Петр Краснов - Единая-неделимая
Зина Адамович, раздетая до рубашки, вытянула тонкие, стройные ноги и, любуясь ими, говорила Мусе Солдатовой:
— Видишь, Муся, какие у меня тонкие ноги. И пальцы длинные. Это потому, что моя мама была аристократка. Очень знатная. Просто невероятно, а папа — Адам Замойский. От того и фамилию мне дали — Адамович. У него много детей было. И все от разных матерей. Он ужасно был красивый.
Муся вытянула свои сильные ноги и, натягивая на них розовое трико, сказала:
— А ты видала своих родителей?
— Никогда не видала. Мне кажется, я умерла бы от восторга, если бы их увидала.
— А я страшно люблю папу и маму. Мне так хорошо бывает у них по праздникам. Вот скоро Благовещенье. У нас это эскадронный праздник. Я дома буду. У папы будет завтрак, все офицеры будут, другие вахмистры, унтер-офицеры, так уютно будет. Папины птички на окне будут чирикать. Папа их так любит.
— Ты и «его» увидишь?
— Морозова?
— Ну, да.
— Как же! Он непременно будет. Все офицеры будут. Эскадронный Петренко, Окунев, Эльтеков, Дурдин, Морозов, корнет Мандр. Морозова все любят. Солдаты, товарища. Он такой простой.
— Ты влюблена в него?..
Муся покраснела. Ее отец, вахмистр Солдатов, был рыжеватый, Муся имела волосы светлого золота, очень густые и длинные, и цвет ее лица был нежный. Она легко краснела.
— Я его мало знаю, — пожимая тонкими, как у девочки, плечами, сказала она. — Его все любят, кроме нашего штаб-трубача Ершова. Ну, да этот не в счет. Он ревнует! А я всех почти одинаково люблю. Петренко меня крестил. Окунев меня обучал грамоте, я девочкой, бывало, на коленях у него сижу, а он мне картинки с буквами показывает. Вот Мандра я не так люблю. Он злой и ужасно важный. Солдатиков всегда подтягивает. И у него все насмешки шутки.
— А тебе не страшно ходить в казармы?
— Отчего страшно? Меня все знают. Я никому ничего худого не делаю, и мне никто ничего худого не делает.
— Ты, Муська, поди, там глазами стреляешь направо и налево, — сказала одевавшаяся напротив брюнетка.
Муся ничего не сказала. Это было так на нее непохоже стрелять глазами, что она даже не возмутилась.
— Ах, Марья Семенна, Марья Семенна, — продолжала брюнетка, — карьеры не сделаете. Не сделаете карьеры, если так свято будете любить поручика Морозова и даже не поведаете ему о своей любви.
— Воспитанницы! Выходить за левую кулису! — крикнул кто-то, отворяя дверь.
Все еще не одетая Зина Адамович взвизгнула: Звуки оркестра ворвались в открытую дверь.
— Господи… да помогите, mesdames, мне кто-нибудь, — со слезами в голосе воскликнула Адамович.
Воспитанницы, оглядывая себя и охорашиваясь перед большим зеркалом, выходили из уборной. Они оправляли тонкими руками пышные пачки, становились на пуанты, строили деланную улыбку. Они уже не были похожи на девочек, — были действительно сильфидами.
Солдатова быстро подошла к Адамович и стала застегивать ей сзади корсаж.
— Муся, славная, добрая Муся, — шептала Адамович, — душка Мусенька, плечи мне попудри. Родинку мою запудри. Темная я подле тебя, уродина!
— Скорее, Зиночка! Выходить надо. Я по музыке слышу: нам сейчас начинать.
XXII
Когда после спектакля Морозов с Сеян ехали на извозчике по Садовой мимо Инженерного замка, Морозов невольно посмотрел на большое решетчатое окно часовни. В нем тускло отсвечивал месяц, и Морозову показалось, что он видит внутри чье-то белое лицо, прижавшееся к стеклу.
Он был молчалив, и Варвара Павловна это заметила.
— Устали? — сказала она.
В тесных санях, застегнутых полостью, они сидели близко. Он чувствовал мягкость ее шубки и теплоту ее тела. Она сидела прямо, положив руки в муфту. Он обнимал ее за талию.
— А скажите мне, Варвара Павловна, — обернулся к Сеян Морозов, — кто такой Андрей Андреевич?
Варвара Павловна насторожилась.
— Андрей Андреевич?.. Прошу вас — не обижайте мне Андрея Андреевича… Он единственный штатский среди офицеров, бывающих у нас. Он очень хороший человек… Он может играть что угодно. Импровизировать…
Он на память целые оперы играет. Такой восторг! Вы ревновать его, дусик, не вздумайте: он очень некрасив… Он мамин друг. Он с мамой пасьянсы раскладывает.
— Кто он такой? Как его фамилия?
— Странно… Но мы никогда этого не знали.
— Вы давно с ним знакомы?
