Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
Лев бросился в рассуждения о том, что названия мест великих сражений почти все кончаются на «о». Так уж исторически повелось: Маренго, Ахулько, Ватерлоо…
— Ты позабыл Бородино! — сказал Лермонтов. — А вы что молчите? — бросил он молодым адъютантам. — Сидите как картинная галерея!
— Тарутино! — произнес один из молодых робко.
— Ну то-то же! Хотя бы Тарутино!
Сам генерал был хмур, как обычно, может, даже недоволен поведением жены, а когда разговорился, речь пошла о том же, о чем в Семидубравном с генералом Потаповым: сможет ли Шамиль поднять против русских Дагестан или не сможет все-таки?
Вошел еще один — высокий, стройный офицер. И генеральша явно осветилась личиком. Он был красив, пожалуй, даже слишком. Такая холеная красота. И голова обрита наголо. И держался с тем чувством победительной уверенности, какую являют порой представители сильного пола.
— Ротмистр Мартынов! — на всякий случай представил генерал и, естественно, пригласил гостя к столу. Лермонтов тоже улыбнулся и кивнул по-дружески.
— Только не коли меня базалаем своим! Я боюсь щекотки!.. — сказал он Мартынову, когда тот садился рядом с ним.
— А что такое «базалай»? — осведомилась генеральша.
— О-о, мадам! Это оружье истинных горцев! Очень страшное! Я в Москве был у твоих! — сказал он Мартынову.
— Я знаю, мне писали!
После обеда Граббе пригласил Лермонтова в кабинет… Предложил сесть.
— Я слышал про вашу историю! — сказал он. — Но что поделаешь! У нас не умеют ценить людей!..
Он умолк, и Лермонтову показалось, что он раздумывает о нем: какой приказ издать. Но мысли генерала были сложней… Прошедший войну адъютантом Барклая, потом Ермолова, удостоенный многих наград и дважды ареста (во второй раз по делу декабря 1825-го), участник французского похода и Московского съезда Союза Благоденствия, а затем четыре месяца узник Динаминдской крепости, он лишь случайно, как ему казалось, взлетел наверх… Когда одни его друзья легли цепью в землю от Малоярославца до Парижа, а другие, также цепью, ушли в кандалах добывать руду в сибирских подземельях, а кое-кто на эшафот… спаси, Боже, их души!
Должно быть, он смотрел на Лермонтова как бунтарь прошлых лет на бунтаря нынешнего и старался понять, в чем они похожи, а чем отличаются друг от друга.
Стихов он не был поклонник. Хотя стихи о Пушкине, конечно, знал. «Героя нашего времени» читал прилежно и очень расстраивался, что его молодая жена так и не взяла в руки роман. А как добиться единения в семье, если вас тревожат разные вещи? Он видел в книге эпоху и понимание эпохи. Печориных он встретил много среди своих офицеров. И понимал всю тщету прежних мечтаний уходящего поколения. А эти вот сознали, что и мечтать не о чем. Грустная эпоха.
— Мартынов — ваш друг? — спросил он неожиданно.
— Да, почти с отрочества… Потом юнкерская школа…
— А что? С ним что-нибудь? — спросил Лермонтов обеспокоенно, готовый, если что, вступиться за приятеля.
— Нет-нет, что вы! Никаких претензий! Просто он когда-то, при своем появлении, всех нас удивил… Стал рассказывать у меня за столом, какой храбростью до`лжно обладать на Кавказе, мне даже пришлось одернуть его.
«Узнаю Мартышку!» — улыбнулся про себя Лермонтов, но промолчал.
— Пришлось пояснить, что здесь не то место, где нужно кого-то учить храбрости. Здесь храбрыми быть умеют!.. Но в остальном ничего не скажу… И правда хороший офицер! — И, выдержав паузу, добавил: — Я тут подумал… Мною будут недовольны, возможно… Но… вы не поедете пока в свой Тенгинский пехотный… Придется подождать. Вам нужно отличиться, не так ли? Это опасно, но это необходимо. Сейчас собирается отряд Галафеева в поход, в Малую Чечню. Я вас к ним присоединю. Галафеев даст вам все возможности для отличий… Тогда мы сможем что-то сделать для вас!
После, уже в штабной комнате, где они оформлялись, Лермонтов столкнулся с Мартыновым.
— Привет, Мартышка! Я рад тебе!
Обнялись дружески.
— Ну что? Опять нарвался на неприятности? — спросил Мартынов.
— Как водится! Бабушка говорит про меня, что я их выискиваю. Как ты? По-прежнему пишешь стихи?
— Ты ж знаешь! Мы с тобой не можем без этого!
Часть третья
ВАЛЕРИК
I
В июне 1840-го в крепости Грозной они сидели со Столыпиным на широченных бревнах, наваленных у входа в штаб генерала Галафеева. И это были, возможно, еще те самые бревна от тех завалов, что громоздили горцы некогда на пути отрядов, штурмовавших аул, который вскоре сделался крепостию с грозным названием.
Впрочем, Лермонтов с Монго говорили о чем-то, не имевшем отношения ни к Галафееву, ни к войне, которая разворачивалась на их глазах…
— Лев Гагарин женился в Москве! — сообщил Столыпин.
— Вот подлец! И на ком?
Столыпин не ответил, но продолжил другое:
— Никогда не прощу себе, что не смог вызвать его!..
— Но мы ж тогда были с тобой под арестом из-за меня! Да он бы и от тебя отвертелся!
Параллельно истории Лермонтова с де Барантом в Петербурге разыгралась еще одна светская история и занимала умы, между прочим, никак не меньше.
Князь Лев Гагарин, известный острослов и большой наглец, при выходе из театра остановил Александру Кирилловну Воронцову-Дашкову, которая была, как мы помним, семейной дамой. И стал кричать, что бросит в толпу все ее письма к нему, если она не вернет ему свое расположение… И это — под смех и улюлюканье его дружков. Столыпин в это время находился под арестом за дуэль Лермонтова и заступиться за Александрин не мог; это сделал ее кузен Михаил Лобанов-Ростовский. Он послал вызов мерзавцу. Но того спас дядюшка-адмирал Меншиков, к кому в адъютанты так настойчиво прочила Михаила бабушка: Меншиков был очень близок к государю. Потому о возможности дуэли
