Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт
Старицу еще ни разу не посещали цари. Слишком мал теремной дворец, да и охоты, как считалось, вольготней дальше к Валдаю, либо южнее - в Великих Луках или в Волоколамске. Потому князь еще раз предупредил:
- Обмозгуй все основательно. Пяток теремов для думных бояр, достойных их знатности, чтобы были срублены. Сегодня же к работе приступайте! Государю - мои палаты. А мне в паре с князем Михаилом Глинским тоже новый терем.
- Государь один? Вез царицы?
- Без.
- Стало быть, покои княгини не трогать?
- Ни в коем случае.
Забурлила жизнь в княжеском дворце. Управляющий показал свои способности, успел-таки уложиться в отведенные ему сроки. Царя Василия Ивановича встретили воистину по-царски. Остался он доволен и покоями, ему отведенными, и баней с дороги, и пиром после бани. С великим удовольствием поцеловал он Ефросинию, когда та с поклоном поднесла ему кубок пенного меда, который он любил более вина фряжского.
- Небось и охотами побалуешь? - спросил Василии Иванович Андрея под конец пира. - Как?
- Места выбраны. И на боровую. И на соколиную. На вепря или сохатого при желании тоже можно сбегать. Есть весьма добычные места.
- На всех и побываем. Неделю целую у тебя погощу, если то не обузно.
- Что ты, брат. Как можно.
- Ладно. Пошутил. Не дуй губы, аки дитя малое. Охоты удались. На вепря царь не рискнул идти, а вот с сохатым получилось ладно: его так вывели на Василия Ивановича, что он смог самолично свалить его брошенным копьем. Следом просвистели стрелы метких лучников и добыча царя оказалась вскоре на вертеле. Начался шумный пир на лесной поляне.
- Угодил, братишка, угодил, - восторгался государь, - дал самому взять рогача. Впервые. Слишком опекают: только подниму копье - стрелы летят, в упавшего и приходится метать. А ты дал отвести душу. Однако потехе - час, а делу - время. Завтра на соколиную охоту свозишь, а послезавтра побеседуем. Я, ты и князь Глинский. После этого - в Псков.
Соколиная охота тоже удалась. Особенно яро били дичь два шестокрыльца, самые любимые соколы князя Андрея. Дух захватывал от их стремительности.
- Вот это соколина! Даже у меня нет таких. Без облета срезают. Сказочно! - не сдержал восторга Василий Иванович.
- Дарю. Если примешь?
- Обоих не приму. Поделимся по-братски. А не Жаль? Скажи откровенно: любимцы же.
- Верно, любимцы, но разве для государя можно что-либо жалеть? Особенно если государь - брат старший. Почитай, отец.
- Ладно. Не к лицу пустоеловство. Хотя в словах твоих все верно.
В тот же день был послан в Москву к сокольничему гонец, чтобы слал лучшего соколятника в Старицу, принять в свои руки чудо-птицу.
Попировали в свое удовольствие на берегу тростникового озера, заночевали в шатрах, загодя там установленных, а утром, еще до завтрака, начался в царском шатре тот самый разговор, о котором предупреждал Василий Иванович младшего брата и своего ближайшего советника.
- Я уже говорил с вами поодиночке о том, что недовольны псковитяне моим советником князем Оболенским. Он будто бы нарушает основы извечного ряда с великими князьями, а затем и царями. Он, дескать, не вправе притеснять древнюю уставную грамоту о земледельцах и горожанах. По той грамоте хлебопашцы и скотоводы считаются данниками горожан, их работниками. Когда отец наш взял под свою руку Великий Новгород, установил в пятинах[109] единый для всей России оброк. Псков вроде бы безоговорочно принял этот порядок и для себя, боясь жесткой руки царя, но через два года возобновились прежние порядки. Земледельцы возмутились, требуя точности: платить, мол, или Пскову, или Москве, а не туда и сюда одновременно. Отец обвинил тогда вече в самовольстве и стал готовить поход. Псковитяне едва смягчили его гнев мольбами о прощении и дарами. Теперь вот все повторяется. Считают в Пскове меня менее способным радетелем единства русской земли. Князь Иван Михайлович Репня-Оболенский извещал меня не единожды, что посадники Пскова настраивают против него горожан, отчего вече не прислушивается к голосу разума не возрождать прежний уставной порядок, когда горожане господствуют над сельскими. Вот я и намерен наказать псковитян, применив даже силу, если потребуется.
