Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
— Перед дорогой нужно сменить повязку, — пояснила она.
— Это не рана, а полраны, стоит ли о ней столько говорить? — усмехнулся капитан.
— Может и не стоит, но вам будет легче, если она не станет беспокоить вас.
— Она и так не беспокоит.
Но женщина подошла, положила на столик вещи и открыла одну из склянок, а потом посмотрела на Соджуна. Тот вздохнул и стал развязывать пояс ханбока.
Рука действительно уже совсем не беспокоила, хотя еще не совсем затянулась: пальцем он нашаривал чувствительную ямку. Когда по ней попадали учебным мечом или палкой, она тут же напоминала о себе — Соджуна это доводило до тихого бешенства. Он послушно сбросил ханбок и нижнюю рубашку. Елень долго и скрупулезно рассматривала рану. Выражение ее лица позабавило Соджуна, и он, не удержавшись, усмехнулся:
— Ну что там, доктор Фао[1]? Я здоров?
Елень вздохнула, и Соджун тут же помрачнел.
— Конечно, она почти зажила. Даже повязка не нужна, но это вот что? — и с этими словами женщина ткнула куда-то пальцем, боль на миг ослепила.
Соджун даже обомлел.
— А! Ничего страшного, просто синяк. Правда, размером с кулак. С ваш кулак, не мой. Был бы меч — была бы дырка.
— Госпожа…, — кое-как просипел капитан.
— Я не госпожа, господин, а раба. Раба, которая жива, пока живы вы.
Эти слова отрезвили Соджуна. Он посмотрел на ее измученное лицо и сделал то, что не мог себе позволить сделать раньше. То, о чем даже не помышлял, потому как это было где-то за чертой трезвого восприятия. Большие мужские руки легли на острые локти и притянули к себе женщину. Елень, не ожидавшая ничего подобного, шагнула — неуклюже, косолапо — и просто ткнулась носом в широкую грудь Соджуна. Он и не прижал ее к себе, а просто привлек и тяжело вздохнул. Елень, в первый миг желавшая вырваться, вдруг передумала. Под ухом она чувствовала, как учащенно бьется сердце этого молодого мужчины, и ей почему-то стало грустно: он уедет на долгие пять дней и хорошо, если старый хозяин забудет на эти дни о ее существовании, а если нет? Кто защитит?
Она все же отстранилась — он не стал удерживать, просто опустил руки. Ее вдруг охватило такое смущение, что она даже не смела поднять на него глаза, а тот стоял рядом и никак не помогал ей преодолеть это смущение. Он лишь вздохнул и наклонился за рубашкой. Елень краем глаза видела, как он одевается и молчала. Что сказать в дорогу господину, она не знала. Она знала, что говорить родному человеку, а вот господину…
— Не переживайте, там не будет сражений. Не будет врагов. Так… постреляем из луков, потренируемся в скачке. Я буду осторожен.
Елень бросила на него холодный взгляд и уже собиралась выскочить из комнаты, как вдруг вспомнила о своем сверстке, сунула в руки недоумевающему мужчине.
— Холодно, — бросила она и с этими словами выскочила за дверь.
Соджун развернул тряпицу. В грубый кусок мешковины были завернуты вязаные шерстяные носки и рукавицы. Колючая грубая шерсть кусала даже сквозь застарелые мозоли, но на душе стало светло и радостно. Капитан глянул на закрытую дверь и улыбнулся: еще не уехал, а уже захотелось вернуться.
[1] Девичья фамилия героини Фао. В Корее до сих пор жена оставляет себе девичью фамилию. Дети носят фамилию отца и записаны в реестр семьи по отцу. Жена в реестр мужа не входит, поэтому при разводе дети в 80% остаются с отцами. Но развод даже в современной Корее считается позором и является довольно редким явлением.
Глава четырнадцатая.
А через пять дней после полудня он, уставший и измученный, въехал в родной двор. Слуги подбежали, подхватили лошадь под уздцы. Соджун спешился и тут услышал голос отца. Старик вышел на крыльцо встретить сына. Солнце освещало его согбенную годами фигуру, и капитан заметил, что тот находится в прекрасном расположении духа.
— Как хорошо, что ты вернулся так рано! — воскликнул старик. Соджун подошел и поклонился.
— Эй, вы! Готовьте купель! — закричал отец слугам. Те засуетились по двору. Соджун заметил скорбь на их лицах, но смолчал.
Уже выкупавшись, он одевался, как распахнулась входная дверь и в купельную вбежал Чжонку. Соджун улыбнулся подростку, но тот вдруг закусил губу, а потом бухнулся перед отцом на колени. Капитан опустил руки. Страх живым ледяным червем вползал в душу, отравляя ее, разъедая, как самый страшный яд.
— Что? — мертвым голосом спросил он.
Чжонку всхлипнул и выложил все как на духу. Соджун слушал и багровел. Что-что, а отец в его отсутствие не скучал. Он вновь отнял лошадь у Елень, а чтоб наказать нерадивую рабыню, отправил Гаыль на другие работы. Чжонку пытался вмешаться, но закончилось тем, что Елень получила десять ударов палками. Няня бросилась на ее защиту, так дед оттолкнул старую рабыню, та упала, ударилась головой и вот уже третий день лежит без памяти в своей комнатенке.
Соджун смотрел на своего плачущего сына и сжимал кулаки.
«Он не успокоится, пока она жива. Стоит мне выйти за порог, как он начинает над ней глумиться. Я ему не противник, вот только он не хозяин своему слову. Хотя, если подумать, его даже упрекнуть не в чем. Она жива, но… Он приказал ее избить! Десять ударов палками! Десять!»— било набатом в голове, пока Соджун завязывал пояс ханбока, а в глазах черти прыгали!
— Не реви, сын! — приказал он.
Чжонку всхлипнул и посмотрел на родителя. Тот стоял мрачнее тучи, и ребенку стало страшно.
— Отец…
Но тот вдруг улыбнулся: наверняка, так улыбается тигр, когда понимает, что кролик уже в его лапах. Подросток чувствовал, как вдоль позвоночника пробегает холодок — вверх-вниз, вверх-вниз — и едва дышал. А отец, хлопнув его по плечу, вышел из купельной, пересек двор и без стука вошел в комнатку няни. Чжонку едва поспевал за ним.
Старуха была не одна, около нее сидела плачущая Гаыль. Увидев господина, она подскочила и уже открыла, было, рот, но Соджун поднес
