Михаил Петров - Румянцев-Задунайский
Послание императрицы оказалось таким же доброжелательным, как письмо Орлова. Государыня просила его остаться в армии, уверяя в своем дружеском к нему расположении.
«Вы судите по старинным поведениям, — писала она ему, — когда персоналитет всегда превосходил качества и заслуги всякого человека, и думаете, что бывший вам фавор ныне вам в порок служить будет, неприятели же ваши тем подкреплять себя имеют. Но позвольте сказать: вы мало меня знаете. Приезжайте сюда, если здоровье ваше дозволит. Вы будете приняты с той же отменностью, которую ваши отечеству заслуги и чин ваш требуют…»
— Что прикажете передать в ответ? — поднялся курьер, увидев, что Румянцев кончил читать.
— Передайте, что я постараюсь выехать в Петербург, как только почувствую себя лучше. Впрочем, — помедлил Румянцев, — я напишу об оном в письме государыне.
Он поднялся с оттоманки, сел за стол и стал писать ответ.
Курьер уехал из Гданьска на следующий день, а через месяц приехал снова, доставив Румянцеву, уже оправившемуся от болезни, рескрипт следующего содержания:
«Из письма вашего от 31 января усмотрела я, что вы надеетесь вскоре сюда возвратиться. Смотря то намерение ваше и чтобы не подумали вы, что, будучи отсюда в отдаленности, забыты, определила я сегодня иметь вам в команде вашей Эстляндскую дивизию и желаю притом иметь вскоре удовольствие видеть вас. Остаюсь навсегда доброжелательная
Екатерина»
За окном сияло яркое солнце. Стоял погожий мартовский день. Над деревьями возле гостиницы с шумом носились грачи, поправляя старые гнезда и устраивая новые. Весна! Она звала все живое к продолжению жизни.
Румянцев положил рескрипт императрицы в ларец, где хранились ценные бумаги, послал денщика к хозяину гостиницы сказать, что время его пребывания в Гданьске кончилось и что он намерен выехать в Петербург.
Часть третья
Глава I
Тучи над Малороссией
1Вот уже вторую неделю не показывалось солнце в осеннем небе южной Малороссии. Над пожухлой степью нескончаемо плыла лохматая сырость, плыла угрюмо-угрожающе, готовая в любой час обрушиться на землю ледяным дождем или снегопадом. Дул ветер. От непогодья попряталось все живое. В благодатные дни степь обычно кишела зайцами, лисами, а тут хоть бы мышь показалась. Пусто кругом…
В сопровождении отряда охраны Румянцев объезжал границу с Оттоманской империей и подвластным ей Крымским ханством. Три дня не слезал с седла, а успел проверить лишь часть кордонов. Велика граница. На западе она начиналась у Синюхи[23], пересекала мелководные речушки Ингул и Ингулец, после чего ровной линией тянулась к востоку до самого Машурина Шанца, что на Днепре, затем сворачивала вниз по течению реки до Конских Вод, потом снова шла на восток, не доходя Северного Донца, круто поворачивала к югу, выходила к Дону и заканчивалась у крепости Святого Дмитрия Ростовского, неподалеку от Азова, принадлежавшего туркам.
Румянцев ехал в глубокой задумчивости. Ветер трепал легкую епанчу, забрасывал нижние края ее на голову, но он не замечал этого. Он думал о состоянии пограничной охраны. Сегодняшний выезд еще раз убедил его, что созданные здесь укрепления не стоят и ломаного гроша. В большинстве случаев они представляли собой простейшие сооружения полевого типа, охраняемые мелкими подразделениями гарнизонной службы и казачьих войск. Татары без особого труда прорывали линию укреплений, безнаказанно проникали в глубь Малороссии и с обозами награбленного добра возвращались обратно.
«Нет, кордонами границу не защитишь, — подумал Румянцев, — тут надобно другое».
Это «другое» представлялось ему еще не очень-то ясно, но он чувствовал, что уже нащупал правильное направление. Кордонная система изжила себя. Для обороны рубежей напрашивалось иное. Поскольку мелкие укрепления не в состоянии были противостоять противнику, их содержание теряло всякий смысл. Разумнее было их разрушить, а команды свести в боеспособные подвижные отряды, кои держать сосредоточенно в глубине охраняемого района, на наиболее важных направлениях и коммуникациях. Что касается кордонов, прикрывающих города, речные переправы, то их следует усилить. Было бы не худо также соорудить укрепления в приграничных селениях, а самих жителей селений вооружить ружьями…
«Составлю план и рапортую в Петербург, — решил Румянцев. — Государыня не откажет во внимании, поелику дело касается безопасности империи».
