Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс
Царь опустил голову, явно стараясь произвести впечатление погрузившегося в раздумье человека.
— Бардия, сатрап Согдианы, стар. У него один глаз; говорят, что он каждый день бьёт своих жён — а их у него одиннадцать — кнутом из шкуры носорога. Не отдать ли ему эту женщину? Как по-твоему, Гидарн?
— Если бессмертный царь отдаст её Бардии, все мужья и отцы на всех подвластных тебе землях будут благословлять твой поступок, — улыбнулся полководец.
Устрашённая подобной участью Роксана пала на колени и с мольбой протянула руки к царю.
— Трепещешь, госпожа, — промолвил владыка, — и правильно делаешь. Если я буду столь жестокосерден, это лишь пойдёт на благо моей державе. Но ты танцевала сегодня так дивно, что душа моя смягчилась. Вот сидит князь Зофир, сын полководца Датиса. У него только пять жён. Конечно, он любит выпить, не так уж хорош собой и лишь недавно убил одну из своих жён за то, что она отказалась порадовать его песней. Да… пусть будет Зофир… он сумеет обуздать тебя.
— Помилуй меня, государь, — взмолилась египтянка.
Царь вновь поглядел на неё, расплывшись в широкой улыбке:
— Тебе трудно угодить. И мне придётся усмирить твою гордость совсем неподходящим браком. Нечего больше плакать. Я не стану более слушать тебя. Я уже всё решил. Пусть Мардоний отдаст тебя даже не персу… человеку, который ещё год назад бунтовал против моей благодетельной власти, который даже теперь презирает многие из добрых арийских обычаев. Слушай же его имя. Пусть Мардоний — когда Эллада будет покорена — отдаст тебя господину Прексаспу.
И царь разразился оглушительным хохотом, дав тем самым знак своим верноподданным, тут же зашедшимся в смехе. Посреди поднявшегося веселья Артозостра и Роксана исчезли, а новоявленного жениха повлекли к царю шестьдесят придворных, одновременно засыпавших эллина поздравлениями. Поступок Ксеркса явным образом свидетельствовал о том, что он видит в Прексаспе своего любимца, персону, с которой обязан считаться даже главный из советников. Слова Главкона, благодарившего царя, утонули в гуле смеха и поздравлений. Царь Царей, которому удалось сыграть роль божественного благодетеля, выкрикивал свои пожелания жениху так громко, что их слышали все:
— Следи за ней, Прексасп! Я-то их знаю, этих египетских кобылок. Иногда им нужен и кнут и тычок. И нс разрешай жёнам властвовать над собой. Я не позволяю сатрапиям знать, что некоторые ясные глазки способны сделать дураком даже сына Дария. Нет на свете ничего более опасного, чем женщина. Чтобы управлять ими, нужна отвага. Тебе предстоит трудное дело. Я дал тебе одну жену, но, по доброму персидскому обычаю, ты можешь взять ещё пять… или десять… или двадцать. Бери двадцать — вот тебе моя воля, а через двенадцать лет получишь награду, положенную от царя тому, у кого будет больше детей.
Дав сей совет, царь упёрся руками в бока и вновь зашёлся в смехе, и все вокруг вторили радости властелина. Немногие смели шепнуть собеседнику: «Прежде чем закончится год, эллин получит город и состояние в пятьсот талантов. Да испепелит Митра выскочку».
Лето шло на убыль, когда войско повернуло от Лариссы на юг, ибо уже одно число ратников усложняло передвижение и, невзирая на все предпринятые Мардонием меры, иногда возникали трудности со снабжением воинов припасами. Наконец, оставив позади Фракию и Македонию, персы вступили на земли собственно Греции. На пути из Фессалии персидское войско встречало лишь приветствия местных жителей, прибывали всё новые и новые посольства с изъявлениями покорности. Флот, продвигавшийся одновременно с сухопутным войском, доносил, что редкие и малочисленные отряды греков не отваживались на сопротивление. Улыбка Владыки Вселенной день ото дня делалась всё более благосклонной, а сотрапезники рассказывали своему господину о том, что слухи о приближении войска бессмертного царя повергают жалких эллинов в трепет: «Подобно огню, ты светишь повсюду. Ты вступишь в Афины и Спарту, и никто не обнажит свой меч и не достанет свой лук, чтобы воспрепятствовать тебе».
Каждый день Мардоний спрашивал у Главкона: «Когда же твои эллины будут сражаться?» И получал полный недоумения ответ: «Не знаю».
Главкон давно уже оставил надежду на поражение персов. Теперь он искренне молился лишь об одном: чтобы завоевание обошлось без пролития излишней крови. Если бы только мог он вернуться в Сарды и не видеть предстоящего Афинам унижения! Об участи старых друзей, Демарата, Кимона и Гермионы, он старался не думать. Вне сомнения, Гермиона уже стала женой Демарата. После бегства из Колона прошло уже более года, и Гермиона вполне могла сменить траур на жёлтую вуаль невесты. Главкон молился о том, чтобы война не принесла ей новых скорбей, хотя Демарат, конечно же, будет сопротивляться Персии до конца. Главкону теперь никогда не увидеть их. После брака с Роксаной он уедет в одну из прекрасных бактрийских долин… чем дальше, тем лучше, и, быть может, там наконец душа его обретёт мир.