— Второй год уже.
— И вы не знаете его фамилии?
— Да… Он большой оригинал. Он не признает никаких условностей. Ни визитов, ничего. Пришел к нам раз вечером и сказал: «Скучно мне. Будем; танцевать». И стал играть на фортепьяно. Сначала мы думали за дворником послать… Но он так играл, так был мил, так хорошо одет, что мы с Инной смолчали. И повадился ходить. Он себе ничего не позволяет. С офицерами говорит смело и все знает. Так никто и не вспомнил спросить, кто он.
Морозов пожал плечами.
— А меня не хотели принять. Какого-то проходимца так приняли…
— Дусик! Не обижайтесь. Он такой урод, он даже точно не мужчина. Я, ей-богу, при нем ванну бы приняла и не стыдно, а вы… ну, вы сами знаете, кто вы. Вы — другое дело.
В гостиной у Сеян было уже шумно. С Инной приехал князь Абхази, а за ними толстый кирасир Беттхер, казак Перфильев и рослый с красивым, бритым на английский лад лицом драгун Гарновский.
За роялем сидел чернобородый в темных очках штатский и небрежно наигрывал отрывки из балета.
Он не встал при входе Сеян с Морозовым, ни с кем из них не здоровался и продолжал играть.
— Андрей Андреевич! — крикнул ему Гарновский. — Танец сильфид!
Игравший повернул лицо к Гарновскому, и Морозов разглядел его. Умное было лицо, но некрасивое. Темные очки совсем скрывали глаза.
— Хорошо, — сказал он, — танец сильфид. Морозов подошел к Абхази.
— Скажи мне; князь, что это за тип? Абхази пожал плечами.
— Правда, что он духовидец?
— Он масон, — коротко сказал князь.
Андрей Андреевич, бывший на другом конце гостиной, за роялем, вдруг быстро поднял голову и внимательно посмотрел на Морозова и Абхази. Потом перестал играть, медленно направился к ним, прошел совсем близко, чуть не задев их, вернулся и снова сел к роялю.
— Фу, черт! — прошептал Абхази и поежился плечами, хватаясь правою рукою за кинжал.
— Чепуха, — сказал Морозов и пошел к Варваре Павловне, разлегшейся на широкой оттоманке, накрытой шкурой белого медведя. Рядом с нею лежала Инна.
Сестры были одеты в длинные бледно-голубые хитоны, похожие на древнегреческие и подпоясанные ниже талии по бедрам золотыми шнурками. Инна крутила головою до тех пор, пока ее волосы не упали с затылка и не рассыпались волнистым водопадом по спине.
Беттхер сидел в углу оттоманки, брал пряди волос Инны, вдыхал их аромат, целовал и вздыхал.
Инна досадливо морщилась.
Со стены смотрел на них портрет Варвары Павловны в раме, написанный пастелью известным художником. Варвара Павловна была изображена в бальном платье и сильно декольтированная. На портрете от платья была показана только полоска черного газа на плече.
Против барышень на низком неудобном круглом пуфе сидел громадный Гарновский. У него в руках была гита-фа, и он тренькал на ней, беря жалобные аккорды. Большими жадными глазами он шарил по ясно обрисованному под легкой материей телу Инны.
Наискось от Инны, у маленького столика с лампой на тонкой бронзовой ножке и большим, красным с черным кружевом, абажуром сидел Перфильев. Его широкое, скуластое лицо было благодушно.
Под абажуром стояли портреты каких-то генералов, митрополита и лежало начатое рукоделье, — вязанье из белой шерсти и клубок с воткнутыми костяными спицами.
Гарновский заиграл на гитаре и запел в нос шалым голосом, подражая цыганам и проглатывая неприличные слова:
Настрою я лируНа те-те-теИ буду на лиреЛюбовь воспевать.
Беттхер, Перфильев и Абхази дружно подхватили припев:
Поповна, поповна, поповна моя,
Когда же я снова увижу тебя?
Инна заткнула уши, стала бить ногами по дивану и громко кричать:
— Бесстыдники!.. Безобразники! Замолчите сейчас. Где вы находитесь!.. Я маму позову. Это все вы, Гарновский!.. Как вы смеете такие вещи петь? Я сколько раз просила!
— Брось, Инна, не визжи, — лениво сказала Варвара Павловна.
— Варька! Они опять свои казарменные глупости орут. Гарновский и Перфильев все еще не протрезвели с обеда. А вам, князь Сандро, стыдно подтягивать этим безобразникам.
— Инна Павловна, злить вас мне доставляет удовольствие, — ловя ее руку, сказал Гарновский.
— Этакий бес, подумаешь! — надувая губы, сказала Инна.
— Надоели вы не со своими вечными ссорами, — сказала Варвара Павловна. — Сергей Николаевич, садитесь ко мне. Надо же нам познакомиться. Расскажите мне что-нибудь. Кого вы любите теперь?
