Росские зори - Михаил Павлович Маношкин
Когда сарматы отступились от него, он с молчаливой благодарностью взглянул на своего хозяина: росс не продал его степнякам. Вместо этого он тут же разрезал ножом веревку, связывавшую ему руки. Скорее чувством, чем рассудком, Раш понял, что этот росс для него сейчас щит, прикрывающий его от новых бед, и что он тоже не по своей волe находится в эллинском караване, бредущем по сарматской степи. Поведение росских женщин, которые старались не бросаться степнякам в глаза, подтверждало его догадку.
Вечером, когда караван остановился на ночлег, Раш устало опустился на землю. Вокруг была уныло-однообразная степь. Где-то в стороне заходящего солнца остались его соплеменники. У них сейчас тоже зажигали костры и готовили ужин. Там тоже поили коней, женщины у повозок кормили грудных детей, и среди них была Хельга, молодая жена Раша, светловолосая, как жена росса, победившего его в битве. Раш представил себе, как она держит сына, как дает ему грудь, как потом сидит с остановившимся взглядом, устремленным в вечерний сумрак, и ему стало трудно дышать от охватившей его тоски. Он огляделся. Вдоль дороги улеглись диковинные двугорбые звери, безучастные к людской суете, отовсюду доносился чужой говор. У всех здесь были свои знакомые, свои дела, только у него не было никого и ничего — ни семьи, ни племени, ни будущего. Осталось только прошлое, которое вызывало у него приступы отчаяния и тоски.
Он лег вниз лицом, чтобы ничего не видеть, и дышал в чужую равнодушную землю. Впрочем, земля не была равнодушна к нему, она давала ему отдых. Тело у него ныло от усталости, и хотя готам не привыкать было к трудным переходам, этот отнял у него все силы. Раны ослабили его, и он шел по рабскому пути, хуже которого ничего не бывает. Это очень важно, как и ради чего ходишь по земле, она не ко всем относится одинаково. Она жестока к рабу, но легка для свободного человека. К рабу она участлива, когда приходит час его смерти или когда он перестает быть рабом. Ночью, когда его спутники уснут, Раш уйдет на запад. Конь ему ни к чему — с конем его тут же обнаружат. Он пойдет глухими тропами, а где надо, поползет ужом — попробуй выследи его! Ну а если выследят, догонят и убьют — лучше смерть, чем рабство…
При мысли о бегстве и свободе он почувствовал прилив сил. Еще бы какое-нибудь оружие…
— Раш, садись к костру!
Он вздрогнул при звуке своего имени: кому-то было какое-то дело до него, кто-то чего-то от него хотел. Кроме имени, он не понял ни слова, но пока еще он был раб и обязан повиноваться своему хозяину. Он поднял голову.
— Садись ближе, ешь! — пояснил эллин.
Росс отломил пол-лепешки, наложил на нее мяса и протянул готу. Раш не заставил упрашивать себя и с жадностью принялся за еду.
Женщины и росс что-то говорили ему, он не сразу смог понять что: в мыслях у него все смешалось. Наконец, с помощью эллина, он уяснил, что их интересовало: видел ли он за Данапром росские дружины? Видел. Одну. Участвовал ли в битве с россами? Да, участвовал, когда готы занимали росское селение. Была ли крупная битва между готами и россами? Этого он не знает, может быть, и была. Конунг Вульрих ведет готов по росской земле, но не на россов, а на ромеев. Разбиты ли росские дружины или нет? Этого он не знает…
Странный это был разговор. Самому Рашу и в голову не пришло бы подумать о том, разбиты ли росские дружины или нет. Как многие его соплеменники, он полагался на мудрость старейшин, которые думают о делах и судьбах племени, а теперь у него спрашивали о том, что известно лишь старейшинам…
Когда бивак успокоился и спутники Раша укладывались на ночь, росс опять что-то сказал Рашу.
— Он говорит, — вмешался Фалей, — чтобы ты не наделал глупостей. Не вздумай бежать — далеко все равно не уйдешь, только станешь легкой добычей сарматов.
Эти слова озадачили гота. Кто же его спутники? Чего они хотели от него? Что намеревались делать сами? В одном лишь он не сомневался: и для них в сарматской степи было мало радости. Он опять не разумом, а чувством понял, что для него лучше пока не расставаться с ними.
С этой мыслью он уснул до утра.
В жизни нередко завязываются узлы, которые чрезвычайно трудно развязать. Такой узел стянулся вокруг Остани и его друзей. Они продолжали удаляться от росских земель, и у них не было возможности свернуть с пути, на который они по воле обстоятельств ступили.
Останя и Фалей не отходили от женщин и были готовы в любую минуту вступиться за них. Впрочем, сарматы, еще некоторое время сопровождавшие караван, не чинили им обид. Ночная битва с готами по-своему сблизила их. Закон степи гласил: сражающиеся плечом к плечу против общего врага становятся братьями по пролитой крови. Фалей и Останя больше не вызывали у степняков недоброжелательности. Даже Фарак, которого теперь везли в крытой повозке, изменил свое отношение к ним, узнав, как мужественно они держались в битве с готами, и приказал вернуть им их коней. К этому, правда, его побудило не человеколюбие, а зависть к счастливчику Фаруду, которому теперь достанется слава и добыча, полагавшиеся Фараку. Раны Фаруда оказались легкими, а состояние Фарака ухудшалось, он терял сознание, а жар и боль от воспалившихся ран смешивались у него с отчаянием и злостью: через два дня он мог бы встретиться со старейшинами, и они поднесли бы ему чашу Особого почета, дающую право со временем стать вождем племени, а при благоприятных условиях — великим каганом[67]. Он первый принял бой с готами на Левобережье, отбился от них и победил, так как сохранил свою добычу. Он взял бы себе превосходных росских коней, жена росса народила бы ему сыновей. Теперь кони, славянка, чаша Почета и отцовский лук достанутся Фаруду. Не слишком ли много для него? Лук и чаша — пусть, это семейное, родовое, а коней и славянку он не получит…
Фарак чувствовал приближение смерти — каждый степняк чувствует свой смертный час. Тут уж ничего не изменишь, так назначили боги. Плохо вот только умереть в
