин не возрадуется трезвости своих работных? Естественно, вопрос:
— Кто эти «мы»?
— Сознательные рабочие. Ничего противозаконного, кажется, не делаем?
— Пока да. Что будет дальше?
— От вас зависит, Савва Тимофеевич. За увечья отвечаете? Закон!
Все‑то она теперь знала, до всего добиралась. Закон об ответственности хозяев за увечья своих рабочих был внесен Витте и чуть не перессорил всех еще на Нижегородской ярмарке. «Как?! — кричал тот же Бугров. — Я своим грузчикам должен руки-ноги пришивать?» Главная пайщица Николаевской мануфактуры, она же матушка Мария Федоровна, и не зная Бугрова, тоже бурчала: «За фабру отвечать? С ума ты сошел, Саввушка!» Где им было понять, что хитроватый министр таким вот образом просто пар выпускает?
Но директор-распорядитель ответил охотно:
— Закон буду соблюдать.
Ай да Севастея Ивановна, бывшая когда‑то Севастеюшкой! Покуривая папироску за папироской, она и о другом с улыбочкой спросила:
— И фабричная инспекция?..
Из‑за нее, малопонятной бородатым купцам инспекции, в свое время и стачка началась. То отменяли, то заменяли, а ведь дело‑то нехудое. Маленько, хоть и по-царски, выпороть того же Бугрова — чего лучше!
— Я слышал, и тебя, Севастея Ивановна, в состав этой инспекции ввели?
