У чужих людей - Сегал Лора
— Но раз я в него не верю, как же мне молиться ему, чтобы он заставил меня поверить в него?
— Не ребенок, а сущее наказание, — жаловалась миссис Диллон сестре: вечером я подслушивала их за дверью гостиной. — Ты ей слово, она тебе десять, и все поперек.
Ходить на уроки христианского Закона Божьего в школе я решила сама, потому что всегда получала по этому предмету отличные оценки; кроме того, мои хозяйки частенько брали меня с собой на церковные мероприятия, правда, не из главных. И когда мисс Даглас собралась ехать в церковь, чтобы украсить ее к Пасхе, я поехала с ней. Заднее сиденье в машине было завалено ландышами, нарциссами и ветками цветущего миндаля из сада «Адорато», а еще ветками вербы, которые мы наломали во время прогулок. Бромли принес горшки с лилиями и розовыми и синими гиацинтами — после службы их отвезут в больницу. Церковный сторож отпер шкаф в заалтарной части, в нем хранились вазы, чаши и лейки. Там мы встретили миссис Монтгомери; как и у мисс Даглас, у нее было свое постоянное место в церкви, позади мисс Даглас. Дамы сдержанно, как пристало в таком святом месте, обменялись любезностями. Миссис Монтгомери тоже привела с собой маленькую беженку. Я видела ее впервые, однако она показалась мне знакомой. Девочка была на редкость некрасива: толстая, в очках, с заметными уже грудями и пробивающимися на верхней губе усиками. Звали ее Герта Хиршфелд. Она тоже приехала из Вены, но была постарше меня.
В пронизанной солнечными лучами церкви стояла тишина, нарушало ее только шарканье сторожа, обметавшего пыль со старых скамей темного полированного дерева. Мисс Даглас и миссис Монтгомери, обе в шляпках, украшали окна в конце своих рядов. Мы с Гертой Хиршфелд наливали в уборной, по соседству с кабинетом викария, полные лейки воды и сновали с ними навстречу друг другу по центральному проходу. Я специально замедлила шаг, чтобы Герта могла поравняться со мной в коридорчике, ведущем в подсобные помещения, и спросила, бывала ли она в Ливерпуле.
— Никогда, — ответила Герта.
— Я там познакомилась с одной девочкой, ее звали Хелена, — сказала я.
— Меня зовут Герта, — напомнила она, но с этого времени толстуха Герта почти слилась в моем сознании с пухлой Хеленой.
— Это твоя хозяйка? — спросила я про миссис Монтгомери.
— Да. — ответила Герта.
— Ты что, в среднюю школу не ходишь?
Герта объяснила, что миссис Монтгомери отправила ее в школу в соседнем городке, потому что в свое время сама там училась.
— Значит, по четвергам ты в клуб беженцев не ходишь. А мы с мамой ходим. Моя мама работает кухаркой. А папа лежит в больнице.
Герта сказала, что ее родители не в Англии. Где же они? — спросила я, и она ответила, что не знает. Они тайком перешли границу между Австрией и Венгрией, и с тех пор она не получала от них вестей, зато у нее есть брат в Палестине, он работает в кибуце.
— Ты сионистка? — спросила она.
Я призналась, что наверняка сказать не могу.
— А я, как только война кончится, уеду к брату в Палестину и начну работать в кибуце, — заявила Герта. — Мы будем строить еврейское государство.
— По-моему, я все же не сионистка, — сказала я. — Мне хочется остаться здесь и стать англичанкой.
По проходу, выворачивая носки ботинок, шел каноник Годфри в широкополой шляпе. Он узнал во мне девочку, которую опекает мисс Даглас, спросил, как дела, и похвалил нас с Гертой за то, что мы так усердно работаем.
На следующей неделе я снова встретила Герту. В это время Еврейский комитет стал каждую неделю присылать из Лондона раввина, чтобы он нас наставлял. Он приезжал дневным поездом, а после урока обратным поездом возвращался в Лондон. По понедельникам после школы мы шли в пожарную часть, прямо напротив вокзала; там нам отвели помещение, в котором обычно беженцев учили английскому языку. Раввина, молодого широкоплечего мужчину, звали доктор Лобел. У него была красивая оливковая кожа, из-за мощной растительности его гладко выбритые щеки отливали синевой. Я вполне могла бы в него влюбиться, если бы не принялась сразу же с ним спорить. Для начала я спросила, существовал ли Иисус на самом деле.