Его отношения с государыней нельзя было назвать близкими, тем не менее он мог надеяться на ее поддержку. Во всяком случае, она была к нему милостива. Когда в 1763 году после долгих раздумий он приехал наконец из Гданьска в Петербург, в императорском дворце ему оказали достойные почести. Государыня имела с ним несколько личных бесед, в которых обнадеживала кредитом, делала намеки, что при проявлении с его стороны «усердия» он может занять при дворе весьма высокое место. Румянцев делал вид, что не понимает намеков, всякий раз подчеркивая, что он солдат и видит свой долг оставаться таковым, пока его рука в состоянии держать шпагу. Наслышавшись разговоров о влюбчивости ее величества, он был осторожен.
В ноябре 1764 года указом императрицы Румянцев был определен генерал-губернатором в Малороссию, президентом тамошней коллегии, учрежденной в Глухове взамен упраздненного гетманства, главным командиром малороссийских казацких полков, запорожских казаков и Украинской дивизии. Этим же указом Румянцеву было «всемилостивейше» пожаловано «сверх настоящего по чину его жалования, из тамошних налогов по 4000 на год столовых денег, да на генерал-губернаторский уряд[24] ведомства Кучеровского село Кучеровку с прилежащими к нему селами и хуторами, да село Серединную Буду».
Благословляя его на новое поприще, императрица лично вручила инструкцию, коей надлежало ему руководствоваться. А инструкция та сводилась к следующему: «век и имя гетманов исчезло» и посему следует «легчайшими способами» привести Украину к тому, чтобы она «обрусела…» Иными словами, от него требовали завести на Украине такие порядки, какие существовали в прочих провинциях Российской империи.
Румянцев был человеком дисциплины. Вступив в новую должность, он старался точно следовать данной ему инструкции. Особый долг свой он видел в укреплении государственной границы. Жители южных степей находились в постоянном страхе от возможного нападения татарских орд и турецких янычар. В их памяти были живы нашествия, которые сопровождались убийствами, угоном малороссиян в плен, разграблением их имущества, сожжением селений. Долг требовал от него положить конец таким нашествиям. Потому-то и не покидали его сейчас мысли о способах укрепления границы.
Из глубокого раздумья его вывел голос адъютанта:
— Крепость Святой Елизаветы, ваше сиятельство!
Румянцев глянул в сторону, куда были повернуты лица сопровождающих, и увидел вдали знакомый частокол, а за частоколом промазанные глиной крыши строений, деревянную церквушку с потемневшим от дождей крестом. Крепость была чуть ли не самой главной в системе обороны, называемой «Украинской линией». Ее гарнизон состоял главным образом из казачьих войск, которыми командовал генерал-майор Исаков, человек исполнительный, но не очень далекий в делах военного искусства. Это был один из тех военачальников, офицерские чины которым «выходили» еще в пору их отрочества. Записанный в полк со дня своего рождения, он к моменту замены камзола недоросля на военный мундир имел уже такую выслугу лет, которая обеспечивала ему чин капитана. А в армии пошли другие ступени. Так и дослужился до генерала.
Командир крепости встретил своего начальника с робким подобострастием, словно не генералом был, а так себе, ничтожным офицеришком. Румянцев не любил таких людей, не любил, когда перед ним принижались, потому спросил неласково:
— Какие новости?
— Особых нет, ваше сиятельство. Новый устав… экзерциции… Трудимся в поте лица.
— Что противник?
— Тихо, ваше сиятельство. Не показывается. Правда, одного тут поймали… Из самого Бахчисарая мерзавец. Лазутчик.
— Где он?
— В Глухов до вашего сиятельства отправили.
— Допрос чинили?
— Так точно. Что-то недоброе они там затевают.
— А что шпионы, коих в Туретчину посылали?
— Пока один вернулся. Доносит, будто басурманы к польской границе направление имеют.
Румянцев пожелал лично поговорить с лазутчиком. Он был приятно удивлен, когда ему представили рослого ефрейтора с азиатским лицом, в котором сразу узнал бывшего солдата охраны графа Бутурлина, того самого, что по милости захмелевшего фельдмаршала чуть не произвели в офицеры.
