Петр Краснов - Единая-неделимая
— Надоели вы не со своими вечными ссорами, — сказала Варвара Павловна. — Сергей Николаевич, садитесь ко мне. Надо же нам познакомиться. Расскажите мне что-нибудь. Кого вы любите теперь?
— Разве непременно надо кого-то любить? — сказал Морозов, беря, маленький золоченый стулик и садясь подле Варвары Павловны.
Она погрозила ему мизинцем.
— Знаю я вас… Ну, что, скажите… Нравится у нас? Инна влюблена в князя Абхази. Хочет выйти за него замуж. И дура будет.
— Почему же дура? Если она его любит и он ее тоже. Варвара Павловна вздохнула.
— О, Боже мой… Знаю я все. Все наперед вижу… Наделает он ей кучу детей и бросит. А что она?.. Вы посмотрите на нее. Она глупенькая и болезненная. Она сейчас подурнеет. А разве он ее поймет?
— Вы практичны, Варвара Павловна.
— Жизнь не шутка, Сергей Николаевич… Андрей Андреевич играл на фортепьяно что-то очень сложное и красивое. Варвара Павловна примолкла, потом в тон музыке повторила:
— Нравится вам у нас?
— Да, нравится. Но я бы предпочел быть наедине с вами.
Варвара Павловна промолчала.
Морозов взял ее руку и, перебирая пальцы, разглядывал кольца. Кольцо с жемчужиной, окруженной бриллиантами, кольцо с узким и длинным опалом, кольцо с бирюзою. Кто дарил их? За что?
Она точно угадала его мысли. Освободила руку и положила ее на край оттоманки.
Потом она, одними бледными, припухлыми, точно детскими губами в крупных морщинках, чуть слышно доказала:
— Этого никогда не будет… Слышите — никогда.
Гарновский, Перфильев и Беттхер, не обращая внимания на игру Андрея Андреевича, нескладно запели ка-кую-то песню. Инна, вдруг вскочившая, шепталась в углу с Абхази, положила ему свои маленькие ручки на плечи и о чем-то просила. Бесконечная покорность была на ее малокровном лице.
— Почему? — сказал резко Морозов. Краска проступила сквозь зимний загар его красивого лица.
Варвара Павловна окинула Морозова строгим взглядом.
— Скушайте, Морозов… — сказала он. — Шутки в сторону! Я, Морозов, не конфетное создание. Не дурочка. Я, Морозов, расчетливая. И я знаю, чего я хочу… Я, Морозов, злая!
— Вы меня не поняли.
Варвара Павловна ласково и маняще улыбнулась Морозову. Она изогнулась кошачьим движением, привстала, вытянула руку, показывая ее всю до плеч, погрозила пальцем и сказала:
— Я вас вижу в первый раз, а я вас вот как знаю. Вам — полк… лошади… спорт… слава… а там где-то, на задворках сердца — любимая женщина. Это уже не любимая… Мне надо… понимаете… все… Я такого возьму, чтобы, как пес, передо мной на ковре лежал, и мысли мои угадывал. Поняли?
Морозов едва мог расслышать ее слова. Перфильев басом, октавой, раздирая большой рот, ревел:
Крамбамбули отцов наследство,
Питье любимое у нас.
Инна, заткнув уши руками, визжала и топотала ногами, Андрей Андреевич на басах клал сильные аккорды похоронного марша.
— Варвара Павловна… Я не о том говорю, — сказал, бледнея, Морозов.
— А я говорю о том. Другого не будет. Поняли? — Она вскочила на ноги и потянулась точно в истоме.
— Ни-ко-гда! — сказала она ему прямо в лицо.
Ее губы были так близко от него, что он чувствовал теплоту ее дыхания.
И уд-дивительное средство,
Когда взгрустнется нам подчас, -
орал Перфильев…
— Господа! — крикнула Варвара Павловна. — Будет! Silence! Молчите вы, Перфильев, неистовый казак! Замолчите, Стенька Разин, Пугачев… Бросьте, Андрей Андреевич!
И в наступившей тишине, точно бросая вывоз Морозову, спросила звонким и ясным голосом:
— Андрей Андреевич, в концерте Тверской вы ей аккомпанируете?
— Вы же знаете, Варвара Павловна, что я никогда в концертах не аккомпанирую никому, — пожал плечами Андрей Андреевич.
XXIII
После семейного ужина в столовой, где за самоваром сидела почтенная женщина с седыми волосами, ласковая и слащавая, а холодные закуски приготовляла и раздавала на тарелках чернявая женщина лет под сорок, про которую Варвара Павловна, небрежно представляя ей Морозова, бросила: «Моя сестра, Катя, святая душа», — Инна переоделась мужчиной. На ней был черный фрак, длинные черные брюки с блестящей черной лентой-лампасом и цилиндр.
