Фаина Гримберг - Примула. Виктория
Рабочие организуют «похоронные кассы»; рабочие каждую неделю вносят в эти кассы определённую сумму. Люди часто умирают; умирают дети от болезней, несовершенные механизмы калечат женщин-работниц... Рабочие становятся коммунистами, они выступают за отмену и ограничение частной собственности... Рабочие читают сочинения Роберта Оуэна[64] и мечтают о перестройке мира на началах коллективного владения средствами производства, на началах всеобщего равенства и совместного труда... Постепенно всё это сойдёт на нет, идеализм сменится профсоюзным практицизмом; и мечта о торжестве высшей справедливости окончательно перелетит из Англии в русские умы... Но покамест в английском обществе зазвучали голоса, говорящие о рабочих, говорящие в защиту рабочих... В 1845 году выходит из печати вторая часть трилогии «Молодая Англия». Книга — роман — называется «Сибилла». Автор — Бенджамин Дизраэли; он не только политик, но и писатель. Роман «Сибилла, или Две нации» развёртывает перед глазами читателей всю беспросветность жизни бедняков. Две нации — это богатые и бедные. Дизраэли изображает нищету деревень, промышленных городов, шахтёрских посёлков. Главная героиня, Сибилла, — работница. По рождению она принадлежит к британской знати, но сама не ведает об этом; её судьба — судьба обычной английской девушки из простонародья. Сибиллу спасает лишь чудо. Описания народной жизни в романе были точны и трогательны, без преувеличения. Дизраэли описывал народ с большой симпатией, но и с большой правдивостью. Дизраэли, которому в высшей степени была свойственна ироничность, в этом романе чрезвычайно серьёзен. Он заканчивает роман пламенными словами о возможности иной жизни; он верит в возможность достижения народного благосостояния мирным путём, вне революций и социальных потрясений...
В это же время, во второй половине сороковых годов, выходит роман Шарлотты Бронте[65] «Шерли», рассказывающий о движении луддитов. А в 1848 году появится простой и прекрасный роман о рабочей Англии — « Мэри Бартон», написанный Элизабет Гаскелл[66], женой манчестерского пастора, представительницей плеяды английских писательниц второй половины девятнадцатого века.
И наконец, в 1854 году увидит свет роман Диккенса «Тяжёлые времена» — весь о труде и капитале!..
А «Положение рабочего класса в Англии», это сочинение Энгельса уже создано...
Виктория была ещё ребёнком, ещё правил её дядя Вильгельм, «Старый Билли», когда в Ланкашире пели песню «Олдхемский ткач»:
Я ткач, каких много, бедней меня нет,Мне нечего есть, я разут и раздет,Заплатанней в мире не сыщешь штанов,Все пальцы глядят из худых башмаков.Доли тягостней нет,Чем явиться на свет,Чтобы биться как рыба об лёд.. . . . . . . . . .Натравил Старый Билли судейских на насЗабрать за долги и кровать и матрас,Да промаху тут старый лавочник дал —Вечор все пожитки хозяин забрал.Ничего в доме нет,Лишь один табурет,На котором мы с Марджит сидим.. . . . . . . . . .Ну, Марджит, благую избрали мы часть —Ведь ниже теперь нам уже не упасть!И, значит, с любой переменой теперьНе горе, а радость войдёт в нашу дверь!Нет ни мяса у нас,Нет ни дров про запас.Эх, была ни была — всё одно!
А Марджит в ответ: будь у ней что одеть,Пошла б она в Лондон, довольно терпеть!А если бы нам и король не помог,Она б, замолчав, умерла, видит Бог!Нету злобы у нейПротив знатных людей,Но она хочет правду найти...
Цены на съестные припасы непрерывно повышались. Несоответствие между заработком рабочих и стоимостью их питания влекло за собой болезни и смерть гораздо чаще, чем это возможно себе представить. Целые семьи постепенно вымирали от голода. Неимоверная нищета стала уделом десятков тысяч людей в страшные 1839, 1840 и 1841 годы. Неудивительно, что в эту пору лишений отношения между рабочими и высшими сословиями крайне обострились. Нужда и страдания навели многих тружеников на мысль, что и законодатели, и судьи, и хозяева, и даже священники являются их угнетателями и врагами, что они сговорились держать рабочий люд в рабстве и подчинении. Несчастные в большинстве случаев сначала плакали, потом начинали проклинать. Их злоба искала выхода в крайних политических взглядах. Но когда слышишь о страданиях и лишениях бедняков, о существовании лавок, где чай, сахар, масло и даже муку продают по четвертушкам, иначе люди не в состоянии купить; когда слышишь о том, что родители по полтора месяца просиживают ночи напролёт у очага, чтобы предоставить единственную кровать и единственное одеяло в распоряжение своей многочисленной семьи, а иные неделями спят на холодных плитах очага, потому что им нечем развести огонь и нечего на нём сварить — а происходит это в середине зимы! — а иные голодают по нескольку дней без всякой надежды на лучшее будущее, да при этом живут, или, вернее, прозябают на тесных чердаках или в сырых подвалах и, измученные нуждой и отчаянием, преждевременно сходят в могилу, — когда слышишь обо всём этом и в подтверждение видишь измождённые озлобленные лица, видишь семьи, где царит отчаянье, разве можно удивляться тому, что многие в пору лишений и горя говорят и действуют слишком поспешно и жестоко?
