Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов
Мария отрешённо смотрела на розовые облака.
Если бы не визг какой-то девчонки, её бы еще вчера вынесли из трюма, замотали в серую холстину, связали ноги верёвкой, и она бы превратилась в тряпичную куклу без лица. А затем сбросили бы со всплеском за борт.
Вместе с человеком умирает и вся его Вселенная. Свернулись бы небеса, исчезли бы море и облака, и в космической пустоте, вырастая, приближался бы к ней всадник из апокалипсиса на бледном коне, имя которому «смерть», чтобы посадить её позади себя. Но всадник проскакал мимо.
Мысли текли строгие, спокойные, очищенные от эмоций, словно чужие. Как жить дальше, она не знала.
Недалеко от неё, возле мачты, среди поникших мальчишек на палубе сидел добрый деревенский священник падре Паскале. За два прошедших дня он сильно изменился: тощая загорелая шея втянулась в плечи, лицо осунулось, сбившиеся седые волосы стали какими-то жёлтыми, как пакля. Обычно добрые, в лучиках морщин глаза, сейчас выглядели совершенно беспомощными. К любому исходу похода он был готов, но только не к такому.
Ему вспоминался выход их Вандома. Счастливые детские лица, пыль, поднятые хоругви, толпы зевак и настоятель храма Вандома, благословляющий поток стеклянной колбой со Слезой Христовой. Исходной точкой похода Стефан мог выбрать любой городок, и в каждом из этих городков была своя святыня, но он почему-то выбрал именно Вандом, где хранилась Слеза Христова, и его войско на прощание перекрещивалось именно слезой, словно уходившие дети заранее были оплаканы Господом.
Взрослый человек с большим духовным опытом, падре Паскале пошёл с детьми, предвидя крах их великой веры, желая быть с ними в тот момент, когда небеса вдруг станут пустыми, но когда всё это случилось, оказалось, что он ничем не может им помочь.
Кто-то из этих детей умрёт мучеником. И ему самому вскоре придётся примерить терновый венец. Не думал он, что доведётся смотреть на этот мир сквозь призму Слезы Христовой.
* * *
Ближе к осени в Марсельскую гавань вернулись пять кораблей купцов Гуго Ферруса и Гийома Поркуса. Несмотря на потерю двух судов, купцы вернулись домой с огромной прибылью. И первое, что они сделали, принесли щедрые пожертвования в соборный храм Марселя, чтобы церковь могла позаботиться о нищих, сиротах, и убогих, чтобы иконы украсились золотыми окладами, а у алтаря никогда не гасли свечи.
– Это была самая трогательная картина, какую я видел в жизни, – как и предсказывал рыжебородый, рассказывал, сияя прозрачными ярко-синими глазами, Гуго Феррус пожилой баронессе сразу после вечерней службы на ступенях храма. – Прямо слёзы наворачивались, глядя, как они уходят к гробнице Господней. Теперь будем ждать вестей об их подвигах.
– Вы сделали великое богоугодное дело, – кивала головой растроганная баронесса. – Помогли чистым, невинным крошкам исполнить их мечту. Господь покроет все ваши убытки сторицей. Как бы я хотела вновь стать ребёнком и оказаться среди них.
Баронесса была согласна с Гуго Феррусом, что теперь им осталось только ждать вестей. Но никаких вестей с далекой Палестины так и не пришло. Ни сразу, ни через полгода, ни через год. Дети исчезли, как брошенный в воду камень.
Как-то ночью Гийом Поркус внезапно проснулся с ощущением, что на него кто-то смотрит. В зале никого не было, в узкое окно светила луна, в её мертвенном свете из темноты вырисовывались очертания мебели и собранный в складки балдахин огромной кровати. Поворочавшись под тяжелым одеялом из волчьих шкур, Гийом Поркус вновь попытался заснуть, но не смог. Неприятное чувство не отпускало. Рядом в кровати тихо спала жена. Прекрасно зная, что кроме неё и спящих в своей каморке слуг, в доме больше никого нет, купец всё-таки зажёг свечу и прошёлся по всему верхнему этажу, а затем вышел на маленький балкон, выходящий в сад.
В темноте звенели цикады.
Какое-то время Поркус постоял на балконе, вдыхая свежий ночной воздух, пытаясь думать о насущных делах, но непонятное чувство, что он здесь не один, не проходило.
Почему-то в памяти всплыло лицо совершенно незнакомой девочки со страшным багровым шрамом на шее. Казалось, что именно ее глаза сейчас смотрят на него непонятно откуда. Глаза девочки не угрожали, не призывали к раскаянию, они просто пристально рассматривали человека, заигравшегося до какой-то непоправимости в долгом сне под названием жизнь.
Лучшее средство от бессонницы – это вино. Вернувшись в дом, купец в свете свечи налил себе полную чашу, выпил вино мелкими глотками и оправился обратно в постель – ворочаться и крутиться под меховым одеялом. Больше о детях он старался не вспоминать, думал только о золоте, которое они ему принесли. О золоте думать всегда приятно.
К рассвету образ девочки потускнел, а затем и вовсе исчез, перестал тревожить.
Лишь через пятнадцать лет, когда на набережной Марселя появился монах-францисканец, рассказавший, что тогда случилось на самом деле, император Фридрих II приказал схватить обоих купцов. К тому времени они оба являлись почётными гражданами города Марселя.
Им разорвали ноздри, отрезали языки, отрубили кисти рук, а затем повесили на дыбах.
Монах-францисканец подробно рассказал о судьбе семисот детей, попавших во дворец Египетского султана. Он рассказывал о том, как потерявших веру мальчишек превращали в евнухов и мамлюков – бесстрашных и совершенно бездушных воинов, не жалеющих ни стариков, ни детей.
И ещё он рассказывал о других детях, о тех, которые приняли муки и смерть, но так и не отреклись от Господа нашего Иисуса Христа. Он говорил, что эти малолетние мученики всё-таки попали в Царство Божье, к которому так стремились, что они всё-таки дошли до небесного Иерусалима, вот только их путь превращения в ангелов оказался слишком страшным, не таким, каким они себе его представляли.
Рассказывая о них, монах плакал.
Но это всё в будущем.
А пока Гуго Феррус и Гийом Поркус снова и снова рассказывали всем, как дети целовали Святую землю, выходя из шлюпок.
Крестоносцы
Водный путь в Каир заканчивался пристанью на Ниле. По низким берегам, где проходила граница разливов мутной реки, темнела полоса густой зелени. Шевелились на слабом ветру верхушки пальм. На прибрежной кромке по вязкому илу ходили длинноногие бело-чёрные аисты. Зеленели заливные поля.
За границами разливов растительности становилось всё меньше. В мареве солнца до горизонта простирались кварталы глинобитных домов с тесными внутренними двориками,
