Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Поэтому, когда Парис приплыл обратно в Трою, Энона по-прежнему ожидала, что он вернется в горы. Вернется к ней. Но тут другая нимфа, злорадно улыбаясь, поведала ей правду. Ее муж Парис живет в городе с новой женой гречанкой. Энона смотрела, как ее сын — их сын — ковыляет по выжженной земле, и спрашивала себя: неужто мужчину может столь мало заботить собственный ребенок? И каким образом человек, который был ей так близок, оказался таким вероломным? Нимфа поняла: все, во что она верила, растворилось в хаосе.
Энона знала, что эта женщина приведет за собой войну. Даже с вершин Иды нимфа слышала лязг металла и ощущала запах крови. И когда в бухту вошли парусные корабли, она не удивилась. Энона держала сына в безопасности в их горном жилище: представлявшееся им с Парисом таким романтичным, оно оказалось весьма удобным, когда предгорья заполонили греческие воины, похищавшие коров и коз для своих пиров. Захватчики так и не обнаружили ее убежища за водами стремительной реки Кебрен, что протекала неподалеку: пусть муж покинул Энону, но отец по-прежнему заботился о ней.
* * *За десять долгих лет Энона почти забыла Париса, его нежную улыбку и глаза с полуприкрытыми веками. Ей стало казаться, что этот мужчина ей приснился, и только сын — ныне стройный отрок с карими глазами и смуглой, орехового оттенка кожей — был доказательством существования Париса.
Война бушевала по всей Троаде, сначала в одной стороне, потом в другой. Порой Энона и ее мальчик сидели на травянистых кочках и наблюдали, как из греческого стана на защитников Трои несутся колесницы. Мать с сыном находились слишком высоко, чтобы разглядеть лица воинов, поэтому Энона даже не знала, жив ли ее муж.
Впрочем, Парис, конечно, был жив, иначе Елену (прошло много лет, прежде чем Энона сумела хотя бы мысленно произнести ее имя) вернули бы мужу и войне пришел бы конец. Распря затянулась на столь долгий срок исключительно из-за упрямства Париса.
Но в конце концов даже горная нимфа поняла, что одна сторона проигрывает, а другая выигрывает. Троянских воинов осталось так мало! Ряды врага тоже поредели, но греки начали войну с гораздо более многочисленными силами. Когда пал Гектор, у Эноны сжалось сердце, словно он был ее мужем, ее сыном. Она не знала старшего брата Париса и никогда не видела его лица, однако наблюдала его последний, смертельный бой с прославленным греческим героем, зная, что это именно Гектор. Имя великого воина, защитника троянцев, было у всех на устах. Греки уважали его, троянцы на него уповали. Он во всех отношениях являлся полной противоположностью младшему брату. К Парису, который ради любовницы подверг опасности родной город, все испытывали лишь презрение — одна из немногих вещей, в которых противники были солидарны.
Энона заметила, как на поле боя появилась горделивая фигура — не Ахилл ли? Нимфе казалось, что она видела, как несколько дней назад греческий герой погиб от руки Гектора, но теперь стало ясно: должно быть, то был другой боец в Ахилловых доспехах. Нынешний противник Гектора — стремительный, ловкий и беспощадный — мог быть только Ахиллом. На глазах Эноны он зарубил троянского царевича, а затем привязал труп к своей колеснице и протащил его вокруг городских стен. Нимфу поразила подобная жестокость. Она старалась скрыть слезы от сына (для которого война, бушевавшая далеко внизу, на равнине, была лишь игрой), ибо не сумела бы объяснить ему, что оплакивает незнакомого человека, который не заслуживал смерти.
* * *Дар пророчества снова подвел нимфу, когда дело коснулось ее супруга; она узнала о ранении Париса только в тот момент, когда он, шатаясь, миновал рощу перед ее хижиной и со стоном рухнул наземь у порога.
— Энона, — позвал он. — Умоляю.
Услышав свое имя, нимфа сперва решила, что ей померещилось. Последние десять лет его никто не произносил. Сын, когда не пропадал в горах со своим любимым стадом, звал ее мамой. Речной бог Кебрен — дочкой. Другие нимфы называли ее по имени, но Энона давно не общалась с ними: ей было стыдно, что смертный супруг отверг ее. Поэтому она решила, что собственное имя ей примерещилось в трели певчей пташки, как не единожды бывало после ухода Париса. Но тут зов послышался снова:
— Энона, пожалуйста! Прошу, помоги мне.
На этот раз ошибки быть не могло. Энона сообразила, что действительно слышит свое имя, и узнала голос. Она поспешила на крик и увидела то, о чем грезила тысячу раз — сперва со страхом, а потом с гневом. В начале их любви нимфа ненавидела, когда Парис надолго покидал ее. Она боялась, что его ранит клыками горный кабан или растерзают волки. Снова и снова Энона представляла, как он лежит перед ней, смертельно раненный, и понимала, что ей потребуется все ее врачевательское искусство, чтобы вырвать супруга из ненасытной утробы Аида. Во мраке ночи нимфа твердила себе, что такова цена любви к смертному: постоянная угроза его гибели. Как только Парис ушел и Энона осознала (слишком поздно для своего достоинства), что он никогда не вернется, она начала представлять эту сцену по-другому. В ее воображении Парис полз по бурым сосновым иглам, устилавшим ее дом, умоляя о помощи. Она отвечала по-разному: иногда великодушно позволяла ему выпросить прощение и спасала ему жизнь; иногда, не шелохнувшись, смотрела, как последний вздох застревает в предательской глотке.
И вот ее мечта сбылась. Умащенные волосы Париса прилипли к потному лбу. Красивое лицо исказилось от боли, кожа — когда-то того же прекрасного орехового оттенка, что и у