И вот среди рабочих стала распространяться идея, вначале принадлежавшая чартистам, но взлелеянная бесчисленными тружениками, словно любимое дитя. Они не могли поверить, что правительство знает об их страданиях. Они предпочитали думать, что законодатели понятия не имеют об истинном положении дел в стране, уподобляясь людям, которые вздумали бы внушать правила хорошего тона детям, не потрудившись узнать, что дети эти уже несколько дней сидят голодными. Кроме того, несчастные слышали, будто бы парламент вообще не считает их положение тяжёлым; это казалось им странным и необъяснимым, но мысль, что они могут рассказать о всей глубине своего бедствия, а тогда будут найдены меры, чтобы положить ему конец, приносила утешение их страждущим сердцам и умеряла нарастающий гнев.
Итак, была составлена петиция, которую в ясные весенние дни 1839 года подписали тысячи людей; они просили парламент выслушать очевидцев, которые могли бы поведать о беспримерном обнищании населения промышленных районов. Ноттингем, Шеффилд, Глазго, Манчестер и многие другие города спешно назначили делегатов, которые должны были вручить петицию и могли рассказать не только о том, что они видели и слышали, но и о том, в каких страшных условиях живут они сами. То были измученные, измождённые, отчаявшиеся люди, хорошо знавшие, что такое голод.
Как это было удивительно — быть избранным, быть делегатом! Как это было приятно! Простой рабочий, честный ткач, испытывал детский восторг оттого, что ему предстояло увидеть столицу, Лондон! Но восторг этот занимал в его чувствах лишь скромное, очень скромное место. Этот ткач испытывал и тщеславную гордость при мысли о том, что ему придётся говорить со всей этой знатью, — чувство гордости занимало уже большее место; и наконец, он испытывал чистую и светлую радость оттого, что оказался в числе избранников, долженствующих рассказать о страданиях народа и принести людям великое облегчение, навсегда избавив их от забот и нужды. Он возлагал большие, хоть и смутные, надежды на результаты своей поездки. В эту петицию, повествующую о горе народном, были вложены все надежды людей, находившихся на последней грани отчаяния...
А когда бедный ткач возвратился из Лондона, какою горечью дышали бесхитростные его рассказы!..
— Да, Лондон — красивое место, — говорил он, — и люди там до того красиво одеты — я про таких только в книжках читал. Живут они сейчас хорошо, в своё удовольствие, чтобы было за что на том свете расплачиваться!..
— Отец, расскажите нам, пожалуйста, про Лондон, всё расскажите! — упрашивали дети...
— Да как же я могу рассказать о нём всё, когда я и одной десятой его не видал. Мне говорили, что он раз в шесть больше Манчестера. Так вот, шестая его часть — роскошные дворцы, три шестых — хорошие дома, а остальное — такие грязные трущобы, каких даже у нас в Манчестере нет.
— А вы видели королеву?
— Наверное, нет, хотя был такой день, когда мне казалось, что я видел её раз пять. Это был день, когда мы должны были идти в парламент. Жили мы почти все в гостинице в Холборне, и приняли нас там очень хорошо. В то утро, когда мы должны были вручать петицию, нам подали такой завтрак, каким не погнушалась бы сама королева. Видно, нас хотели подбодрить. Тут тебе и бараньи почки, и колбаса, и жареная ветчина, и бифштексы с луком, — словом, не завтрак, а целый обед. Только многие из наших почти ничего проглотить не могли. Кусок застревал в горле — ведь дома остались жёны и дети, которым нечего было есть. Но вот начали мы строиться в процессию — попарно, на что ушло немало времени. Наконец построились. Петицию в несколько ярдов длиной несли те, кто шёл впереди. Вид у них был такой серьёзный, и все — тощие, бледные, заморённые!