Все прошли в гостиную. Андрей Андреевич стал играть модное танго. Инна танцевала посередине комнаты с сестрою. Две девушки сходились и расходились в плавных медленных движениях, прижимаясь, друг к другу, и, казалось, вместе с раздражающими звуками танца душный зной охватывал зрителей.
Неожиданно, по знаку Варвары Павловны, Андрей Андреевич оборвал танго и заиграл вальс. Инна подошла к князю Абхази и взяла его за кавалера, Варвара Павловна подошла к Морозову и положила ему руку на плечо. Он обнял ее за талию. Под его сильною рукою гнулось ее горячее тело, едва прикрытое тонкой материей. Он ощущал под своею ладонью ее упругую кожу и под нею начало ребер. Полные ноги касались его колен.
Он танцевал как во сне. Варвара Павловна, склоняясь ему на плечо, щекотала завитками золотых волос его щеку и, дыша ему в ухо, напевала на мотив вальса:
— Никогда… Никогда-а!
После вальса Андрей Андреевич играл лезгинку. Беттхер, Гарновский и Перфильев хлопали в ладоши и напевали в нос:
— Га-на-на… Ой, га-на-на!
Абхази с обнаженным кинжалом носился, дико косясь, за плавно порхавшей вокруг него Варварой Павловной, прыгал, приседал, топал ногами…
Морозов чувствовал, что он теряет голову…
Расходились в четыре часа утра. Обе сестры вышли на лестницу провожать гостей. Согнувшись на перила, они смотрели, как спускались офицеры. Инна что-то кричала Абхази, чего Морозов не слышал. Перфильев, не стесняясь барышень, нарочно громко говорил Беттхеру:
— Ну, Август, теперь ко «львам», что ли? Ничего другого не остается.
Последним уходил Андрей Андреевич. Он нагнал у выходной двери Морозова, и Морозов вспомнил Григорьева и его рассказ о каком-то таинственном «Дюковом мосту».
На улице, где стыла холодная темная ночь, и было так торжественно тихо после недавнего шума, Морозов нагнал Андрея Андреевича, медленно шедшего пешком к Знаменской улице.
— Андрей Андреевич, — окликнул он его. Андрей Андреевич остановился.
— Андрей Андреевич, вы куда?
— Как куда? — точно удивился Андрей Андреевич. — К вам.
Теперь удивился Морозов.
— Ко мне?
— Да… Вы меня о чем-то хотели расспросить?
— Почему вы об этом догадались?
— А зачем вы меня окликнули?
— Да… Вы правы… Ну, так вот что. Я хотел спросить вас…
И совсем не думая, что он это скажет, Морозов произнес:
— Окажите, пожалуйста… Вы… масон?
XXIV
Андрей Андреевич не ответил ничего.
Молча дошли они до Знаменской и повернули по ней. Здесь их нагнал ночной извозчик. Андрей Андреевич подозвал его и сказал Морозову:
— Вам все равно? Вы одиноки? Поедем, и правда, к вам.
Морозов отстегнул полость и пригласил садиться.
— На Энскую, — приказал он извозчику, — в казармы. Всю дорогу они молчали.
Дома Морозов приказал денщику подать красного вина, стаканы и согреть самовар.
Пока денщик ходил по комнатам и гремел посудой, Морозов сидел в кресле, как гость. Андрей Андреевич вынул папироску и закурил.
— Крепостное право! — сказал он, пожимая плечами, когда солдат, поставив на стол поднос с бутылками, стаканами и печеньем, вышел из комнаты.
— Что? — не понял его Морозов.
— Да вот этот солдат. Приехали ночью, подняли с постели — служи его благородию.
— Простые и непринужденные отношения.
— Гм, — кашлянул Андрей Андреевич, — непринужденные!
Он замолчал. Морозов подошел к столу.
— Вам Pontet-Canet или Сотерна?
— Лучше Pontet-Canet. Я красненькое люблю. Оно мысли проясняет… Почему вы спросили меня, не масон ли я?
— Так… мне показалось… Вот вы, когда разговариваете, в глаза не смотрите.
— Это, по-вашему, признак масонства?
— Вы извините меня за мою нескромность. Все это очень глупо с моей стороны.
— К чему извиняться. Ведь и я к вам ввалился незваный, непрошеный в пятом часу утра.
Андрей Андреевич помолчал, затянулся папиросой, потом поднял голову кверху, от чего стала видна его темная, тонкая шея, и тихо сказал:
— Да… я масон.
Морозов сделал движение от стола и остановился у окна. В комнате томительно тихо. За окном, в голых ветвях полкового сада шумел предрассветный ветер, и по панели, тяжело шлепая кеньгами, ходил дневальный солдат.
— Вы… непосвященные… связываете с масонством что-то ужасное, — начал Андрей Андреевич. — Вы считаете масонство, подобно социализму, противоположением христианства. Между тем это не так. Масонство не отрицает христианства, оно его дополняет. В поисках Истины и законов Великого Архитектора Вселенной масонство является наивысшим учением человеческих отношений.
