Владислав Бахревский - Сполошный колокол
После той речи полюбили во Пскове простые люди Ульяна. Только тогда ни Гаврила, ни Томила Слепой, ни тем боле степенный Максим Яга не поддержали Ульяна. Дворян да богатых посадских людей в городе было много. Тронешь их — огромную силу против себя направишь. Не решился Гаврила на ссору с дворянством. Но нужно, нужно помочь бедным людям.
Едва подумал об этом, выкатился из-за угла, из переулочка, чернец — и к Гавриле. Как только успел заметить! Из-под рясы, целя в живот, вытащил длинный, тонкого лезвия нож. Чернец-то, сволочь, глазами в глаза, чтоб отвести взгляд старосте, а Гаврила увидал-таки подколодную змею. Рукой за лезвие схватил. Разрезая ладонь, выдернул у монаха нож. Другою рукой татя за шиворот, да рванулся кормленый пес бешено. Остались у Гаврилы в левой руке — изрезанной — нож, в правой — широкая полоса черной рясы. Этой рясой перемотал Гаврила руку. Сунул ее за пазуху, чтоб глаза людям не мозолить, чтоб кого ненароком не напугать.
Нож спрятал в сапог. И первый раз в жизни не перекрестил Гаврила лба в благодарность Всевышнему за избавление.
Быстро шел он по городу. Посмотрел, как раздают людям хлеб на неделю. Спросил, есть ли недовольные. Ответили благодарностью. Никогда, мол, еще так о людях меньших в городе не помнили, как теперь.
Прошелся Гаврила по стене. Посты проверил. Все было в порядке. У Мирона Емельянова пушку осмотрел. Как самовар чищена, глядись, коль хорош собой. Похвалил Мирона Гаврила, а тот рад, схватил тут же бархата кусок и давай ядра тереть. Гаврила его не остановил. О Мироне пушкари говорили с уважением: дурак дураком, а работящ и меток на диво, никого во Пскове метче его не сыщешь.
Со стены было видно, как возле Снетной горы на реке Великой шла работа: Хованский наводил мост. Между Любятинским и Снетогорским монастырями вместо одного, подожженного Донатом, острожка стояло теперь два. Еще один острожек Хованский поставил под самым Псковом, напротив Власьевских ворот.
Пора!
Ждать — себе вредить. Нужно расправиться с полком Хованского. Хованский засылает во Псков соглядатаев, дворяне шушукаются. А сегодня вон оно! — из Троицкого дома, от самого архиепископа, весточка. Ноет рука, нож в сапоге ноге мешает. Почтовые голуби летают над городом. Спроста ли? Вон опять идет. Высоко.
Гаврила, следя за почтарем глазами, подозвал Мирона:
— Из пищали стрелять умеешь?
— Умею.
— А из лука?
— Умею.
— Голубя видишь?
— А как же!
— Вот как еще полетит, сбей мне почтаря.
— Из лука или из пищали?
— Чем придется.
— Собью, — сказал Мирон твердо. — Стрелой возьму.
Во всегородней избе
Ах, как Гавриле недоставало Томилы Слепого! Староста собирался принять очень важное решение, а посоветоваться было не с кем. Михаил Мошницын, второй староста, только место занимал во Всегородней избе. Ни в какие дела он не вмешивался. Ничего не решал. Мол, выбрали меня, вот я и сижу. Только за все тутошние дела я не ответчик! Гаврила, глядя на молчаливых попов и дворян, прежде чем говорить, похрустел пальцами — волновался.
— Все, кто не помогает городу, — сказал наконец Гаврила, держа пылающую руку на груди, — все, кто не помогает нам стоять против князя Хованского, стоят за князя. Максим Яга, готовы ли стрельцы и ополчение выйти за город на решительный бой?
— Мы готовы! — сказал Максим Яга, тяжело поднимаясь с места.
— Хоть сегодня в бой! — крикнул Прокофий Коза.
— Сегодня не к чему идти, — возразил Максим. — Нужно обождать Доната с отрядом. У него три сотни конницы. Большая сила.
— Хованский строит мост. Хованский строит острожки под самыми стенами города, а мы чего-то ждем, — сказал с укором Гаврила стрелецким начальникам. — Хватит ждать!
— Верно, хватит, — поддержал Гаврилу поп Яков.
Поднялся Ульян Фадеев:
— Позволь мне, Гаврила, нынче сделать вылазку и разорить острожек против Власьевских ворот. Он нам помешает, когда всем городом пойдем на Хованского.
— Ты пойдешь и спалишь острожек, — сказал Ульяну Гаврила, — но не тотчас. Теперь мы должны решить большое дело.
— Не томи, — засмеялся Ульян. — Ты сегодня руку за пазухой держишь, на кого?
Гаврила побледнел, вытащил свою окровавленную, куском рясы замотанную руку.
— Видите? — Вытащил нож из-за голенища. — Этим ножом, в этой вот рясе, — Гаврила покрутил раненой рукой, — неизвестный мне человек нынче утром хотел убить меня.
