Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
— Да месяца два, не меньше, в моих покоях в Тмутаракани жила. До меня, ясно дело, было у ней всякое, но потом... Нет, не думаю... — Володарь отрицательно затряс головой.
— А если обманывает она тебя? Хочет на княжеских харчах пристроиться, дщерью[185] прикрыться, чтоб кормил и одевал ты их обеих? — продолжал сомневаться Рюрик.
— Сказываю же: не думаю. Близкий свет был ей на Червенщину ехать. Чай, такая красавица и в Тмутаракани могла кого сыскать. Богатого люду там немало. Купцы разные, дружинники, бояре.
— Ну, гляди, брат. Сам решай. Я всё ж таки сыск налажу, велю о ней сведать поболее. А покуда... Что делать, живи. Все мы не без греха, — заключил старший Ростиславич.
— Воистину, — поддержал его Василько.
— Одно меня огорчает, — признался Володарь. — Матушка наша недовольна будет, верно. Всё говорила: невест нам, мол, в уграх сыщет. Много знатных и красивых там девок. Вот приедет на свадьбу Василькову, такое мне учинит!
— Ничё! Внучку ей на погляд приведёшь, растает тотчас, — махнул в ответ рукой Рюрик. — Да и что нам её слушать? Оставила нас на Руси детьми малыми, сама мотнула в Хорватию! Кто она нам топерича?
— Ну, мать всё ж. Почто тако об ней? — нахмурился Василько. — Родила нас.
— Разве что родила, в самом деле. — Володарь усмехнулся. — Ну, не будем о ней. Об Игоревиче ничего более не слыхать?
— Как же! Слух прошёл, в Олешье он объявился, за порогами днепровскими. Разор учинил, купцов наших да греческих ограбил. Дядька Всеволод вельми сокрушается, — повестил Рюрик.
— Выходит, сотворил, как сказывал. — Володарь вздохнул и подробно поведал братьям о своём последнем разговоре с Давидом.
— Вот вместе два лета в Тмутаракани сидели, а не понял я покуда, что он за птица? Боярин Рагибор дрянью его назвал.
— Дак ты ж баил, как он с касожинкой вместях убить тебя собирался! — воскликнул пылкий Василько.
— Да он-то вроде как и не хотел. Всё она ему нашёптывала. Ну. да того, что было, топерича не воротить. О другом мысль моя. Свататься к сестрице нашей, Елене, вознамерился Игоревич. В дар ей плат многоценный посылал. Что об этом думаете? — Володарь беспокойно переводил взгляд с одного брата на другого.
— А что думать? Коли получит стол княжой, тогда и подумаем. А так что ж мы за разбойника да бродягу какого-то будем сестру выдавать? Да и она сама не дура, не пойдёт, — веско промолвил Рюрик.
— Ну, тако, — согласились с ним младшие братья.
Вечерело. Челядин зажёг в горнице свечи.
— Пойдём, что ль, Василько, племянницу попроведаем? — предложил с усмешкой Рюрик. — Веди нас, брат, к себе. Поглядим заедин и на красавицу твою.
...Астхик пребывала в смущении, смуглые щёки её горели багрянцем. Рюрик с Васильком по очереди подержали на руках крохотную Ирину. Девочка сучила ножками, бормотала что-то невнятное.
— Ну, отец новоиспечённый, рады мы за тебя. Первым из нас троих потомством обзавёлся. — Рюрик хлопнул Володаря по плечу.
Василько тем часом притиснул к себе и пылко расцеловал Астхик. Армянка взвизгнула от неожиданности, отстранила его и погрозила пальчиком. Не твоя, мол, не трожь меня.
Чёрные глаза её, когда взглядывала на Володаря, сияли от удовольствия.
Володарь тоже был рад. Уже то было хорошо, что братья приняли армянку, не посоветовали прогнать её прочь. Так нежданно-негаданно возникла у него после долгих странствий по свету семья. Дочь спала в зыбке, подруга молодая находилась возле него днём и ночью. Будучи в Перемышле, они редко когда расставались. Меж тем ждали Володаря княжеские дела.
В начале июня направился он во главе дружины в Свиноград.
ГЛАВА 27
Узкая полоска света упала сверху на сырые ступени лестницы. Надрывно скрипнула массивная, обитая железом дверь. Радко зажмурился, из глаза его покатилась слеза.
Простучал по камню деревянный посох. Перед узником возникли два мастера заплечных дел — те самые, которые в прошлый раз приходили с Жольтом. Следом за ними появился облачённый в долгое тёмное платье и мятелию королевич Коломан. Осторожно, медленно, сильно припадая на больную ногу, спускался сын Гезы в мрачное подземелье.
Лицо его выражало озабоченность, по челу волнами бежали морщины. Он остановился в двух шагах от волынянина, властным жестом приказал тому встать с соломенного ложа, исподлобья вперил в проведчика чёрный глаз.
Ничего приятного не сулил Радко недобрый взгляд Коломана. Помолчав недолгое время, королевич разжал сомкнутые уста и заговорил:
— Не буду вопрошать, что ты выведывал в нашей земле. Мадьярия не враждует с твоим князем. Но пускай вдругорядь не посылает он к нам тайных соглядатаев. Так и передай брату нашему, Ярополку. Ибо мы должны твёрдо и ясно понимать намерения своего соседа и не хотим, чтобы за спиной у нас строил он козни и сговаривался с нашими врагами. Теперь выходи из клети и убирайся! Никто тебя более не тронет! Если, конечно, ты вовремя унесёшь ноги в свой Владимир!
— Благодарю, королевич. — Радко склонил кудрявую голову.
Он был, разумеется, рад своему нежданному освобождению. Уже потом, после, когда вывели его из темницы и вытолкали за ворота двора, подумал проведчик[186], что, собственно, возвращаться на Русь придётся ему с пустыми руками. Те сведения, какие добыл он, давно известны во Владимире.
Кружилась голова, хотелось есть, но в калите болталась всего пара медных фоллов. Радко направился к знакомому харчевнику, чтобы одолжить у него немного денег. Понимал отрок, что Коломан не случайно говорил о том, чтобы он «вовремя унёс ноги». Следовало спешить.
...Во Владимире, когда добрался до него Радко, вроде всё было по-прежнему, но что-то изменилось. Что, Фёдор поначалу не постиг. Как будто тот же город в излучине среброструйной Луги, те же болотистые рукава Смочи обтекают гордо высившийся на Горе детинец, те
