Идрис Базоркин - Из тьмы веков
Никто не знал об этом. От всех скрывал он горькое оскорбление и обиду. Много раз судьба сводила его на одной тропе с Гойтемиром. Но он не мог убить его, хотя и не был трусом. Он знал, что смерть человека не остается неоткрытой, а кровь — неотмщенной. Ему пришлось бы объяснить людям, за что он убил его, и признаться в том, что Гойтемир завладел его возлюбленной. А этого больше всего на свете боялся самолюбивый Хасан.
Он жаждал не восстановления поруганной чести, а того, чтобы, оставаясь вне подозрений перед людьми, насладиться зрелищем гибели своего врага, дать ему почувствовать это и хоть немного облегчить вечную боль. Несколько раз Хасан бывал почти у цели. Но в последний момент всегда что-нибудь мешало ему.
Хасан и Наси встречались очень редко. Иногда годами ждали этих встреч, но тем безумнее, тем ненасытнее были оба.
Первое время он про себя смеялся над Гойтемиром и торжествовал победу. Но как-то пришла мысль о том, что не он живет с чужой женой, а Гойтемир живет с его невестой, с его возлюбленной… И живет, не таясь, как он, а открыто. И снова Хасан пережил свое унижение, почувствовал свою ничтожность. И яростная злоба с новой силой охватила его.
Шли годы. Гойтемир наслаждался богатством, женами, семейным уютом, детьми, а у Хасана не было ничего. С какой радостью променял бы он свою ученость и уважение общины на один только вечер в кругу семьи! Временами, в бессонные ночи, ему безумно хотелось бежать, взойти на гору, броситься голой грудью на камень и выть, выть по-звериному от неуемной тоски. Но он научился страдать, стиснув зубы.
Проходила мучительная ночь. А утром люди видели его задумчивым, немного усталым, таинственно-молчаливым и почитали это за благочестие.
И вот за все страдания судьба снова бросила ему кроху счастья, под чужой крышей, на чужой постели, с чужой женой. Он — мужчина, мулла, хаджи — был вором своего счастья, некогда отнятого у него другим.
Наси понимала, что он мучается и любит ее одну. Но ей никогда не суждено было понять всю глубину его переживаний, потому что они были людьми разных характеров, разной душевной силы, разных возрастов. Она любила его за то, что он был ее первым мужчиной, за то, что он был сильным, несмотря на возраст, и за то, что любил только ее. Больше ничего не знала она о нем, да и вряд ли могла бы знать. Но в этой их разности было их счастье.
При встречах он молчал, не говорил о своих переживаниях, а она была довольна тем, что имела его и могла подарить ему короткую радость. Так обоим было легче.
В эту ночь время шло незаметно. Они то предавались любви, то, устав, отдыхали, и шепот их был таким тихим, словно в комнате находился кто-то еще. Изредка Наси прислушивалась к тому, что делалось во дворе.
Пропели первые петухи.
Снова заговорила она о женитьбе Чаборза.
Хасан напомнил об их жизни. Неужели она желает такого еще кому-нибудь?
— Чаборз — парень, — сказала Наси. — А на мне женился старик. И брал второй женой! А потом — девушки наши не такие, как я. Это я люблю тебя и рискую жизнью. А они, войдя в дом мужа, быстро забывают всех своих парней.
Но Хасан снова ничего не ответил. Наси подобралась к нему под руку, положила голову на его плечо.
— Кто разлучит любящих, попадет в ад, — сказал Хасан.
— А кто без брака спит с чужой женой?.. — усмехнулась Наси. — Нам с тобой все равно гореть в вечном огне. Так не будем терять хоть здесь того, чего там для нас уже не будет!
Хасан засмеялся.
— А ты с годами мудреешь! — сказал он.
— Что поделать. Попав в стадо ослов, телок, говорят, сам стал с ослиным характером. Ну, так что же с Зору?
И снова замолчал Хасан. И Наси почувствовала, что ему по-настоящему не по душе это предложение. «Но почему?..» И вдруг мелькнула женская мысль: «А не приглянулась ли Хасану самому эта бровастая?» Впервые в жизни она почувствовала ревность. Ее бросало в жар и холод. Сердце колотилось, как птица в сетях. Она сравнила себя с Зору, и ей показалось, что она рядом с нею — увядший лопух. Ей представилось, как темной ночью Хасан пробирается вдоль заборов и обнимает Зору… И, охваченная страстным желанием сейчас же разрешить сомнения, избавиться от угрозы потерять Хасана — а ей теперь казалось, что она уже теряет его, — она решилась на то, на что не решалась вот уже двадцать с лишним лет.
Наси порывисто поднялась на локте. Хасан почувствовал ее дыхание на своем лице. Она сжала ладонями его щеки и во тьме, с тревогой вглядываясь в его глаза, сказала:
— Должен ли брат оказывать предпочтение брату, как пес — волку?
— Говорят… А к чему это? — не понял ее Хасан.
— Должны ли близкие думать о близких раньше, чем о чужих?