О своих опасениях, что Псков может принять к себе брата Юрия, Василий Иванович промолчал. Об этом заговорил Михаил Глинский:
- Настороженность твоя должна быть еще в одном. Два твоих брата, государь, не рады самодержавству. Не мирятся ни Юрий, ни Дмитрий с твоим единовластием. Особенно Юрий. Они оба косятся и вполне могут повторить то же самое, что сотворили братья вашего с Андреем отца Ивана Великого. Потянутся тогда и они, по примеру дядей, к Пскову. А как нынче поведет себя Псков? Разве можно предвидеть что-либо определенное?
«Вот бестия. Не зря, выходит, взял я его в советники. Не зря», - подумал Василий Иванович, но поскольку не мог показать того, что Глинский догадался о сокровенном, решил слукавить:
- Об этом я как-то не думал, - ответил Василий Иванович, - однако совет весьма дельный. Придется Псков предупредить, чтобы не вмешивался в неурядицу мою с Юрием.
- А не лучше ли, если лишить Псков вечевого колокола? А станет ершиться, поступить так, как с Новгородом поступил твой отец. Что Псков сможет сделать?
- Дельный совет. Учту. Ну, а теперь вам поручение: в Псков вы въедете на несколько дней раньше меня. Велите собрать вече и объявить на нем мою волю. Если ее примут, пусть готовят для меня палаты. Вершить суд стану на вечевой площади.
- Не вправе мы противоречить твоему решению, государь, но можно ли дать совет? - спросил Глинский.
- Я позвал вас для совета, готов выслушать вас.
- Не скороспелый мой совет. После прежнего разговора нашего я много думал о наиболее благоприятном исходе. Так вот… В Псков тебе, государь, ехать не следует. И полку своему тоже не вели туда входить. Поезжай в Великий Новгород и жди там послов из Пскова. От их слова будут зависеть дальнейшие твои действия. Очень верно ты поступаешь, отправляя в Псков нас с Князем Андреем. Пусть при нас собирают вече, избирает на нем посольство и обсуждают челобитную тебе. Вмешиваться, как мне видится, в ход вече нам с князем Андреем не следует. Что решат, с тем к тебе и пожалует посольство. Пусть покажут истинное свое лицо.
- И на мой взгляд, - вставил слово князь Андрей, - нам даже не имеет смысла выходить на вечевой сход, в сторонке послушать, а то и вовсе не покидать дворец князя Оболенского. Пошлем пяток соглядатаев, они нам все перескажут.
- Светлая твоя голова, братишка. И твоя, князь Михаил. Стало быть, вместе едем только до Старой Руссы, оттуда я - в Новгород, вы - в Псков. Вам в помощь думаю дать князя Петра Шуйского да дьяка Долматова. Не помешают небось.
- Воля твоя, государь.
- Иль не согласны?
- Прибереги их, государь, для дальнейшего. Думаю, не вдруг псковитяне, особенно посадники, склонят перед тобой головы. Может, придется круто поворачивать дело. Вот тогда настанет время окольничего и дьяка.
- Что ж, приму и этот совет. Действуйте совместно, не чинясь друг перед другом. Помните: на вас великое державное дело.
Через пару дней царский поезд выехал из Старицы. На добрую версту впереди шла тысяча, которая высылала окрест дозоры, словно не по своей земле ехал самодержец всероссийский, а шел походом в земле недругов. Но, как говорится, береженого Бог бережет.
У Старой Руссы разъехались. Михаил Глинский отказался от пятисот детей боярских, какие им с князем Андреем намеревался выделить Василий Иванович для сопровождения и большей внушительности.
- Не более полусотни. К путным слугам и стремянным - самый раз.
- Как ты считаешь, братишка? - спросил Андрея Василий Иванович.
- Я думал, что никакой полусотни не нужно. Моей малой дружины вполне достаточно.
- Ладно. Как считаете лучшим, так и поступайте. Полусотню все же возьмите.
На том и сошлись. Лишь об одном попросил царь:
- Сразу же, как въедете в Псков, шлите гонца. С добром ли вас встретят или настороженно.
- Пошлем непременно. Однако могу сказать сейчас, - ответил Глинский. - С восторженными лицами, но душами, слезами омытыми.
- Ну-ну, провидец. Все же пошли гонца без волокиты.
Михаил Глинский как в воду смотрел, говоря о настроении посадников и знатных горожан, которые вышли их встречать за версту от ворот крестным ходом. Низкие поклоны, радушность - все внешнее; в глазах, при всем старании, - настороженность и даже тоска. Очень хорошо поняли и отцы города, и знатные псковитяне, отчего сам царь, оповестивший прежде о своем приезде вершить суд, завернул в Великий Новгород. Либо гневается государь зело, либо замыслил что-то необычное.
Посадник Юрий Акимов не спешил расспрашивать князей о том, с каким словом прислал их царь Василий Иванович, сами они тоже не торопились передавать требование государя, еще прежде договорившись о том, чтобы как можно дольше потомить городскую знать.
