Борис Васильев - Владимир Мономах
— В крайнем случае, — скажет, — со Свиридом. Он к тебе с малолетства приставлен.
Вот уж с кем с кем, а со Свиридом ехать на охоту Владимиру совсем не хотелось. Свирид был напрочь лишен охотничьей страсти и всему на свете предпочитал чтение в удобном кресле с вазой, полной сластей, фруктов, орехов и миндаля.
Вернувшись после схватки с барсом в княжеский дворец, Владимир сразу же прошел на женскую половину. Хотелось скорее повидать сестер и их подружек. Недаром ведь увиделись они ему как знамение, когда, выбившись из сил, опустошенный трудной победой, он лежал под навалившимся на него умерщвленным зверем. Но свернул к матери.
Великая княгиня читала.
— Матушка моя, — тихо сказал Владимир.
Анна тотчас отложила книгу. Внимательно посмотрела на сына, молча указала на ковровый пуфик.
Мономах сел.
— Рассказывай.
— Я барса убил.
— Стрелой, что ли?
— Нет. Он на меня бросился, но конь помог. Мы вдвоем бились.
— В крови весь. Ранен?
— Нет. То его кровь.
Рассказывать о поединке ему было немыслимо трудно. Но матушка все же вытащила из него кое-что. Поняла, как запеклась и спряталась душа его и как юной, легко ранимой душе этой тяжко сейчас от запекшегося страха. Поцеловала в лоб, улыбнулась.
— Все позади, сын. Барсов будет много в твоей жизни, но ты уже научился их убивать. — Она замолчала. Задумалась. — Вот…
— Что, матушка?
— Теперь спасать пора учиться, сын.
— Кого спасать, матушка?
Великая княгиня помолчала опять, размышляя, не рано ли перелагать на неокрепшие юные плечи тяжкий гнет великокняжеских интриг. Наконец решилась:
— В спорах и суете за власть Киевскую твой батюшка вынужден был дать слово, что посадит твоего двоюродного деда, князя Судислава, в поруб. И посадил, и это было очень несправедливо, сын. Твой отец и рад бы князя отпустить, да слово дано княжеское. Вот если бы ты друзей нашел…
— Найду, матушка.
— …от клятвы этой свободных, а значит, неслуживых. И освободил бы князя Судислава. Справедливость всегда должна торжествовать.
— Я спасу деда Судислава.
— Благословляю, сын. — И она поцеловала его в лоб. — Ступай к девочкам, но о барсе им не рассказывай. Пощади душу свою.
— Да, матушка.
Сестры и их подружки очень Владимиру обрадовались, застрекотали, засмеялись, затормошили его…
А он молчал и блаженствовал, чувствуя, как оттаивает душа.
Так он никому больше об этой борьбе-битве и не сказал.
5
На третий день Владимир снова выехал на охоту. Не потому, что так уж стосковался по ней, а чтобы проверить себя. Проверить: остался в его душе хотя бы клочок страха после встречи с барсом или нет уж там никакого страха, а есть только не очень-то веселое торжество? И, вероятно поэтому, никому не сказал и опять выехал в степь один, без Свирида. Отец был занят важными переговорами и никак ему воспрепятствовать не мог.
Владимир Мономах ехал неторопливо, полной грудью вдыхая густо настоянный на тысячах трав степной воздух. Было раннее утро, равнина и сам воздух еще не прогрелись, запахи еще не очерствели и щедро одаривали степь полным набором тончайших ароматов бескрайнего простора.
Княжич приглядывался к дичи, которой в Дикой Степи было великое множество. Торпаны, олени и косули, лани, сони и дрофы вышли подкормиться утренней сладкой травой, а хищники еще пребывали в заманчивой утренней дреме. Хорошо выезженный жеребец чутко слушался шенкелей, почему княжич и бросил поводья, освободив обе руки, чтобы сподручнее было стрелять из лука, если появится достойная цель. Впрочем, о цели он сейчас почти не думал. Он любовался огромной степью, с наслаждением вдыхая ее ароматы…
Вдруг жеребец шарахнулся в сторону, да так резко, что княжичу пришлось уцепиться за переднюю луку богато изукрашенного седла.
— Ты что?..
Глянул вперед и оторопел.
Справа от него человек стоит. Невеликого роста: трава ему чуть выше подпояски бедной оборванной одежки.
— Ты кто такой? — Владимир спросил. Растерянно как-то спросил. Не по-княжески. От неожиданности, что ли.
Парнишка упал на колени: из травы торчала одна его голова.
— Великий боярин, не вели казнить, вели слово вымолвить!..
Странно все это было.
И сам сказал странно:
— Вымолви.