Прошка Коза очутился рядом со старостой.
— Смерть! — крикнул он. — Смерть!
— Кому? — спросил Гаврила.
Максим Яга встал:
— Наш староста до сих пор ходит по городу в одиночку, его дом без охраны, а враги наши не дремлют.
Прокофий Коза тут же вызвал в избу стрельцов. Двоих отправил охранять дом Гаврилы. Двое должны были постоянно быть при Гавриле. Даже теперь, во Всегородней избе.
— Спасибо. — Гаврила поклонился собранию. — Хоть и не по праву мне этот почет, этот караул, а без него, видно, не обойтись. Особенно теперь… Слушайте, что я вам скажу, и решайте, как быть. Бедные меньшие люди стоят за город стеной, а ведь многие из них голодно живут… Ходил я по городу, смотрел. Детишки в бросовых кучах роются, еду ищут, как собачата бездомные. Не бывать этому в свободном городе во Пскове!.. У всех богатых посадских людей, у всех дворян сегодня же надо отобрать лишки и поделить между людьми многодетными, бедными, вдовам раздать и детям их.
Дворяне и посадские из богатых промолчали, а все остальные сказали:
— Так и будет!
— Давно пора! — воскликнул с порога Томила Слепой.
— Вернулись? — обрадовался Гаврила.
— Я — с победой! — выступил из-за спины Томилы Донат. — Отряды воеводы Татищева разбиты и отступили от Острова. Пленные дворяне во дворе.
— Вы ко времени пришли. Завтра идем на Хованского всем городом, — сказал Максим Яга.
Гаврила поднял свою больную руку, требуя тишины. Он обратился к дворянам:
— Я надеюсь, что вы не затаите на город обиды. У нас одна беда, и нам надо пережить ее вместе, делясь друг с другом последним. Завтра я жду дворянское ополчение в седле. Если вас не будет, то всем вам быть в тюрьме. Вы лишены будете не только избытков ваших, но и всего имущества и домов своих. Я сам поведу завтра войско на Снетную гору.
Донат был мрачен. Он ждал похвал за победу, а ее даже не заметили.
Подошел к Гавриле:
— Я выполнил твой наказ. Теперь позволь мне поединок с врагом моим Зюссом.
— Сегодня не позволю. — Гаврила обнял его. — Вот побьем завтра Хованского, тогда с Богом.
— Хорошо, — согласился Донат. — Я могу идти?
— Нет. Сейчас будем думать о завтрашней битве. — Увидел, что Ульян усаживается на лавке поудобнее, спросил его: — Ульян, а почему ты еще здесь?
— А где же мне быть? — удивился Ульян.
— Как — где? Возле острожка перед Власьевскими воротами.
— Иду! — Ульян встал. Подошел к Гавриле, замялся.
— Что у тебя?
— Дело одно! Отойдем в сторону.
Отошли. Ульян положил Гавриле незаметно от других в здоровую руку грамотку, полученную от Пани.
— Велено передать тайно, — сказал Ульян и быстро ушел.
Гаврила не удивился. Сегодня его разучили удивляться. Разжал ладонь. Грамотка была мала. Развернуть грамотку не успел. Стрельцы-телохранители подвели к нему Мирона.
— Вот, староста, к тебе рвется.
— Что случилось, Мирон? — спросил Гаврила.
— Да то и случилось. Убил я голубя. Вот он. — Вытащил мертвую птицу из сумки.
Гаврила спрятал грамотку в зепь, взял птицу. Так и есть. На ноге торбочка. И не пустая. Гаврила достал из нее клочок бумаги.
Старосту окружили все, кто остались во Всегородней избе решать судьбу завтрашнего сражения. Гаврила развернул голубиное письмо. Читать не стал, вспомнил о Мироне.
— За меткость твою, — сказал ему, — за большое радение в службе награждаю тебя, Мирон, саблей с дорогим камнем.
Такая сабля была в кладовой Всегородней избы. Ее отобрали у Собакина.
Счастливый возвращался Мирон к своей пушке на Гремячей башне, а Гаврила тем временем читал странную грамотку, добытую в небе. Неизвестный писал неизвестному: «Пришло два гусака, привели своих гусят да с ними сорок белых ворон горемычных».
— Вот тебе и на́! — крякнул Максим Яга. — Загадка.
— Два гусака, гусята, белые вороны, — задумчиво проговорил Томила. — Пожалуй, загадка не больно-то хитрая…
Его перебил Донат:
— Два гусака: это я и Томила. Гусята — мой отряд. Белые вороны горемычные — пленные дворяне, которых мы привели.
— Все как будто сходится, — согласился Гаврила.
А Донат вдруг покраснел как рак: он вспомнил клетку с голубями.
— Ты что розой рдеешь? — спросил его Гаврила.
— А это ему стыдно, что он старому человеку слова не дал сказать, — усмехнулся Томила Слепой. — Впрочем, я давно не видел его краснеющим. Мы ведь и на пленных катались, как фараоны египетские.