Войско шло по Фессалии, впереди вершина за вершиной начинала вставать горная стена Отриса и Эты, растворяющиеся в синей дали укрепления, ограждающие центр Эллады. Тут улыбка исчезла с лица царя, ибо эллины, не смущённые мощью его войска, собирали свой флот на севере Эвбеи и некстати случившаяся буря потрепала изрядную часть царского флота. Маги приносили жертвы, чтобы умилостивить Тиштрию, правящего ветрами Князя Звёзд, но каждая новая весть заставляла царя всё больше и больше мрачнеть. Когда буря царского гнева наконец разразилась, Главкон был возле Ксеркса.
Было жарко и душно. Колесница царя только что пересекла горный поток Сферкий, когда подскакавший к ней сотник торопливо спрыгнул на землю и распростёрся в пыли.
— С чем прибыл? — недовольным голосом проговорил Ксеркс.
— Помилуй, о, источник милосердия, — сотник явно не ждал ничего хорошего, — меня прислали из авангарда. Мы достигли места, где горы спускаются к морю, оставляя лишь узкий проход вдоль края воды. Рабы обнаружили, что эллины, взбунтовавшиеся против твоего благодетельного правления, построили там стену, перегородив ею дорогу войску.
— Почему же вы не схватили этих наглецов и не привели на мой суд?
— Не вели казнить, всемогущий. — Вестник побледнел. — Они хорошо вооружены, а путь настолько узок, что два десятка людей смогут сдержать целую тысячу. Вот почему я предстал перед твоими очами лишь с этой вестью.
— Пёс! Трус! — Выхватив кнут из руки колесничего, Ксеркс хлестнул несчастного сотника. — Клянусь праведной душой отца моего Дария, человек, принёсший мне такую весть, утратил право на жизнь!
— Помилуй, всемогущий государь, помилуй! — простонал сотник, червём извиваясь в пыли.
Палач уже был готов накинуть платок на лицо сотника и удавить его тетивой лука, но царский гнев угас.
— Ты недостоин жизни, но я милостив. Дайте ему тридцать ударов по пяткам, чтобы набрался храбрости.
— Будь благословен, милосердный! — завопил сотник, когда его повели от колесницы прочь. — Счастлив я, что царь в своём величии снизошёл к своему презренному рабу!
— Прочь! — приказал ещё не остывший властелин. — Смерть пока не отошла от тебя. Мардоний, возьми Прексаспа — он знает эти края, — и скачите с ним вместе вперёд. Узнайте, кто эти безумцы, навлекающие смерть на собственную голову.
Приказ был немедленно исполнен. Главкон вместе с князем проехали вдоль марширующего войска и внутри глинобитных стен крошечного городка Гераклеи столкнулись с новым гонцом.
— Проход удерживают семь тысяч греческих гоплитов[37]. Афинян нет среди них. А три сотни пришли из Спарты.
— А кто стоит во главе? — спросил Главкон.
— Леонид, царь Лакедемона.
— Ну, Мардоний, — проговорил афинянин, — это будет битва.
Итак, эллины всё-таки не намеревались складывать оружие без сопротивления, и Главкон не знал, радоваться ли ему или скорбеть об этом.
Глава 6
Скалистая гора, неприступный склон, а за болотом море; нависающий склон едва оставляет место для узкой дороги — таков западный вход в Фермопилы. За узким коридором гора и болото расходятся, и в по-прежнему недостаточно широком проходе бьют горячие ключи, посвящённые Гераклу; потом на восточной оконечности гора Эта и непроходимое болото вновь сближаются, образуя «жаркие ворота», которые надлежало отомкнуть Ксерксу, прежде чем продолжить победоносное шествие до самых Афин.
Гонцы великого царя донесли, что упрямые эллины перегородили проход стеной, а сейчас, вместо того чтобы обнаружить ужас перед приближающимся властелином, самым наглым образом развлекают себя атлетическими состязаниями, а также старательно расчёсывают и укладывают волосы; впрочем, перечисленные факты, с точки зрения «владетельного Прексаспа», свидетельствовали о том, что Леонид и его спартанцы готовятся к отчаянной битве. Но трудно было убедить царя в том, что войско его наконец наткнулось на людей, не желающих отступать перед персидской мощью. Это сказал Ксерксу Главкон, это повторил Демарат, спартанский изгнанник. Ксеркс пребывал в гневе и нерешительности. Четыре долгих дня войско его стояло перед проходом, «поелику, — объявляли посланцы, — царь по милости своей даёт этим безумцам возможность опомниться и бегством избавить себя от смерти». В кругу Мардония, мозга армии, в ходу была другая формулировка: «Поелику предстоит жаркое сражение и полководец намеревается подтянуть отборные войска из тыла вперёд».