— От отца бежал, великий боярин, — парнишка горестно вздохнул и опустил голову. — Он зазнобу мою единственную хотел половцам продать. Палкой меня ударил, только я палку ту вырвал и сам ударил его. По обычаю мне смерть грозила, и я бежал. Не вели казнить, вели миловать.
— Милую, — усмехнулся Владимир. — Бежал, а зазнобу оставил?
— Я к братьям ее бросился, привел их, а зазнобу свистом вызвал и им передал.
— Как же ты в степи кормился?
— Лук сделал да стрелы. Без промаха научился бить. Голод — не тетка.
— А от зверей как спасся?
— А со мною друг верный, беглый закуп, — заулыбался парнишка. — Бросился было на нас лютый зверь, так Ратибор руками его порвал. И мы его с голодухи съели.
— Ну?.. — усомнился княжич. — Каков же он сам, друг твой?
— Так вот он, — сказал парнишка. — Покажись великому боярину, Ратибор.
С шумом великим раздалась трава, и перед княжичем Владимиром возник детина никак не меньше двух сажен с добрым гаком.
— Вот это да… — озадаченно протянул Владимир. — Тут не вам, тут мне чуру просить надобно.
— Мы тебе роту на верность принесем, — успокоил паренек. — Принесем, Ратибор?
— Принесем, Добрынька, — пророкотал детина. — На всю жизнь, как славяне приносят…
«Вот!.. — вдруг мелькнуло в голове Владимира. — Вот и помощь мне в правом деле…»
— Так для роты оружие к ногам положить требуется, — усмехнулся княжич. — А вы что положите?
— Головы свои положим!..
Хором крикнули.
— Нет, так роту не приносят. Вы сначала оружие заслужите.
— Как это? — рокотнул громоподобным басом Ратибор.
— Коль поможете деда моего двоюродного, князя Судислава, из поруба вытащить, полным оружием награжу. И брони дам, и меч, и шлем, и кольчугу, и нож засапожный. Вот тогда оружие к ногам, и роту — мне. Как полагается по правилам.
— Веди, великий боярин! — вразнобой гаркнули новые помощники. Но разнобой их был дружным.
— Тогда — к Киеву. За мной.
Поскакал к воротам не оглядываясь. Знал, что Добрынька бежит рядом, ухватившись за стремя, а позади, гулко топая, поспешает Ратибор.
— Князь Судислав мешал в усобицах княжеских, — объяснял Владимир по дороге. — Он всегда за справедливость и правду горой стоял. Вот бояре его в поруб и сунули, и великий князь Всеволод, отец мой, крест целовал, что не выпустит его. А я креста не целовал, на мне греха нет и не будет. И деда я освобожу.
— Это при свете-то солнечном? — недоверчиво спросил Добрынька.
— В стольном Киеве ночи дождемся, я охрану уговорю. Когда они отвернутся — за мной. Только поначалу свяжу вас для вида.
— Это зачем же? — насторожился Добрынька. — Не-ет, не надо нас связывать.
— Чтобы стражники у ворот не пострадали. Скажут своему воеводе, что я пленных в Киев провел на боярский суд.
— Вяжи, — буркнул Ратибор.
Княжич осторожно снял с передней луки седла аркан, ловко крутанул над головой, и петля легла на плечи богатыря.
— Возьмешь Добрыньку за шиворот и поведешь перед собой…
— Я не…
Ратибор молча схватил Добрыньку за шиворот и даже встряхнул его.
— Куда велишь, великий боярин?
— Держи пока. Мне надо сначала с охранниками потолковать.
Охранники оказались знакомыми. Так как княжич уже не раз выезжал на охоту, к его выездам привыкли. Владимир что-то сказал им, охранники засмеялись и отвернулись.
Владимир махнул рукой:
— Быстро!
Так втроем они проскользнули в город, свернули в глухой переулок и спрятались за полуразрушенными старыми сараями.
— Ждать здесь.
— Боязно, — вздохнул Добрынька.
— И ни звука…
Примолкли…
Вскоре пастух громко защелкал кнутом, подгоняя коров, которые паслись на выгонах за городскими стенами. Послышался дробный перестук копыт, мычание стада.
— А если коровы в эти сараи пойдут? — спросил Добрынька.
— Они по избам разойдутся, — тихо сказал Владимир. — Приучены.
Коровы и впрямь поспешили по домам, пастух тоже ушел, и все замерло.
— Сидеть здесь будем до сумерек.
— Так это ж… — начал было Добрынька.
— И не разговаривать.
Не разговаривать Добрыньке было трудно. Однако рта он больше не раскрывал — только вздыхал от души. А Ратибор стойко помалкивал.
Сумерки опустились быстро, и Владимир вздохнул с облегчением. В такое время киевляне из домов не выходили, на улицах лишь изредка появлялась ночная стража.
