Врата Афин - Конн Иггульден
Ксантипп облегченно вздохнул, когда пришли два моряка и заняли места рядом с ним. Найти и разговорить капитана и гоплита, чтобы записать, как все было, со слов очевидцев, оказалось нелегко. Помогло то, что они оба были настроены резко против Мильтиада. Ксантипп встретился взглядом с каждым, когда они подошли пожать ему руку, а затем сели на деревянные скамьи лицом к присяжным, готовые дать показания, когда их вызовут. Ксантипп с удовлетворением отметил, что ни один из них не отвел взгляд. Мильтиад и его люди заняли места по другую сторону магистрата, все лицом к присяжным – сидя или стоя на голом камне. Ксантипп и Эпикл, как его сопровождающий, сидели, глядя на присяжных заседателей и город за ними, окрашенный золотом утреннего солнца.
Магистрат откашлялся; сделал это снова и еще раз, как будто у него сдали нервы и он никак не решался начать. Ксантипп уже собирался встать и вмешаться, когда магистрат наконец заговорил:
– В этот судный день месяца скирофорион, года Аристида, я созываю суд в соответствии с законами Афин и мудростью Афины. Ксантипп из филы Акамантиды и дема Холаргос – истец и главный обвинитель Мильтиада, героя Марафона.
Ксантипп опустил голову, хотя и услышал, как Эпикл вздохнул, выражая свое мнение относительно такой дешевой попытки манипулирования. Похоже, магистрат был не так уж безучастен, как казался. Удача или боги, конечно, сыграли свою роль в выборе. Это тоже было частью судебного разбирательства.
Один из писцов собрания низко наклонился и шепнул что-то на ухо магистрату. Тот покраснел от услышанного, но кивнул. В вопросах права ему, без сомнения, не помешало бы пройти обучение у более опытных писцов. Он еще раз просмотрел свои записи, хотя они явно плыли у него перед глазами.
Когда преамбула закончилась, Ксантипп пропустил мимо ушей собственное имя, и Эпиклу пришлось толкнуть его локтем. Он встал и кивнул человеку, стоявшему возле двух больших урн, одна из которых возвышалась над другой. Соблюдая формальности, мужчина вынул затычку из основания верхней урны. Тонкая струйка воды потекла в нижнюю урну, медленно наполняя ее до излива в боку. Таким образом предотвращалась тактика изматывания защиты многодневной обвинительной речью. У каждого оратора было бы не больше времени, чем требовалось, чтобы вода пролилась из второй урны. Звук текущей воды был не менее приятен на Ареопаге, чем журчание ручья.
– Я стоял с Мильтиадом на поле Марафона, на левом фланге, – сказал Ксантипп, начиная расхаживать взад и вперед.
Все взгляды были прикованы к нему, и ветерок пронесся над скалой, взъерошив его волосы. Он не собирался начинать таким образом, но судья вложил ему в голову эту идею, и, возможно, жало следовало удалить, прежде чем продолжить.
– Тогда он не был опрометчив. Он мог бы послать левый фланг вместе с центром и правым флангом в одну безумную атаку против персов. Мы могли бы победить, но могли бы и проиграть. Нам не дано это знать. Вместо того чтобы идти вперед, мы стояли и смотрели, как убивают наших друзей.
Это было все, на что Ксантипп осмелился пойти. Мильтиад наблюдал за ним сверкающими глазами, а его сын озадаченно хмурился, как будто не слышал прежде эту версию истории. Ксантипп знал, что не может выдвинуть обвинение.
Мильтиад предупредил его, что расскажет о непослушании Ксантиппа в боевых условиях. Это уничтожило бы их обоих.
Он привел в порядок мысли, сожалея, что не может добавить им беглости и живости.
– Мы победили в тот день. Мы убили тех, кто хотел поработить нас, мужчин, тех, кто забрал бы наших женщин и детей для развлечений, кто сжег бы этот город. Мы сломали их.
Он сделал паузу и склонил голову. У другого это выглядело бы неискренне, фальшиво, но здесь, в этом месте, где ветер трепал волосы, на него вдруг накатила волна воспоминаний.
– На дороге нас встретили горожане. Они вышли приветствовать нас с вином и цветами – красным амарантом. Мы пришли к Пниксу и возблагодарили богов за избавление. Мильтиад был героем в то утро и, как любимец Афин, попросил у нас корабли и людей. Семьдесят кораблей, с тремя ярусами гребцов по тридцать с каждой стороны. Сто восемьдесят свободных горожан – чтобы рассекать волны. Кроме них, на каждом корабле – по два повара, три плотника, парусный мастер, штурман-кибернетос и его посыльный. Все из афинских демов и фил. И с ними воины в бронзовых доспехах – гоплиты, те, что бились при Марафоне, рядом со мной, рядом с Мильтиадом. Одни с левого фланга, другие – из племен центра, те, кого персы отбросили, но не сломили. Те, которые перестроились перед лицом улюлюкающего, воющего, ревущего врага, блестящего от крови и пота, – и отбросили его!
Ксантипп не заметил, каким громким и строгим стал его голос, как хлестнули его слова по лицам присяжных судей. Он услышал их, когда к нему вернулось эхо, и воспользовался моментом, чтобы заглянуть в нижнюю из двух урн, известную как клепсидра, или «похитительница воды». Вода поднялась до линии. Потрачена почти половина отведенного времени! Он овладел собой, хотя Мильтиад выглядел встревоженным, а его писцы опустили головы к бумагам, чтобы не встретиться взглядом с одним из тех, кто был там.
– Герои Марафона вышли на этих семидесяти кораблях. Сорок или пятьдесят на корабль – все добровольцы. Три с половиной тысячи из тех, кто сражался на моей стороне, когда море расцветало розовым и красным, а тела бились о мои ноги. Они тоже были афинянами, все до единого. И все, кроме двенадцати сотен, погибли. Это трагедия, которая обеднила и ослабила нас. Если персы снова придут завтра, мы не сможем послать десять тысяч им навстречу. Не сегодня. Если прибудет их флот, мы не сможем выставить корабли на их пути, чтобы защитить Афины от вражеской высадки. Мы слабы в этом