Хасан согласился и с этим.
— Тогда ты сделаешь так, чтоб сын наш был счастлив!.. Твой сын…
— Мой? — воскликнул Хасан, забыв обо всем.
— Прости меня… прости… но мне так хотелось быть матерью, быть не хуже его жен… иметь равную долю и голос в доме…
Она припала к Хасану, не зная, как он отнесется к ее признанию, готовая на все.
— Почему же ты не сказала тогда?
— Не знаю. Боялась. Я же была почти девочкой… Да и зачем было говорить?..
— Мы могли уехать в Россию, в чужие края… Уйти отсюда со своим сыном. И пусть говорили бы о нас что угодно. Мы не знали б ничего!.. У нас было бы счастье…
— Не говори, — прошептала она. — Это сейчас пришло тебе в голову. А тогда — ничего не было б. Ты никогда никуда не ушел бы отсюда, и ты это знаешь не хуже меня. Поклянись, что ты не выдашь этого сыну!
— Глупая! Зачем же? Ведь он возненавидел бы нас. Убил бы тебя…
Она порывисто обняла его, прильнула лицом к его щеке и почувствовала, что она мокрая. Наси никогда прежде не думала о том, что она сделала, родив от него, и только сейчас поняла, что убила у него сына. Она проклинала себя за то, что открыла ему эту тайну, но уже было поздно. В волнении она забыла об опасности и не услышала, как Гойтемир отпер двери ограды замка и провел коня.
Наси вздрогнула, когда конь фыркал уже под окном. Она вскочила, накинула платье, обняла Хасана.
— Хоть бы ты когда-нибудь избавил меня от его козлиных костей!.. — сказала она у самого уха Хасана и юркнула в люк. Опуская крышку за собой, она прошептала: — Поставь на место сундук.
Он сделал это и лег. Почти сейчас же в дверь общей комнаты постучались.
Наси не успела подняться к себе. Но теперь она уже ничего не боялась. Откинув засов, она выглянула во двор. Над нею, на терраске, стоял Гойтемир.
— Это ты? — тихо окликнула она его снизу.
— Я, — ответил он, вздрогнув, хотя знал, что там никого чужого быть не может и жена иной раз ночью спускается вниз, чтобы не выходить во двор. Наси скрылась, поднялась к себе и открыла дверь.
— Ну, что там?! Как мать? — спросила она с непритворным волнением в голосе.
— Да все так же, — ответил Гойтемир. — Видно, до человека, что потревожил нас, дошли старые слухи.
— Слава Аллаху! — обрадовалась Наси. — Есть будешь?
— Нет, — ответил он. — До утра недалеко. Лечь хочется. Ну, а как Хасан-хаджи? Говорила ты с ним? Обещал что-нибудь?
— Говорила. Да разве эти святоши что-нибудь прямо скажут! Выламывается! Намекает на еще каких-то «заинтересованных в ней». А по-моему, просто себе цену набивает.
— Ну что ж, — примирительно ответил Гойтемир — а с чего же им жить, если мы или другие не дадут! Ведь муллы не пашут и не жнут. Раз начинаешь такое дело — без подачек тут не обойтись.
— Конечно, — согласилась Наси, забираясь в постель. — Да я и не скупилась. Как попотчевала его мясцом, грудинкой да курдюком — сразу добрее стал. А ты утром пообещаешь еще что-нибудь — так я уверена, он все сделает!
— Ты какая-то пахучая сегодня. Как молодуха, — заметил Гойтемир шумно принюхиваясь к воздуху.
— С тобой не то что молодухой — скоро опять девушкой стану… — огрызнулась Наси. — Мылась мылом, что ты привез. Да все, наверное, без толку…
В темноте у Гойтемира глаза полезли на лоб от ее наглости. Но он промолчал. Слова не могли ему помочь. И как бы в подтверждение этой мысли Наси взяла его руку и положила себе на сердце.
— Послушай… Тебя ждала!..
Гойтемир растерянно держал бестрепетную руку на ее груди и мысленно призывал на помощь Аллаха, который за последнее время плохо понимал его и еще хуже помогал в таких делах.
Хасан-хаджи до утра не смыкал глаз. Эта ночь поначалу была для него одной из самых лучших в жизни.
Он никогда не был с Наси в такой человеческой обстановке.
Вот и сейчас, лежа на постели, которая сразу после Наси стала большой, пустой и холодной, Хасан-хаджи вспомнил все случаи, которые ему удавалось вырывать у своей судьбы, где и когда они были… Как это было недостойно и оскорбительно для чувств! Но что было делать? Страсть к ней всегда побеждала его.
И вот — Чаборз… Сын… Значит, и он зачат под открытым небом, на том месте, что проклято Богом и людьми, где только злые ведьмы под уханье филинов и вой волков справляли свой шабаш, — на вершине скалы Ольгетты, под развалинами старых стен. Долгое время это место было их единственным пристанищем. Но потом и оно стало опасным. Кто-то увидел их, хотя и не узнал.