— Имеются исторические данные, свидетельствующие о том, что в то время жил некий человек, утверждавший, что он — сын Бога.
— Откуда вы знаете, что он им не был?
— История знает множество лжепророков, — сказал доктор Лобел. — Некоторые из них были обыкновенными шарлатанами, некоторые безумцами, они часто заблуждались. Возьмем, к примеру, мнивших себя богами царей древнего…
— Откуда вы знаете, — прервала его Герта Хиршфелд, — что Иисус и впрямь не был сыном Божьим?
Доктор Лобел поерзал на кресле.
— Иудаизм учит нас, что есть лишь единый неделимый Бог, — сказал он и взял в руки книгу для чтения на иврите для начинающих.
— А в Библии говорится, — не утерпела я, — что Бог так возлюбил мир, что отдал за него Сына Своего единородного…
И сама поразилась тому, как сладостно было произносить эти слова и чувствовать накипающие на глаза слезы.
— Если он не был сыном Божьим, — снова вступила в дискуссию Герта, — как же тогда он мог творить чудеса?
— Он исцелял глухих и немых, — сказала я.
— И ходил по водам Геннисаретского озера, — добавила Герта.
Я внимательно наблюдала, ожидая, что раввин разверзнет воды под ногами Христа, но он лишь глубже погрузился в кресло. На его лице проступили раздражение и скука.
— Так, хватит. Берите книги для чтения. Страница двадцать семь. Держать надо так, чтобы читать от конца к началу, — напомнил он и протянул руку, чтобы повернуть мою книгу задом наперед. — Начинай здесь. «БарухХашем…»
«Барух Хашем», — прочла я. — «Благословен Господь».
С урока мы с Гертой шли вместе.
— Глупость какая-то, — буркнула я. — Никто же может ходить по воде.
— Если он был сыном Божьим, то мог, — возразила Герта.
Вот так номер! Я-то была уверена, что мы с ней соратницы.
— А я думала, ты поедешь в Палестину строить еврейское государство, — разочарованно сказала я.
— И поеду.
Я собралась было уличить Герту в том, что она готова поддакивать и вашим, и нашим, но в дальнем конце Вест-стрит уже садилось солнце, окна магазинов пламенели, будто внутри бушевал пожар. Шедшие навстречу люди казались черными силуэтами в тонком сияющем ореоле света. Я повернулась к Герте, но вместо глаз за стеклами очков увидела два ослепительных багрово-золотых круга. В то время мне во всем виделись знаки и предзнаменования, и я ничуть не удивилась, вдруг почувствовав, что не шагаю по земле, а вишу в воздухе — прямо-таки воспарила над собственным правым плечом в восторге постижения истины. Герте я об этом и словом не обмолвилась; на углу мы тепло попрощались, и я пошла вверх по склону к «Адорато».
Видимо, ребе Лобел доложил, что на беженцев в Оллчестере дурно влияют, и лондонский Еврейский комитет постановил, чтобы нас передали в добропорядочные иудейские семьи. И мисс Даглас, и миссис Монтгомери получили письма с просьбой проследить, чтобы их подопечные еврейские дети провели наступающий Йом Кипур в синагоге. Согласно договоренности всех без исключения еврейских детей пригласят на праздничную трапезу в семью единоверцев.
Меня определили в семейство Розенблатт, мне предстояло познакомиться с ними во время службы. В ту пору в Оллчестере не хватало евреев, чтобы открыть настоящую синагогу, поэтому на Великие праздники использовали один из ресторанов в центре города. Меня посадили рядом с миссис Розенблатт и ее дочкой Шилой, балованной толстощекой малышкой в розовом платьице, капоре и лакированных туфельках. На ручке у нее блестел золотой браслет. «Ужас, до чего вульгарно!» — подумала я.
— Ма-а, мне скучно, — то и дело канючила она.
Ей хотелось уйти к отцу и брату Невиллу — они сидели по другую сторону прохода, на мужской половине. Мать велела Шиле не егозить и вести себя хорошо, но она продолжала извиваться, ерзать и в конце концов разлеглась на стуле.
