Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
— Ярополк-то? Ну, верно, не вельми [180]. Токмо что с того. Свой стол едва уберёг.
— И то правда.
Володарю и верилось, и не верилось, что наконец возвращается он после стольких лет в родные с детства места. Сердце охватывал радостный трепет.
ГЛАВА 25
Y вымолов на берегу Сана весело плескала вешняя вода. Солнце играло на подёрнутой рябью глади. Воздух был прозрачен и свеж. Володарь дышал полной грудью и не мог надышаться ароматами родного края. Вот здесь, ещё совсем маленьким, обдирая порты и раня ноги колючим плющом, он следом за двумя ребятами постарше перебирался через тын богатого дома купецкого старосты и лакомился, сидя на древе, сочными сладкими грушами. А тут вот, по соседству с соляными амбарами, как и пятнадцать лет назад, выгоняют пастись коз. Он словно ощущает вкус козьего молока и видит улыбающееся во весь широкий рот лицо мамки — волынянки Аграфены. Взятая из холопов, любила его мамка паче своих троих детей, всюду таскала за собой, как могла оберегала своё сокровище от бед. Во время болезней лечила травяными отварами и какими-то кореньями, которые сама умела находить в окрестных лесах и горах.
Где она теперь, Аграфена? Верно, живёт у кого-нибудь из своих взрослых чад. Вспоминает ли о нём? Ведь столько лет миновало!
...Рюрик и Василько встретили брата в высоком свежесрубленном княжеском тереме. Украшен был терем киноварью[181] и резьбой, кровля его сияла нарядным изумрудным цветом. По соседству с ним высилась одноглавая домовая церковь, каменная, с крытым свинцом куполом.
«Вот у Коломана в Эстергоме хоромы из камня. Пожар не страшен, но мрак и сырость царят. А здесь — тепло, уютно, и дышится легче», — подумалось Володарю.
Василько широко улыбался, был радостен и распахнул ему объятия. Напротив того, Рюрик выглядел довольно-таки мрачным.
Уже в горнице он вкратце оповестил брата о событиях на Волыни.
Многие бояре волынские за нас были: и Ардагаст, и Вышата, и Костянтин Переславич. И выдюжили б, кабы не Мономах сей! Явился на наши головы, чтоб его! Не успели мы воев собрать, не успели! — Рюрик сокрушённо вздыхал. — Седьмица б лишняя была, удержали б Владимир, изготовились. А тако... — Он не скрывал досады, махая рукой.
— Было б отчего горевать! — весело тряхнул кудрями Василько. — Радоваться надоть вам, братья! Не изгои вы боле! Столы у вас у обоих добрые! Я дак рад!
— Отец наш Владимиром володел, не забывай сего! — мрачно отрезал Рюрик.
— Василько прав, — поддержал младшего брата Володарь. — Нечего тебе сокрушаться. Ну, не вышло, что ж теперь горевать? Ярополк всё одно нас бы в покое не оставил. К ляхам бы утёк, рати стал собирать! А это опять война, пожары, смерть. И княжили б мы над руинами одними, над гарью, над трупами да вранами хищными!
— Ну, тако, — нехотя согласился с ним Рюрик. — Надобно нам с вами, братья, помыслить, как княжить топерича будем. Василька без доли не оставим. Давай тако покуда уговоримся, Володарь. Каждый из нас треть доходов своих от вир и даней будет ему отдавать. Одно вот токмо. Жить он у меня в Перемышле никак не желает. Рвётся всё на порубежье, ко степям половецким. Сказывает, защитником вашим буду, сторожить стану города ваши от набегов поганых.
— Это дело доброе, да только... — Володарь вздохнул. — Проезжали с Игоревичем от Днепра через степь Кодымскую — никто из степняков нас не тронул! Думается, с половцами — с ними и мирно жить можно. А с Ярополком — с ним вряд ли. Не забудет он, кто его волынского стола едва не лишил. Да и нынешние волости наши раньше его были. Как бы не порешил он их воротить под свою руку. Вот от кого нам допрежь[182] всего оберечься надо, братья.
Рюрик согласно кивнул. Василько же, вдруг улыбнувшись с видом совершенно счастливого человека, оповестил Володаря:
— А я женюсь ныне. Сватов уже послал к Аннушке Вышатичне. Ну, отец её согласие дал... Вот, по осени свадьбу сыграем!
— Ух, ты! Неужто? — воскликнул поражённый Володарь. — Ну вот, наконец! А то мать наша всё сокрушалась. Экие, мол, взрослые вы, сыны, а ветер в головах. Сверстники-то ваши женаты уже все.
— Рада будет матушка наша. — Рюрик зло скривил уста. — Хотя, по правде сказать, не припомню, как она и улыбается. Вечно чем-нибудь да недовольна. И на свадьбе Васильковой, не сомневаюсь, повод сыщет поворчать.
— Она такая, — согласился со старшим братом Володарь.
Он заблаговременно отправил в Свиноград — главный город нынешнего своего владения, Халдея. Хотелось, чтобы пронырливый хазарин вник в жизнь города, вызнал, каковы настроения у тамошних бояр и купцов. Сам Володарь решил покуда остановиться в Перемышле.
Город наводнили прибывшие с ним из земли угров дружинники. Наполнился Перемышль непривычным многоголосым шумом, ржанием коней, звоном доспехов.
Кажется, наступал конец мытарствам и скитаниям. Обретал двадцатипятилетний князь Володарь долгожданный стол в родной земле.
Он занял одну из палат на верхнем жиле терема. На душе стало спокойно, не клал он по ночам рядом с собой, как часто бывало в Тмутаракани, харатужную[183] саблю. Дни потянулись как-то медленно и однообразно. Он терпеливо ждал вестей от Халдея и готовился объезжать города и веси. Глядя на радостного, возбуждённого Василька, начал подумывать Володарь, не пора ли и ему обзавестись семьёй. Вспоминал сетования матери и её слова о том, что в Угрии можно найти немало красивых, знатных невест.
«А ежели и в самом деле? Не бобылём же князю век вековать? Стол есть, дружина есть, серебро имеется — чего ещё?» — не раз одолевали его подобные мысли.
Рюрик — тот о женитьбе и не мечтал. То и дело таскал он к себе в ложницу посадских девок. Ни одну не оставлял в тереме подолгу — менял едва не каждую ночь.
— Остепенился бы, брате! Что люди подумают? — не раз говаривал ему Володарь,
